Владимир Понизовский - Заговор генералов
Буквально в самый час своего восшествия Керенский подписал указ о назначении Корнилова главнокомандующим войсками Юго-Западного фронта, а спустя четыре дня утвердил все предложения генерала - и о введении смертной казни, и о полевых судах. Ни один из министров, даже самых "левых", не проголосовал против.
Днем позже Керенский получил единовластные полномочия закрывать газеты и журналы, "призывающие к неисполнению воинского долга и побуждающие к гражданской войне". Эту формулировку он нацелил прежде всего на большевистские издания - на "Правду" и "Солдатскую правду", дабы не допустить их возрождения и впредь. Еще через день министр-председатель восстановил военную цензуру и утвердил для себя право самолично запрещать и распускать любые собрания и съезды.
На 16 июля он назначил совещание с высшим генералитетом в Ставке. Пригласил с собой министра Терещенко. Рисовал себе прибытие в Могилев как некое восшествие триумфатора: войска громовыми раскатами "ура!" чествуют своего верховного вождя; церемониальным маршем проходит гвардия; гремит оркестр, и сияют парадные мундиры, как бывало на том же перроне, когда приезжал бывший государь император.
Литерный поезд - тоже бывший императорский, лишь с отвинченными гербами, - подошел к вокзалу. Перрон был пуст. Ни оцепления, ни публики, ни Брусилова со свитой, не говоря уже об оркестре и гвардейцах. Керенскому неловко было смотреть на Терещенко.
Какой-то замухрышка-полковник:
- Ваше... гм... дрым... господин Керенский... Автомобиль подан, главковерх ждет во дворце губернатора.
Александр Федорович задохнулся от ярости. Забился в угол вагона:
- Так встречать министра-председателя! Главу правительства!.. Вызвать сюда Брусилова!..
Брусилов соизволил явиться лишь через час:
- Прошу извинить: у меня шло оперативное совещание. К тому же ваш поезд прибыл раньше назначенного времени.
- "Раньше"! - с сарказмом передразнил Керенский. - Раньше, при царе, вы бы сутки ждали на вокзале!
"И так бы не глядел, так бы не стоял перед императором!" - хотел добавить он. Откинулся на обтянутую зеленым шелком стенку:
- Доложите обстановку.
- Мм... - Брусилов повел взглядом, ища, видимо, карту, покосился на франтовато одетого - высокий воротник, галстук-бабочка с бриллиантовой булавкой - Терещенко, на остальных, неизвестных ему лиц в вагоне, и начал что-то объяснять, поучительно и непонятно. Министр-председатель не вникал. Генерал говорил, поглядывая на часы, как бы напоминая, что их уже ждут в Ставке. Керенский делал вид, что не понимает его намека. Пусть подождут! Не барышни на свидании!..
Наконец, немного охладив свой гнев, поднялся, сказал Терещенко:
- Прошу вас со мной, Михаил Иванович!
Они приехали в губернаторский дворец. В кабинете главковерха собрался весь цвет: начальник штаба Ставки Лукомский, главнокомандующие фронтами: Северным - Клембовский, Западным - Деникин, генералы Рузский, Алексеев, другие. Корнилов, ввиду опасного положения на Юго-Западном фронте, приехать не смог. Но его представляли на совещании комиссар фронта Савинков и комиссар Восьмой армии Филоненко.
Керенский занял место во главе стола, в кресле Брусилова. Позади вытянулись в струнку юные адъютанты, подпоручик и мичман, символизирующие армию и флот. В новеньких мундирах, портупеях и аксельбантах. Министр-председатель все еще ожидал, что последуют положенные по рангу приветствия, а затем состоится военный совет. Как в Филях: командующие поочередно доложат военно-стратегическую, или как там ее, обстановку, он взвесит различные доводы и примет окончательное решение. Лишь такой регламент и мог исправить его настроение. Огляделся. Генералы не при параде, в выгоревших мундирах с полевыми погонами. Взгляды ощупывающие.
- Приступим, господа! - буркнул он.
Слово попросил Деникин. Но не подошел к разостланным и развешанным картам, а встал напротив - малорослый, с клинообразной седой бороденкой - и начал тоном гимназического наставника:
- Армию развалило военное законодательство последних месяцев... Развалили лица, совершенно не понимающие жизни и быта армии, не знающие исторических законов ее существования. Огромный вред внесло в управление армией многовластие, многословие, вмешательство профанов.
Все это Керенский принял как камни в свой огород. Потом пошло дело:
- Разрушающее начало - комитеты. Они совершенно определенно и открыто захватывают в свои руки все вопросы - боевые, бытовые, административные... В армию хлынула волна большевистской литературы, газеты "Правда", "Солдатская правда", московский "Социал-демократ"...
