Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)
пас, как свои, саблею... Киевское, Врацлавское, Черниговское воеводства называют они
своими; грозят Волыни, Подолии (червоно)русским землям. Так внезапно, так тяжко
этот неприятель растоптал польскую славу и драгоценное отечество наше"!
Оплакав таким образом то, чтб было неизбежно в силу переделки шляхетной Руси в
Ляхву и, в силу польской неурядицы,— то, чем судьба грозила Польше издавна,—
Кисель обращается к причинам гибельного бунта. „Я виделъ" (пишет он), „что Козаков
угнетали и беспощадно убивали больше, нежели простых хлопов (Widziaиem kozakуw
plus, quam prostych chиopуw oppressos i pessime trucidatos)." Но замечательно, что,
будучи присяжным православником, не упоминает он здесь вовсе о церкви и вере; а к
кому бы, если не к примасу, да еще к такому, который чуждался унии, мог он
обратиться теперь с православными сетованиями иа религиозную нетерпимость
католиков, когда бы она вооружила Козаков и сделалась причиною общего несчастия
Нолякоруссов!
Через четыре дня после Киселя писал ЛЬВОВСКИЙ синдик одному из
придворных: „Кончено с нами, мы погибли! (actum est de nobis, periimus!)"—и это было
чувство верное... Корсунские подо битки рассказывали во Львове, что Николай
Потоцкий, в течение 20 т. п.
22
170
дней, не мог добыть никакой вести о судьбе сына, несмотря на великия награды
разведчикам своим, что Шемберку сперва отсекли руки (его подозревали в утайке
козацкого жолда), а потом будто бы Хмельницкий собственноручно снял ему голову; *)
что Татарская орда представляла уже не рассыпчатую толпу, как прежде, а стройную
милицию; что неприятель наступал на панское войско свирепо и с уверенностью в
успехе, а паны предавались панике и предчувствовали поражение; что украинская
чернь предана Хмельницкому и называет его своим освободителем, а сам он титулует
себя русским князем. По словам синдика, во Львове был сильный всполох, точно как
бы козаки могли появиться в городе ежедневно и еженочно. Были отворены одни
только ворота, загроможденные стечением народа с его пожитками. „Воины среди
рынка, воины в ратуше, воины на стенахъ®, писал синдик. Боялись тайных козней со
стороны греческой веры. Каждого пугал слух, что Хмельницкий разослал 70 Козаков
по всей Польше для поджога городов...
Еще больший всполох произошел в Варшаве. Литовский канцлер записал в своем
дневнике о козаках, что, „когда бы их не приудержала Божия сила, то наверное могли
бы они пройти до самого Кракова и Варшавы без всякого отпора. Ибо такой страх
овладел всеми, что больше думали о бегстве, нежели о защите, и хотя подобное
бедствие постигло Королевство в 1620 году, когда гетманы были разбиты, один убит, а
другой взят в плен, однакож это произошло не в Королевстве и не без короля, пред
наступлением зимы и во время внутреннего спокойствия, а теперь—в 'самих
внутренностях Королевства, в самую весну, от вероломных подданных: ибо не только
козаки подняли бунт, но и все подданные наши на Руси пристали к ним, „и увеличили
козакам войско до 70.000, да и больше еще прибывало к ним русских хлопов, только
Хмельницкий отсылал их к покинутому плугу*.
Когда литовский канцлер записывал такие страхи в своем дневнике, канцлер
коронный получил от Жовковского-Глуха изо Львова следующее донесение:
„Только что прибежал из подъезда, ходившего к Дубну. Пишу, чтб видел. Его
милость пан Сенявский прибыл перед тем в Межибож в сермяге и длинной сорочке.
(Только в мужичьей
*) Шемберк был житель города Львова, как и комендант Кодацкой крепости,
которому козаки также отсекли руки.
ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССП ОТИ, ПОЛЫНИ.
