Павел Федоров - Синий Шихан (Роман 1)
"Так вот о какой моей сопернице говорил инженер", - подумала Даша. Маринка только один раз пристально посмотрела черными продолговатыми глазами на Дашу и, почувствовав, что Даша следит за ней, больше ни разу не взглянула. Она знала, что перед ней стоит та самая барышня-приемыш, которую Микешка учил кататься верхом и ездил с ней в тугай за травой... Маринка почувствовала резкую боль в пальце. Она вытерла рыбью слизь и увидела на пальце капельки крови. Сунула в рот палец, пахнущий сырой рыбой, и крепко закусила. Почувствовав ее неприязнь, Даша часто заморгала и прижала руку к груди. Слушая, как трепещет сердце, хотела что-то сказать этой гордой казачке, объяснить, но смутилась и не нашла нужных слов.
Шпак заглядывал в лодку, восхищался уловом, рассеянно говорил с Петром Николаевичем о затонах, о рыбе, о жаркой погоде, а сам следил за каждым движением Даши и Маринки.
- Ивана Александровича что-то не видно, - сказал Петр Николаевич, вываливая из сачка на примятую траву прыгающую рыбу.
- Господин Степанов охотится, - кривя губы в насмешливой улыбке, объяснил Шпак.
- А-а! - Петр Николаевич прыгнул в лодку и взялся за весло.
- Позвольте, надо же уплатить! - крикнул Шпак и торопливо полез в карман.
- Ничего не надо! Со свежего улова у рыбаков не полагается... Да и улов сегодня добрый. Всем хватит на праздник, - скупо улыбаясь, ответил Петр Николаевич и сильным движением оттолкнул лодку от берега.
- Нате вот еще! - крикнула Маринка и бросила под ноги оторопевшей Даше крупного судака. - Микешке передайте! От меня!
Опираясь на лопатку, она стояла на корме и улыбалась странно-печальной улыбкой, словно ей не хотелось уезжать от растерявшейся девушки и жалко было оставлять ее на берегу вместе со Шпаком.
- Вот вы теперь во всем и убедились, милая капризница, - отшвыривая от воды трепыхающегося судака, после напряженного молчания назидательно проговорил Шпак.
- Петр Эммануилович! Последний раз прошу: оставьте меня! Я ведь тоже могу быть колючей! - выкрикнула Даша. Светлые глаза ее сухо и недобро поблескивали.
Крадучись, словно из-под земли, из кустов вырос Кирьяк. Покосившись на Шпака, он почесал волосатую грудь. Увидев рыбу, наклонился умиленно и оживленно с прибаутками заговорил:
- Прелесть-то какая божеская! Окунечки-судачечки, язи-князи! Дашенька, молодочка, тащи-ка ножичек повострее, я их, миленьких, потрошить начну, да такую щербицу сварганю, вовек не забудете. Господин хороший, Петр Эммануилыч, тебя там хозяин зовет. Давно уже кличет... Доложи-ка ему, голубю, что, мол, Кирьяк начинает уху готовить. Ну и уха же будет!
Шпак повернулся и ушел в кусты.
- Щиплет все он тебя, молодочку, - подняв на Дашу красные, заспанные глаза, продолжал Кирьяк. Даша не ответила. - Ты уж прости меня. Я тут неподалеку лежал. Сам сплю, а уши все слышат. Такой уж у меня подлый сон. Этот ястребок кровожадный живую ощиплет и глазом не моргнет... Не поддавайся, молодочка, ему и Зинаиде, хозяйке своей, не поддавайся. Она змея! Да что тебе говорить-то, сама понимаешь... Ох, змея! Мне уж с ней, наверное, по гроб жизни не расстаться, сам дьявол связал. Умойся-ка холодненькой водицей, освежись. Аль вон отойди в сторонку да выкупайся. Жара!
Даша смочила голову водой и, приложив на лоб сырой платок, села под куст, слушая монотонную, ласкающую ухо речь Кирьяка. Он всегда говорил обнаженно, грубо и просто.
- Я бы тебе про эту кралечку многое рассказал, да не желаю душу твою тревожить. Если бы этот беркут-хищник захотел тебя под куст повалить, я бы его в плесе выкупал да поглыбже место нашел... Тебя-то я, молодочка, еще махонькой знаю. Жалко мне тебя, ей-богу, жалко! Самого себя тоже жалко. Рассказать про муку мою некому. Старею вот и кругом один; подлостей в жизни тоже немало натворил. Ладно, за то я перед богом отвечу. Под старость-то и доброе дело хочется сделать, и сделаю.
Кирьяк умолк и задумался.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Кирьяку хотелось рассказать Даше, как судили мужа Зинаиды Петровны, Филиппа Никаноровича Печенегова, и многое другое, но вместе с тем что-то сдерживало его. А все подробности суда он помнил хорошо.
