(Бирюк) Петров - Перед лицом Родины
Но в это мгновение, когда он увидел, что Лида тянется к нему всем своим сердцем, всей своей душой, всеми мыслями и желаниями, как распускающийся цветок навстречу солнцу, он не мог устоять и обнял ее...
* * *
Наконец, Иван со своими парнями и девушками закончил покраску Дома культуры. Наложил на стенах золотые трафареты, обвел карнизы. Все были восхищены его мастерством.
- Ай да Ваня! - хвалили станичники юношу. - Вот разрисовал клуб так разрисовал...
Хотя стены Дома культуры еще не подсохли как следует, но ввиду предстоящего отъезда из станицы Лиды и Воробьева решено было в воскресенье провести концерт, как громко его называли, студента московского музыкального училища имени Гнесиных Леонида Ермакова.
У Леонида, еще когда он учился в средней школе в своей станице, совершенно случайно был обнаружен великолепного, свежего тембра нежный лирический тенор, он просто украшал школьный хор.
Директор школы, музыкально образованный человек, обратил на него внимание, помогал ему совершенствоваться. И когда Леонид окончил школу, директор написал письмо в Москву Михаилу Фабиановичу Гнесину с просьбой определить Леонида в музыкальное училище, которое тот возглавлял.
Леонид с письмом директора школы явился к Михаилу Фабиановичу. Михаил Фабианович проверил юношу. У Леонида действительно оказались незаурядные способности, и судьба его была предрешена. Он был зачислен в училище, где успешно учился уже второй год.
* * *
В воскресенье вечером по-праздничному нарядные люди заполнили станичный Дом культуры дополна. Всякому хотелось взглянуть и послушать своего станичника - дебютанта, который обучается "певческой премудрости" в самой белокаменной столице.
До поднятия бордового бархатного занавеса, закрывавшего сцену, баянист наигрывал веселые мелодии. В зале в ожидании начала концерта гудел народ. Слышались шутки, смех. Остро пахло сосной и красками. Ярко горели электрические лампы от только что отстроенной своей колхозной электростанции.
На передних скамьях, как это и надлежало, сидело станичное начальство, секретарь партоорганизации Незовибатько в белой полотняной рубахе, затейливо расшитой цветными нитками по вороту, рукавам и подолу, председатель колхоза Сазон Меркулов, агроном Сытин, учителя, врачи. Тут же сидели Захар Ермаков с женой Лукерьей, приглашенные на почетные места ради их сына Леонида. Рядом с ними пристроился Воробьев...
Но вот баян оборвал на полутоне свою рассыпчатую трель. Распахнулся тяжелый занавес, открывая ярко освещенную просторную сцену, на которой стояло старенькое облупленное пианино (новое еще не успели купить) и стул. В зале постепенно наступила тишина, взоры устремились на сцену.
На нее вышла нарядная красивая Сидоровна. Ей захлопали в ладоши.
- Обождите немножко, товарищи, хлопать-то, - усмехнулась она, подняв руку. - Вот уж скажу вам несколько слов, тогда и будете хлопать, ежели желательно.
- Ладно уж, обождем, - пробасил под смех сидевших чей-то мужской голос. - Гутарь!
- Вы не бойтесь, товарищи, - сказала Сидоровна, - я вас утомлять длинной речью не буду... Скажу только несколько слов. Сегодня у нас торжественный день. Общими нашими усилиями и трудами построили мы себе вот видите какой красивый да пригожий народный Дом культуры... Построили мы и свою электростанцию... Замостили улицу. Ежели мы и в дальнейшем так дружно будем добиваться себе улучшения в жизни, то мы и горы своротим... А вот скажите, как наша партия народ воспитывает... До революции мы, можно сказать, щи ложкой хлебать как следует не умели, а зараз сколько у нас из станицы молодежи на инженеров, докторов да учителей учится. Да не токмо, скажем, на инженеров да учителей учатся, но даже и на работников искусства. Возьмите, к примеру, Ваню Ермакова. Смотрите, что он сделал из нашего клуба, - повела она рукой вокруг. - Все стены и потолок сверкают в золоте и серебре не хуже, как в Большом театре в Москве. Это его труд... Золотые руки у него.
Все, запрокинув головы, стали разглядывать разрисованные искусными, затейливыми узорами потолок и стены зала.
- На сцену его! - вскричал чей-то тонкий женский голос. - На сцену!..
- На сцену!.. - подхватили голоса. - На сцену!.. Браво! Браво!..
По залу раздались бурные хлопки в ладоши.
- Иди сюда, Ваня! - разыскав его глазами среди сидевших, поманила Сидоровна.
Неловкий, смущающийся, юноша взобрался на сцену. Аплодисменты барабанной дробью прокатывались из конца в конец зала.
- Браво!.. Браво!..
Сконфуженный юноша начал неловко раскланиваться.