171
одежде мог он добраться до своих имений). Пан Яскульский (слуга Николая
Потоцкого) с ним. Должен (Сенявский) заплатить за себя 20.000 червонных злотых
Тогай-бею... Двоих (пленных) Татар отдали пану краковскому воеводе
(Любомирскому), третий в Острополе. Этот был в раде, когда козаки прощались с
Татарами и обещали платить им ежегодно дань, а Татары должны приходить по
уведомлению со всею ордою. Поэтому не пойдут в Крым, а тут отдыхают в Полях с
этой стороны Днепра в кутах (па budziakach). Другое условие: чтобы не брали (в ясыр)
людей греческой религии, а только Ляхов. В самом деле, стоя под Бердичевом, не взяли
ничего у пана киевского воеводы (Тишковича), который находится в Заславе, где
собирается наше войско, только всюду пьянствовали Татары позорно. Если кого из них
взяли (в плен), то очень пьяного: ибо у одного пана киевского воеводы (в имениях)
выпили 20 бочек вина. В Быстрике не взяли ни малейшей вещи; иногда тайно держали
Русина...Но когда Татары, отдохнув, возвратятся, то будут брать (ясыр) и бить
(негодных для яеыра)... Ихъ
120.000. Козаков стоит под Белой Церковью 30.000, и Хмельницкий велел всей
Украине быть наготове. Каждый хлоп или убил своего пана, или выгнал в одной
одежде с душою и детьми. Города переполнены ксендзами, шляхтою. Хмельницкий
разослал шпионов, чтобы доносили ему о наших приготовлениях, о числе нашего
войска в поле, и где будут его стягивать. Пан Радецкий схватил одного под Дубяом, а
другого под Константиновым. Все сказали тотчас, согласно с Татарами. В пятницу
одного посадили на кол в Константинове, а другой еще живъ*.
Сводя в одно все высказавшиеся в панском обществе мнения о Корсунской
катастрофе, историк останавливается на том, что высказал прибежавший домой в
сермяге и мужицкой сорочке потомок знаменитого исследователя Татарских Шляхов. У
его отца находился в плену Тогай-бей, и пан Сенявский не только возвратил ему
свободу, но еще дал в провожатые 60 всадников. Помня благодеяния, Татарин показал,
что и он не хуже Козаковъ— пиратов, которые по рассказу киевского Русича,
Песочинского, являя купцам Грекам opus misericordiae, захватывали у них деньги да
товары. Тогай-беево opus misericordiae состояло в том, что он за свободу молодого
Сенявского назначил 20.000 червонцев и отпустил его на честное слово. Но пленный
коронный великий гетман поручился за него. И однакож, Сенявский положительно
высказывался, что Потоцкий под Корсунем потерял бодрость духа. По
172
, .
словам Сеиявского, он окопался было на удобной позиции, имел в обозе шмуниции
и съеетных припасов на два или на три месяца, и мог бы дать отпор неприятелю; но не
послушался совета опытных воинов, и согласился с мнением людей неизвестных.
Робость его сообщилась и другим, несмотря на мужество и опытность. Так рассказывал
львовский староста Сенявский, и весьма правдоподобно. Потеря сына и самая
неизвестность о его судьбе и судьбе отряда, составлявшего цвет панского войска (flos
militiae nostrae), должны были истомить душу панского фельдмаршала, а старость и
болезненность довершили нравственное изнеможете. Ревнитель благочестия, Ерлич, не
пощадивший в своих записках и Петра Могилы, полонизованного одинаково с ним
борца за веру, изобразил престарелого борца за дорогую и ему самому Шляхетчину в
отвратительном виде *). Не таким воителям следовало вверять судьбу отечества, да
видно такова была Польша на растленных высотах своих.
Кто знает, какие мысли и чувства томили расслабленного духом и телом
фельдмаршала под Корсунем? Может быть, он вспоминал не одну Боровицу, где он
коварно, иезуитски коварно подставил козакам единоверца Киселя. Может быть,
памятны были ему и „десять сотенъ* искорчившихся на кольях мертвецов на
Заднеприи, которые долженствовали обеспечить за его домом славу спасения
отечества, „доколе будет существовать Польша*. Он знал по опыту, что козаки, уступая
панам в военном искусстве, не уступали им нисколько в наследованной от
Варягоруссовъ’ талантливости. Глядя на обступивших его хмельничан, он, без
сомнения, вспоминал изумительного воина, Дмитрия Гуню, достойного гомеровских
песнословий,—и старое сердце его упало...
Из своего сиденья в неволе Потоцкий прислал двоих слугшляхтичей, из которых
один, Яскульский, войсковой стражник, должен был представить королю реляцию о
погроме войска. Не найдя короля в живых, слуги Потоцкого представили реляцию (от 9
июня, 30 мая) подканцлеру Лещинскому. Прежде всего они в ней
*) Он пишет о Николае Потоцком так: „ ...wiкcej radziи о kieliszkach и szklannicach,
niїeli o dohru Rzeczpolitej i caиoњci onњj; jakoї n nocy radziи o pannach albo dziewkach
mиodych i nadobnych їonkach, bкd№c sam w staroњci lat podeszиych, nie znosz№c sie ani
radz№c kolegi swego Marcina Kalinowskiego Hetmana Polnego, ani innych puиkownikуw i
rotmistrzуw, tak tуї towarzystwa. Z powadu pijaсstwa ustawicznego i wielkiego wszete
czeсslwa zatraciи wojsko...*
.
173
объяснили, чти> заставило коронного гетмана отступить от Корсуня, где он хотел