Суд тянулся долго и поглотил почти все наличные средства. Со службы Филиппа Никаноровича выгнали. Его супруга, став полноправной хозяйкой, после того как он переписал на ее имя все имущество, устроила ему черную жизнь, от которой такие люди, как Печенегов, обычно пускаются во все тяжкие. Так поступил и Филипп Никанорович. Связавшись со старыми знакомыми конокрадами, он впутался в новую историю и, наконец, угодил на каторгу, а там и канул как в воду: ни слуху ни духу с той поры не было.
Оставшись одна, Зинаида Петровна, впервые столкнувшись с жизненными невзгодами лицом к лицу, рьяно взялась за поправление имущественных дел. Репутация ее к этому времени сильно пошатнулась. Она вынуждена была покинуть Оренбург и переселиться в глухой уральский уезд, где оставалась еще нетронутая усадьба и небольшой конный завод, окруженный привольными степными пастбищами, с чистокровными производителями, которых Филипп Печенегов успел приобрести, будучи поставщиком лошадей для армии.
Зинаида Петровна при помощи бывшего вахмистра Кирьяка, тогдашнего управляющего заводом, быстро расширила коннозаводское дело. Начавшаяся война с Японией требовала для армии большого количества лошадей. Жизнь Зинаиды Петровны быстро пошла в гору. Однако, лишенная городских удовольствий, она начала жестоко хандрить. От скуки стала попивать и приблизила к себе Кирьяка, но он быстро надоел ей своей собачьей привязанностью. Отвергнув его дальнейшие притязания, она навсегда сделала Кирьяка своим рабом и самым несчастным человеком: в порыве любовного увлечения он выболтал ей про себя и про ее мужа такое, что впору было брать голубчика за ухо, вести в полицию и посылать вслед за Филиппом Никаноровичем на каторгу...
Два неурожайных года после японской войны снова сильно пошатнули дела Печенеговой. Начавшийся спор с киргизами по поводу самовольно захваченных ею пастбищ, принадлежавших степным кочевникам, вызвал судебное дело и множество связанных с ним хлопот, Зинаида Петровна решила продать усадьбу и перегнать лошадей в Шиханскую. Оставаться на прежнем месте и жить рядом с обозленными киргизами было невозможно: на заводе начинали гореть стога накошенного сена, вытаптывались посевы. Кирьяк не раз был бит обиженными русскими мужиками и кочевниками. Шел слух, что и по всей России начинали пылать дворянские поместья, а в иных местах и сами хозяева на огоньке поджаривались.
Предприимчивая Зинаида Петровна перебралась под крылышко зажиточных шиханских казаков. Кирьяк сам в свое время подсказал ей мысль о переселении...
Кирьяк глубоко вздохнул и, потроша рыбу, сказал:
- У тебя тоже жизнь-то не медовая... А Микешка - казачок башковитый, характерный, да и сирота кругом, как и ты. Держись за него. Может, хоть вы счастливые будете. А я помогу... Захочу, все смогу сделать.
- А что вы, дядя Кирьяк, можете сделать? - тихо спросила Даша.
- Совет могу дать дельный, да и деньжатами малость помогу на первое обзаведение. Микешка-то рассказывал мне про свою мать и про жизнь ее. У меня волосы под фуражкой шевелились, когда он рассказывал. Долю свою нашли в любови, в земле - самородок, а их тово... Ну, да чего там вспоминать, душу твою тревожить.
- Спасибо, дядя Кирьяк, - прижимая мокрый платок к голове, по-прежнему тихо проговорила Даша. Она тоже знала про трагическую судьбу Микешкиной матери Ульяны. Какая же ее-то будет судьба? Вспомнила Микешку, его живые, зоркие глаза. Они у него всегда как-то особенно меняются и живут то гневом, то радостью, то грустью, то скрытым лукавством. Даша приучила его книжки читать. Теперь он одного дня не может прожить без книжки. Прочитает, а потом наизусть рассказывает. Хорошо его слушать...
Кирьяк, сердито посапывая, продолжал чистить рыбу.
- А вы очень любите Зинаиду Петровну? - вдруг спросила Даша и смутилась. Желая поправить неловкость, добавила: - Я ведь все знаю, все...
- А коли знаешь, так и спрашивать нечего, - грубо ответил он.
Над рыбьими потрохами гудели слепни и крупные зеленые мухи. Кирьяк отмахивался от них; с зажатым в кулаке ножом, покрякивая, возился с окунями. Даша смущенно молчала, посматривая на медленно текущую воду, прислушиваясь к отдаленному шуму речного переката...
Вскоре Зинаида Петровна вместе со всей компанией ела уху, хвалила Кирьяка, пила вино, говорила о проекте Шпака, поднимала бокалы за его здоровье. Шпак благодарил и торопил Ивана Александровича поскорее приступить к строительству.
На уральские заводы, в Москву и в Петербург поехали степановские агенты по заказам и закупке материалов и оборудования. Где-то по Каме и в верховьях Урала уже шел для прииска лес. С каждым днем требовалось все больше и больше денег. При посредничестве Шпака банки всюду открывали неограниченные кредиты, отсчитывая на счета Степановых огромные коммерческие проценты...