- Спасибо тебе, Ванюша, - пожимая ему руку, сказала председатель сельсовета. - Не только от меня, но и от всего нашего народа... Дай я тебя, дорогой, поцелую...
И она крепко расцеловала его. Ваня покраснел.
- Браво!.. Браво!.. - шумел зал.
От умиления по щекам Захара поползли слезинки. Как он украдкой ни смахивал их со щек рукавом, а они, предательские, ползли да ползли...
- Слышь, Луша, - растроганно прошептал он жене. - Вот уж дождались светлого денечка так дождались...
Лукерья в ответ лишь шмыгнула длинным носом. Но по покрасневшим ее глазам было видно, что переживает она не меньше своего мужа.
Сидоровна и Ваня сошли со сцены. Вместо них на ней появилась расфранченная Тоня Милованова, которая теперь была назначена директором станичного Дома культуры. Она певуче объявила:
- Сейчас наш станичник, студент московского музыкального училища имени Гнесиных Леня Ермаков споет арию Ленского из оперы Чайковского "Евгений Онегин". Аккомпанирует Лида Мушкетова.
На сцену, встреченные шумными аплодисментами, вышли юноша в черном костюме и девушка в белом воздушном платье. Были они оба молоды, цветущи и красивы.
- Вот пара так пара, - переговаривались на скамьях.
Захар искрящимися от возбуждения глазами поглядывал на председателя колхоза, ему не терпелось что-то ему сказать. И все было как-то неудобно это сделать. Но, улучив момент, он все же сказал ему:
- Сазон Миронович, помнишь, ты мне говорил тогда, что сыновья-то мои, дескать, ни к дьяволу не гожи... Хе-хе-хе!.. Помнишь али нет?..
- Ну, помню, - неохотно отозвался Сазон.
- А теперь ты что скажешь, а?
- Ну, мало ли кто не ошибается, - чистосердечно сознался Сазон. Ошибку понес... Ребята у тебя, что надо, на большой палец.
- То-то же, - удовлетворенно засмеялся Захар.
Разыскав глазами среди сидящих Воробьева, Лида засияла счастливой улыбкой. А он, смотря на нее, не верил себе. "Боже, как я ее люблю! прижал он руку к своему сердцу. - Неужели и она меня любит?.."
Но радость его была кратковременна. Она сменилась большим горем. Над его головой уже разразилась беда.
Когда Леня с большим чувством превосходно пропел арию, и в то время, когда народ кричал и бешено аплодировал ему, к Воробьеву подкрался какой-то незнакомый мужчина.
- Выйдем со мной на улицу, - шепнул он ему на ухо. - Там вас хочет видеть один товарищ.
Сердце у Воробьева на мгновение замерло от какого-то недоброго предчувствия. Он покорно встал и последовал за незнакомцем. Он вышел так незаметно, что никто и не видел этого.
На улице к Воробьеву подошли двое.
- Следуйте за нами, - сказал один из них.
За углом стояла автомашина. Воробьева усадили в нее и увезли...
XIII
Возвращение Константина из Советского Союза в Париж было встречено злобным воем белых эмигрантов.
- Зачем вернулся?.. Почему?
На него ведь возлагали большие надежды. А он, ничего не сделав, вернулся из России. Как это можно терпеть?
- За каким чертом, спрашивается, вы ездили в Россию? - допрашивали его. - Неужели же за тем только, чтобы взглянуть, что там делается, и вернуться? Если вы не пожелали ничего сделать для общего нашего дела, так верните, по крайней мере, деньги, которые на вас были затрачены.
При всем своем желании Константин не мог бы возвратить денег - их у него почти не осталось.
- Да ты теперь сам стал красным, большевиком, - истошно кричали ему. - Ты нас предал, перешел на сторону большевиков. И это они послали его сюда шпионить за нами...
- Изгнать его!.. Изгнать из нашей среды!..
Его вычеркнули из списков РОВСа. В лице многих белоэмигрантов он нажил себе смертельных врагов.
А тут, в довершение ко всему, вскоре после возвращения Константина из СССР его разыскал Чернышев, приехавший из Нью-Йорка.
- Ну как? - спросил он.
Константин рассказал, как родные Чернышева отказались принять его посылку.
- Ерунда! - возмутился Чернышев. - Не поверю. Вы просто и не попытались разыскать моих родных.
- Хотите верьте, хотите нет, - пожал плечами Константин. - Это дело ваше. Убеждать не буду.
- А информация?
- Вот, - передал Константин Чернышеву напечатанные на машинке листы своих Записей.
Чернышев бегло просмотрел их.
- Что за детский лепет?! - побагровел он от гнева. - Это же белиберда! Если все это опубликовать, то меня, пожалуй, обвинят, что я большевиком стал. По-вашему, выходит, что казаки сами идут в колхозы и что в России - тишь да благодать... А где же волнения, мятежи, недовольство казаков насильственной коллективизацией?
