Анатолий Абрашкин - Русский Дьявол
Горе, по его же собственному признанию, живет в бражниках. А те, в свою очередь, лучшие друзья с Хмелем. Вот и получается, что Горе, Хмель и пьяницы водят одну компанию. В древнерусских повестях Хмель так рекомендует себя: «Аз есмь силен боле всех плод земных, от корени есмь силна, от племени велика и многородна. Мати моя сотворена богом». Конечно, люди во хмелю еще не то говорят, но никто не оспорит, что исстари вино считается напитком богов и заведовать его погребами должен если не божий сын, то уж точно божий внук. В подтверждение этого укажем, что в «Повести о Хмеле» говорится:
Зародилась хмелинушка от сырой земли,
От сырой земли, от соложенки.
Мать-земля — древняя языческая богиня, но в христианстве она считается творением Бога. Другими словами, сын языческой богини со временем превратился во внука христианского Бога, но суть его при этом не изменилась, и почитают его по-прежнему ничуть не меньше. Что же до силы Хмеля, то он злее бесов мучит человека: «Пришедше иереи молитву сотворят над бесным и прогонют беса, а над пианым, аще со всея земля сошлися бы попове и молитву бы сотворили, но вем, яко не прогнати пианства, самоволнаго беса» («Слово о Хмеле»).
Хмель — родной брат Горя, где Хмель — там и Горе, где Горе — там и Хмель, парочка эта неразлучна. Скоморох бы представил их с юмором как русских спутников седого Бахуса и вечных искусителей человека, но истовый христианин изобразит их уже бесами, жаждущими погубить душу человеческую, воплощениями Дьявола, всеми способами препятствующего совершенствованию человека. Но как бы ни характеризовали Горе или Хмель, это своеобразные двойники человека, воплощения чужого начала в человеческой личности. В самом деле, когда человек не может справиться в самом себе с каким-то овладевшим им пороком или страстью, как бы навязанной ему извне и остающейся для него тяжелой обузой, как некое «не-я», тогда именно и возникает представление о привязавшемся существе — чуждом и одновременно родном этому человеку. «Это — несчастье человека, его судьба, — непременно злая судьба, рок, доля, двойник человека. Этот двойник преследует человека, отражает его мысли, при этом недобрые мысли, гибельные для него, в которых он как бы не виноват и которые его и не его одновременно. Между двойником несчастного человека и этим последним устанавливаются отношения родства и одновременно отчужденности, отстраненности. Двойник губит человека и вместе с тем «искренне» желает ему «успокоения» — в могиле ли, в монастыре ли, в тюрьме или в доме для умалишенных» (Д. С. Лихачев). Хорошо известно, как пьющий человек в какой-то момент начинает пенять на свою судьбу, говорит, что так ему на роду написано и т. д. Это верный признак привязавшейся к нему болезни под названием Хмель-Горе.
Наверное, лучший портрет этого типа двойника дан Александром Блоком:
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas» кричат.
……………………………
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
……………………………
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище,
Я знаю: истина в вине.
Это стихотворение поэт назвал «Незнакомка», но тема нашего «старого знакомого» выражена в нем не менее ярко. Двойник поэта, затаившийся на дне стакана и оживляющий воображение поэта, есть не кто иной, как Хмель, он же Черт, Зеленый Змий, он же «пьяное чудовище». В его власти создать любую материальную иллюзию, без его присутствия не было бы и видения Незнакомки, так что все складывается один к одному — водка, Черт, Прекрасная Дама. Поэт грезит о своей мечте, об обитательнице потустороннего мира, об идеале своей любви и вечной премудрости — божественной Софии. И увидеть божество своей души можно, только приняв изрядную порцию терпкой и таинственной влаги, — такова реальность. Хмель не только вгоняет человека в белую горячку и разжижает мозги, но открывает путь к тайникам человеческой души. Уже поэтому винопитие неистребимо…
Наша дружба с «Зеленым Змием» зародилась в очень давние времена. Религиозные книги древних ариев рассказывают о необыкновенном напитке — соме, делавшем людей равными небожителям. Ученые спорят о том, как он приготовлялся, но это уже частности. Божественный сома — это хорошо известный россиянам самогон. В настоящее время известна масса способов его приготовления. Думается, что и арии знали их в достаточном количестве, и работы для интересующихся этим вопросом хватит надолго. В названии же пьянящего нектара, которое никак не могут объяснить лингвисты, отражено его главное свойство — он сам «гонится» (приготовляется), отсюда и произошло слово «сома».
