Джон Норвич - Расцвет и закат Сицилийского королевства
Скандал в Безансоне, как всякий видел, был свидетельством глубокого разлада между империей и папством, которого никакие дипломатические экивоки не могли скрыть. Дни, когда речение о двух мечах христианства соответствовало реальности, прошли — прошли с тех пор, как Григорий VII и Генрих IV угрожали друг Другу низложением и отлучением почти сто лет назад. С этого момента их преемники не могли рассматривать императора и папу как две стороны одной монеты. Теперь каждый претендовал на главенство и при необходимости отстаивал свои права. Когда в это противостояние оказывались втянуты такие сильные личности, как Адриан и Фридрих, открытого столкновения трудно было избежать. И все же корень бед лежал в меньшей степени в их характерах, чем в характерах институтов, ими представляемых. Пока оба они были живы, отношения между ними, отягощенные множеством мелких обид — реальных и мнимых, — становились все более напряженными; но только когда они ушли со сцены, конфликт перерос в открытую войну.
Но Фридрих, отказавшийся от доктрины двух мечей, упорно цеплялся за другую концепцию империи, сложившуюся в XI в. Во время его первого путешествия в северную Италию по дороге на коронацию Фридриха неприятно поразил дух независимости и свободы, царивший в городах Ломбарии, их вопиющий республиканизм и отсутствие какого-либо уважения к его власти. Тогда император спешил и думал в первую очередь о коронации, поэтому задержался ровно на такое время, какое потребовалось, чтобы дать всем почувствовать свое присутствие и оставить дымящиеся руины Тортоны в качестве наглядного свидетельства своего недовольства. С тех пор у Фридриха было множество возможностей, особенно в самом Риме, чтобы оценить приверженность итальянцев к своим городским коммунам; но он все-таки не сумел или не захотел понять. Для него жители Ломбардии были ослушниками; вот и все. В июле 1158 г. в сопровождении короля Богемии и огромной армии он пересек Альпы, чтобы дать им урок.
К счастью, нам нет необходимости описывать детально военную кампанию Фридриха Барбароссы в Ломбардии. Некоторые города оставались верны ему и доказали это; дру-гие воспользовались присутствием имперской армии, чтобы натравить ее на своих врагов или конкурентов; третьи склонились, как трава иод порывом ветра, готовые воспрять, когда гроза минует; один или два доблестно сопротивлялись. Но для нас главный интерес представляет не столько поведение отдельных городов, сколько то воздействие, которое эти события оказали на новую силу, появившуюся на итальянской политической арене, — сицилийско-папский союз.
Договор в Беневенто имел гораздо более важные последствия, чем и Вильгельм, и Адриан могли предполагать. Со стороны папства он обозначил новый подход к европейским проблемам — полностью доказавший свою продуктивность в следующие двадцать лет. Сам Адриан — хотя позднее он время от времени проявлял непонятную неуверенность, словно не мог полностью смириться с новой ситуацией, — был вынужден открыто признать то, что уже давно подозревал, — что император является не столько другом, с которым он время от времени ссорится, сколько зрагом, с которым приходится как-то уживаться. Его соглашение с Вильгельмом обеспечило ему нового могущественного союзника и позволяло занять более твердую позицию во взаимоотношениях с Фридрихом, чем это было возможно ранее — о чем свидетельствует безансонское письмо. Майо и Вильгельм всячески поощряли его в этом.
Папскому окружению такая перемена политики вначале не понравилась. Многие ведущие члены курии — преимущественно те, которых Адриан отослал в Кампанию до начала переговоров, все еще цеплялись за свои проимперские, антисицилийские убеждения; и известие о заключении договора, похоже, породило не меньшее смятение в Священной коллегии, чем при императорском дворе. Однако в последующие месяцы общее мнение склонилось на сторону Вильгельма. На то имелось несколько причин. Одной являлась надменность Барбароссы, проявившаяся во всей красе в Безансоне и подтвержденная несколькими инцидентами до и после того. Помимо этого сицилийский союз был свершившимся фактом, так что не имело смысла ему противостоять. Поступки Вильгельма, со своей стороны, казались вполне искренними. По рекомендации папы он заключил мир с Константинополем. Он был богат, могуществен и — как некоторые из кардиналов при желании могли бы засвидетельствовать — щедр.
И теперь, когда Фридрих Барбаросса прошел огнем и мечом по городам Ломбардии, волна недовольства и антиимперских настроений всколыхнулась по всей Италии. Не последнюю роль здесь играл страх. Когда император покончит с Ломбардией, что мешает ему проделать ему то же самое в Тоскане, Умбрии, даже самом Риме? Вскоре в южной Италии стали появляться жертвы Фридриха — вдовы, дети, лишившиеся отцов, беженцы из сожженных городов, изгнанные члены городских магистратов; а среди них неизбежно нашлись заговорщики. Все они искали некий оплот сопротивления, силу, которая могла бы стать воплощением их надежд и идеалов — торжества свободы республиканского над имперским, итальянского над тевтонским. И они нашли такую силу в лице английского папы и нормандского короля.