Деникин привел конкретные цифры - тысячи и тысячи экземпляров ленинских газет! - и по пунктам изложил свои и всех других генералов требования: во-первых, Временное правительство должно осознать свои ошибки и свою вину прежде всего перед офицерством; во-вторых, Петроград отныне должен прекратить всякое военное законодательство, это право следует предоставить лишь главковерху, ответственному только перед правительством; в-третьих, необходимо изъять из армии политику; в-четвертых, отменить "Приказ No 1" и "Декларацию солдат", упразднить комиссаров и комитеты; в-пятых, создать в резерве отборные части всех трех родов оружия как опору против бунтовщиков; в-шестых, ввести "военно-революционные" суды и смертную казнь и в тылу.
- Только эти меры дадут опору для создания сильной и могучей армии, закончил он.
Керенский встал с кресла, протянул Деникину руку:
- Благодарю вас, генерал, за ваше смелое искреннее слово!
Остальные в своих кратких выступлениях ничего нового не добавили. Савинков зачитал телеграмму от Корнилова. Главкоюз высказывал те же требования, что и Деникин, но с добавлением: "Произвести беспощадную чистку всего командного состава".
Министр-председатель покинул Ставку с глубоким чувством неудовлетворения: все требуют чего-то от него, а сами палец о палец не ударяют! И как посмел Брусилов! Это он задал непозволительный топ!.. Вот только в словах Деникина было много резонного. Особенно по части Совдепа, комитетов и большевиков... После июльских событии, когда ВЦИК добровольно передал Временному правительству всю полноту власти и согласился на карательные меры против демонстрантов, с ним можно было уже и не считаться. Но комитеты, "Приказ No 1" и большевики... Кто сможет выкорчевать все это из недр армии?.. Нет, не Брусилов!.. Хочет быть хорошим для всех. И так ведет себя!..
Тем же вечером Керенский отбыл в Петроград. Пригласил с собой Савинкова и Филоненко. Оба они и начали убеждать министра-председателя, что необходимо образовать "сильную военную власть" и что желательно заменить верховного главнокомандующего. Будто угадали собственные желания самого Александра Федоровича.
- Кем же заменить Брусилова на посту главковерха?
- Лучшая кандидатура - Корнилов, - глядя в лицо Керенского мечтательно-спокойными глазами, ответил Савинков.
- Никого нит достойней, чем Лавр Георгиевич! - поддержал Терещенко.
- А для обуздания горячей натуры генерала нужно назначить к нему комиссарверхом Бориса Викторовича, - вставил, показав на Савинкова, Филоненко.
Керенскому почудилось, что эти трое играют заранее подготовленный спектакль. Но пьесу будто бы сочинил он сам, и следует внести лишь небольшие поправки.
- Вам, Борис Викторович, я намерен предложить более ответственный пост, - обратился он к Савинкову. - А вы, Максимилиан Максимилианович, надеюсь, не откажетесь от поста комиссарверха? Что же касается главковерха... В этом я вполне с вами согласен, господа.
Сразу же по возвращении в Питер, 18 июля, он подписал указы: о назначении Савинкова управляющим военным министерством (по существу, это было равноценно посту министра и вводило Бориса Викторовича в состав правительства), об отзыве Брусилова "в распоряжение Временного правительства" (что означало отставку) и о назначении верховным главнокомандующим Корнилова с присвоением ему звания генерала от инфантерии.
Тут же Керенский направил Корнилову поздравительную телеграмму в Бендеры, в штаб Юго-Западного фронта. Ожидал, что генерал выразит свою благодарность: как-никак за полтора месяца с командира корпуса в главковерхи - взлет едва ли не такой же стремительный, как и самого Александра Федоровича. И вдруг вместо благодарности Керенский получил в ответ ультиматум. Шифровка из Бендер была составлена в таких выражениях, что министр-председатель не решился даже показать ее членам кабинета. Она гласила:
"Постановление Временного правительства о назначении меня верховным главнокомандующим я исполняю, как солдат, обязанный являть пример воинской дисциплины, но, уже как верховный главнокомандующий и гражданин свободной России, заявляю, что я остаюсь на этой должности лишь до того времени, пока буду сознавать, что приношу пользу родине и установлению существующего строя. Ввиду изложенного докладываю, что я принимаю назначение при условиях: 1) ответственность перед собственной совестью и всем народом; 2) полное невмешательство в мои оперативные распоряжения и потому в назначения высшего командного состава; 3) распространение принятых за последнее время на фронте мер на те местности тыла, где расположены пополнения длл армии; 4) принятие моего предложения, переданного телеграфно верховному главнокомандующему к совещанию в Ставке 16 июля.