Нисколько не пропагандируя винопитие, все же следует подчеркнуть, что, являясь потомками первооткрывателей крепких напитков, русские, пусть зачастую в очень неудачной форме, выступают хранителями одной из древнейших традиций человечества, уже чуждой и оттого непонятной многим другим народам. Так, Яков Рейтенфельс, посол Рима в Москве с 1670 по 1673 г., в своих записках о Московии характеризовал русских так: «Они думают также, что невозможно оказать гостеприимство или заключить тесную дружбу, не наевшись и напившись предварительно за одним столом, и считают поэтому наполнение желудка пищею до тошноты и вином до опьянения делом обычным и делающим честь». Здесь посол, как обычно при характеристике русских иностранцами, хватанул через край, но в принципе понятия о гостеприимстве у нас именно такие — накорми и напои. Такой обычай у нас в крови, в наших домах он приобрел характер священного действия, что, к сожалению, не почувствовал римский посол. Н. И. Костомаров по этому поводу писал: «Отличительная черта русского пиршества была — чрезвычайное множество кушаний и обилие в напитках. Хозяин величался тем, что у него всего много на пиру — гостьба толсто-трапезна! Он старался напоить гостей, если возможно, до того, чтоб отвести их без памяти восвояси; а кто мало пил, тот огорчал хозяина. «Он не пьет, не ест, — говорили о таких, — он не хочет нас одолжать!» Пить следовало полным горлом, а не прихлебывать, как делают куры. Кто пил с охотою, тот показывал, что любит хозяина. Женщины, в то же время пировавшие с хозяйкой, также должны были уступать угощениям хозяйки до того, что их отвозили домой без сознания. На другой день хозяйка посылала узнать о здоровье гостьи. «Благодарю за угощение, — отвечала в таком случае гостья, — мне вчера было так весело, что я не знаю, как домой добрела!» Но, с другой стороны, считалось постыдным сделаться скоро пьяным. Пир был, в некотором роде, война хозяина с гостями. Хозяин хотел во чтобы то ни стало напоить гостя допьяна; гости не поддавались и только из вежливости должны были признать себя побежденными после упорной защиты. Некоторые, не желая пить, из угождения хозяину притворялись пьяными к концу обеда, чтобы их более не принуждали, дабы таким образом в самом деле не опьянеть».
Да, пьянство — порок, болезнь, но это и испытание, и самопознание, это поединок с «пьяным чудовищем», который человек может если и не выиграть, то, по крайней мере, не проиграть. Надуть Черта — характерный мотив русских сказок и быличек, так же и с Хмелем: хорош приятель, но пусть знает место и время. Ибо Горе вместе с ним приходит один раз, но зато уж навечно.
Глава 11
Загадка лермонтовского Демона
Поэма «Демон» — знаковое сочинение Лермонтова. И не потому, что она плод напряженной десятилетней работы и не уступает по своим художественным достоинствам лучшим образцам его лирики или завораживающей прозе «Героя нашего времени». Изысканность и совершенство стихов поэмы почему-то не имеет здесь первостепенного значения и отступает на второй план. А вот сама тема и сюжет, допускающий разнообразные интерпретации, буквально приковывают внимание, заставляют вчитываться и напряженно размышлять. После прочтения «Демона» нельзя избавиться от ощущения, что Лермонтов вдохнул в свое произведение некую тайну, которая мучила, волновала его и которую сам он не в силах был до конца разрешить. Лермонтовский Демон не похож на своего библейского собрата, уже одно это подогревает интерес исследователей, вдобавок ко всему в его образе чудится сила и внутренняя мощь, которая, кажется, и не снилась библейскому Сатане. Мы сталкиваемся с явлением исключительным, превышающим наш опыт, почерпнутый из чтения богополезных христианских сочинений. Лермонтовский Демон столь же загадочен, как и сам поэт, это двойники, которые, похоже, жили одной жизнью и питались одними идеями. Докопаться до последних — значит приблизиться к разгадке «Демона».