В течение 1158 г. Майо старательно укреплял просицилийские симпатии в папской курии. Благодаря неоценимой помощи кардинала Роланда и доверенного лица секретаря Адриана, который был главным создателем, а теперь основным пропагандистом папско-нормандского альянса, он немало в этом преуспел. Весной 1159 г. произошло первое крупное выступление против Фридриха, которое можно приписать пап-ско-сицилийскому влиянию. Милан неожиданно отверг власть императора, и три последующих года миланцы стойко сопротивлялись всем попыткам Фридриха надеть на них прежнее ярмо. В следующем августе представители Милана, Кремы, Пьяченцы и Брешии встретились с папой в Ананьи, небольшом городе, расположенном у самой границы королевства Вильгельма. И здесь в присутствии представителей сицилийского короля, возможно самого Майо, был заключен первоначальный пакт, который стал основой для создания великой Ломбардской лиги. Города пообещали, что не будут иметь дела с общим врагом без согласия папы, в то время как папа взял на себя обязательство по истечении обычного срока в сорок дней отлучить императора от церкви. Наконец собравшиеся кардиналы договорились, что после смерти Адриана его преемником станет один из тех, кто присутствовал на этой встрече.
Возможно, тогда уже все понимали, что папа долго не проживет. В Ананьи его поразил приступ грудной жабы, от которого он не оправился. Адриан умер вечером 1 сентября 1159 г. Его тело доставили в Рим и похоронили в ничем не примечательном саркофаге III столетия, где оно и покоится по сей день. Саркофаг находится в склепе собора Святого Петра. Во время разрушения старой базилики в 1607 г. его открыли; тело единственного папы-англичанина сохранилось полностью, одетое в ризу темного шелка. Оно было описано археологом Гримальди как «тело невысокого человека, носившего на ногах турецкие туфли, а на руке перстень с большим изумрудом».
Понтификат Адриана трудно оценить. Провозгласить его величайшим папой со времен Урбана II — значит не сказать почти ничего; он действительно возвышается над вереницей посредственностей, занимавших престол святого Петра в первой половине столетия, но и сам теряется в тени своего великого преемника. Все же остается трудным для понимания, как Грегоровиус мог написать, что он был всегда «тверд и непоколебим, как гранит его гробницы». Поначалу казалось, что это действительно так; но резкое изменение политического курса после Беневенто, хотя и пошло на пользу папству, было навязано ему силой обстоятельств, и с этого времени он, кажется, потерял ту резкость, которая отличала его в первые годы. Он оставил папство более сильным и уважаемым, нежели нашел его, но эти успехи во многом были достигнуты благодаря объединению с Ломбардской лигой — которым, в свою очередь, он обязан дипломатическому таланту Майо из Бари и государственной мудрости кардинала Роланда. В своих попытках подчинить римский сенат он потерпел полное поражение.
Адриан был папой менее пяти лет; но эти годы оказались тяжелыми и жизненно важными для папства и легли тяжелым бременем на его плечи. Вскоре его здоровье начало сдавать, и дух тоже. Он жаловался своему соотечественнику Иоанну Солсберийскому, близко его знавшему, что папство стало для него непосильной ношей и он желал бы никогда не покидать Англии. Он умер, как многие папы до него, разочарованным изгнанником и, когда смерть пришла к нему, приветствовал ее как друга.
Итак, за три года, отделяюьцие договор в Беневенто от смерти папы Адриана IV, в положении короля Вильгельма Сицилийского на европейской политической арене произошли любопытные изменения. Сам король при этом оставался точкой неподвижности. Его сицилийская политика, определяемая и проводимая в жизнь Майо Барийским, по-прежнему основывалась на двух принципах — дружбе с папством и противостоянии Западной империи. Он никогда не ссорился с городами-государствами или небольшими городками в северной Италии, за исключением тех случаев, когда его враги подкупом или иными способами склоняли их к сотрудничеству. Но вокруг него расстановка сил изменилась. Папство, поставленное на колени в Беневенто, заново открыло для себя истину, которую его история за последние сто лет сделала самоочевидной: единственная надежда выжить в качестве реальной политической силы лежит для него в союзе с нормандской Сицилией. На Фридриха Барбароссу быстрая и полная победа Вильгельма над византийцами в Апулии поневоле произвела впечатление, и он, не утратив былой ненависти к королю Сицилии, но проникнувшись к нему уважением, решил отложить на неопределенное время карательную экспедицию в южную Италию. И что самое удивительное, ломбардские города начали видеть в сицилийской монархии, полностью феодальной и более абсолютистской, нежели Западная империя или любое другое государство в Западной Европе, оплот своих республиканских идеалов и прославляли Вильгельма как защитника гражданских свобод, хотя пыль еще не осела после разрушения Бари.
