Максим Зарезин - В пучине Русской Смуты. Невыученные уроки истории
В Москву он, разумеется, вернулся и прежнее влияние на царя Алексея сохранил, но старался не афишировать свою роль в государстве, выдвигая на первый план тестя — Илью Милославского. Только ненависть к боярину в народе не ослабевала. В 1650 году восставшие новгородцы утверждали, что воевода Хил ков намерен Новгород сдать немцам по приказу Морозова, а в Пскове полагали, что «из Москвы придет боярин Морозов и сдаст Псков немцам без бою»{60}. Но, быть может, это выдумка «тупой бессмысленной толпы», и не был изменником творец Соляного налога. Формальных оснований назвать боярина изменником не существует, но россияне не только почувствовали на своей шкуре обременительность реформ, но и враждебность русскому народу их вдохновителя. И они были недалеки от истины.
Быть может, слишком категоричен С. А. Нефедов, который отметил, что в кульминационный момент московского восстания 1647 года «правительство показало, на кого оно опирается: наемные „немцы“ — офицеры и солдаты — были призваны в Кремль и заняли оборону на стенах». Но вот еще один примечательный факт из биографии Б. И. Морозова. Бездетный боярин, умерший осенью 1661 года, в своей духовной грамоте завещал направить значительную часть своего огромного состояния на цели благотворительности — только вот ее адресатами оказались не сирые и убогие, а… немецкие офицеры, служившие в русском войске{61}. Так что оценка наемного воинства, как единственной опоры временщиков-реформаторов, судя по всему, не преувеличение.
Борис Иванович, распорядившись столь экстравагантным способом львиной долей своего богатства, обделил главного наследника — сына своего покойного брата Глеба. Имуществом племянника, а значит и наследством, по случаю малолетства распоряжалась бы вдова Глеба Ивановича — знаменитая впоследствии боярыня Феодосья Морозова. Как раз в это время — в начале 60-х годов — вокруг нее стали собираться противники Никоновской церковной реформы. Так что даже свое завещание Борис Иванович умудрился превратить в орудие борьбы прогресса с косностью и консерватизмом.
Голландские лекарства для российских хворей
«Программа правительства русских „западников“ была изначально очевидной: их целью была модернизация России по голландскому образцу — та цель, которую ставил перед собой Кольбер и другие реформаторы того времени», — полагает С. А. Нефедов. Однако исследователь вынужден констатировать, что «в общем, политика правительства реформаторов оказалась неудачной; налоговая реформа провалилась, а судебные решения не стали более справедливыми. Характерной чертой новой власти были беспредельные взяточничество и вымогательства. Почти все иностранцы, оставившие записки о России тех дней, в один голос свидетельствуют об алчности Морозова, Милославского и их подчиненных. Этот „голландский“ менталитет был характерной чертой „западников“, связанной с их предпринимательской деятельностью»{62}. Не совсем, правда, ясно, при чем здесь голландский менталитет и какова связь между мздоимством и предпринимательством. Успешные коммерческие проекты, напротив, должны были поумерить страсть реформаторов наживаться за счет государевой казны.
«Во второй половине 40-х годов XVII века на русской почве был проведен экономический эксперимент с использованием западных экономических рецептов, — так оценивает деятельность правительства Морозова В. П. Жарков. — Однако уровня развития страны явно не хватало для того чтобы передовой опыт раннебуржуазной Европы мог прижиться на просторах Московии… Сконструированная европейским умом и собранная в Москве колесница морозовских реформ быстро увязла в топком бездорожье российской действительности»{63}.
Не правда ли, до боли известный мотив — замечательные реформы, мудрые реформаторы, только вот страна (народ, государство, общество) не такая, для реформ и реформаторов неподходящая. На самом деле модернизация России по голландскому (английскому, французскому…) образцу — очевидная бессмыслица, потому что она не в состоянии разрешить специфических проблем, которые стоят перед Россией и которые не известны большинству европейских государств. Главная из них — бедность населения от крестьян и ремесленников до служивых людей. Низкая платежеспособность подданных оборачивалась хронической скудостью казны, слабостью денежного оборота и, как следствие, отсутствием инфраструктуры, обеспечивающей движение капиталов, таких как банки и биржи. Проще говоря, в стране не было денег, и иначе быть не могло, поскольку огромная часть собственности в виде помещичьих и государственных земель была выведена из коммерческого оборота.
Пресловутая техническая отсталость, как убедительно показывает С. А. Нефедов, сравнительно быстро и легко преодолевалась еще в 30-е годы XVII века, устройством различных мануфактур по европейскому образцу. Только вот Морозов и его соратники, заводя свои частные фабрики, совсем не стремились развивать предпринимательскую среду, поскольку не желали плодить себе конкурентов. Реформаторы радели только о собственных кошельках, их вполне устраивала монополия узкого круга заединщиков, а потому отдельные очаги промышленного производства в России так и не выросли в российскую промышленность. Страна и ее особенности здесь не при чем. Реформы финансов приводили в лучшем случае только к кратковременному успеху, поскольку не была разрешена главная проблема, о которой мы только что говорили.
Ключ к ее решению лежал в области собственности и социальных отношений. От государя и правительства требовалось коренным образом пересмотреть статус служилых людей, отказаться от обязательной службы с поместья, передать земельные наделы помещикам в частную собственность. Без этого шага невозможно было распутать клубок противоречий, которые сдерживали любые движения России на пути к процветанию. Служилый человек из полувоенного-полупомещика, который не мог стать ни профессиональным военным, ни настоящим хозяином, превращался в полноценного землевладельца, все усилия которого сосредотаочивались на поместье и преумножении капитала. Создавая класс собственников и одновременно освобождаясь от всех обязательств перед ним, правительство избавлялось от нахлебников, в зависимости от которых оно находилось. Сводились на нет факторы, вынуждавшие власть проводить политику закрепощения крестьян и перевода черносошных земель в поместный фонд. Терял смысл запрет на переход служивых в другие сословия, исчезала нужда в перегородках между социальными слоями, мешавших развитию буржуазных отношений. Восстановление Юрьева дня не только бы нормализовало отношения на земле, восстановило легальную миграцию населения, но и заставило бы помещиков бороться за крестьян экономическими способами, создавая для них лучшие условия хозяйствования.
Россия наконец-то получила возможность для проведения полноценной военной реформы. Беспрерывные усилия в этом направлении на протяжении всего XVII века были обречены на неуспех. Московская армия представляла собой не сочетаемое сочетание опытных иностранных офицеров, матерых вояк из регулярной пехоты и дилетантов из поместной конницы, которые с большой неохотой отправлялись нести ратную службу. Эту прискорбную черту русского войска подметил имперский посол Мейерберг: «Пехотинцы дерутся превосходно… А конники никогда не показывают опытов такой же военной храбрости, потому что дворян, недостойных этого названия, никак нельзя заставить, чтобы они напали на неприятельский строй… Они бегут, бесстыдно покидая пехоту и подвергая ее плену или смерти»{64}.
Помещики не только дурно воевали и отлынивали от службы — дело доходило до прямого предательства. Во время осады Смоленска войском Шеина в 1632 году поместное ополчение самовольно покинуло лагерь. Небольшую регулярную армию окружили численно превосходящие польские силы. Собранное на выручку новое дворянское войско долго не выступало, жалуясь на «оскудение». Правительству пришлось заплатить дворянам по 25 рублей, но время было потеряно. Не получившему помощи Шеину пришлось подписать капитуляцию, и это, как мы знаем, стоило ему жизни, тогда как никто из саботажников наказан не был.
Сохраняя принцип службы с поместья, правительство ставило себя в безвыходное положение: оно заранее соглашалось с ограниченной боеготовностью и боеспособностью значительной части вооруженных сил. Складывался порочный круг: скудость казны вынуждала прибегать к «даровой» военной силе, а поместная система тормозила хозяйственное развитие страны, не позволяя ей богатеть. Чем больше росло значение регулярных частей, тем большим анахронизмом на их фоне представлялось поместное ополчение. От правительства требовалось сделать решительный выбор, однако больше столетия продолжалось странное сосуществование двух армий, пока Нарвская катастрофа не вынудила Петра I взяться за решительную реорганизацию вооруженных сил.
