Азиза Джафарзаде - Баку - 1501
- Иди сюда, устад, иди сюда! Наверное, твои ученицы тоже зовут тебя так?
- У нее нет других учениц, кроме моих близнецов, святыня мира! Она невольница, купленная вашим нижайшим рабом.
Айтекин уже привыкла к подобным словам. И все же сердце у нее заныло. Но шах-поэт не мог прочитать по ее лицу, что творится на сердце "устада", потому что голова Айтекин была опущена. Вместе с тем сердце поэта дрогнуло от слова "невольница". С горечью подумал он: "Будь проклят закон, делающий объектом купли-продажи такого художника, такую бесценную красоту!"
Шах забыл, на мгновение совсем забыл, что он шах! В душе его сейчас говорил только поэт!
- Украшение мира, самая крупная жемчужина корон... За сколько ж дирхемов ты ее купил, визирь?
- За триста дирхемов, - на ходу придумал визирь.
- Как язык твой повернулся произнести цену, старик?! Она стоит столько, сколько весит, а может быть, даже больше.
- Верно, мой государь! Но я сказал, как было, просто ответил на наш вопрос. Мой друг, купец, дал ее мне в подарок. А я в благодарность преподнес ему вазу ценой в триста дирхемов.
- Он вручил тебе подарок, достойный шахов, визирь! - не отводя глаз от Айтекин, с чувством произнес шах.
Визирь тотчас понял заключавшийся в этих словах намек, но не подал и виду.
- Мой повелитель, - сказал он, - вот я и представил вам то, что достойно шаха...
Но шах, казалось, не понял: он обдумывал, что сказать, как получить эту беспримерную красоту.
- Давно она у вас?
- Два года, святыня мира! Она и сама может подтвердить, что нашла в этом доме свободу так же, как и другие рабыни. Никто ее никоим образом не обижал. А с этого дня, святыня мира, она подарена вам.
На сердце шаха снизошел покой. Хорошо, что старый визирь догадался сам произнести эти слова, не заставил шаха просить о подарке.
- Благодарю, визирь! Проси у меня, что хочешь за этот бесценный дар. Что захочешь...
Визирь с тихой печалью покачал головой:
- Тогда это будет не подарок, мой государь, а снова торговля. Мне довольно лишь здоровья, благополучия святыни мира.
"Интересно, старая лиса, что у тебя на душе? Хотел бы я знать с какой целью ты делаешь этот подарок? Но как бы то ни было, твой дар стоит любой цели", - думал шах, не отводя глаз от девушки.
- Ты прав, визирь, эту беспримерную красоту, это высокое искусство ничем нельзя измерить. Я сам провожу ее во дворец. Пусть она там познакомится с другими служителями искусства. И сама пусть обучит своему искусству молодых талантливых невольниц.
Уста шаха произносили эти слова, а сердце его говорило совсем другое...
- Это еще не все, мой государь, - сказал воодушевленный похвалой шаха визирь. - Она умеет и читать, и писать! Создатель даровал ей не только необычайную красоту, но и ум. Она очень высоко ценит твои стихи. Я бы сказал, что нет у тебя такой газели, которую бы она не знала.
Шах слегка усмехнулся, лицо его покраснело. Новая газель так и просилась на язык, и, не замечая ни старого визиря, ни девочек, он вперил хмельные глаза в лицо смутившейся Айтекин и сказал:
- Но сейчас я прочту такую газель, которую, готов поручиться, она не знает.
И визирь, и девочки, улыбнувшись, переглянулись. Поэт начал читать только что созданную газель:
Любимая моя, лишь ты дала мне в этой жизни свет.
И знает бог: в душе моей и не было другой, и нет.
Все преходяще в мире, и лишь искусство вечно.
Богатство, имущество, трон, корона - так скоротечны.
Тень стана твоего дороже славы мира для меня.
И девять сводов неба величья твоего не стоят.
Нет, в мире не было еще такой, как ты,
Владелица ума и славы, царица красоты!
Волнуясь, он не мог подобрать дальше слова, на мгновение умолк и, странное дело, государь, слышавший ежедневно сотни похвал, теперь был просто поэтом, взволнованно ожидавшим похвалы от человека, которого он считал мастером высокого искусства. Девушка почувствовала это, но нисколько не смутилась. Теперь не шах и невольница, а два больших художника стояли друг против друга. Художник ждал оценки художника. И она сказала:
- Эту изящную газель святыни мира не могла знать жалкая невольница. Слава великому вдохновителю, слава творцу, который воодушевил славнейшего из славных на создание этой бесценной жемчужины. И я счастлива, если тоже хоть на мгновение доставила великому государю удовольствие, выразившееся в созданий этих драгоценных бейтов...
Губы девушки дрогнули в легкой улыбке, и, увидев это, поэт подумал: "Лучшее украшение женщины - ее улыбка!"
От смелых слов девушки дрогнуло и сердце старого визиря, он испугался. Но поэт не произнес ни слова. С радостью ученика, удостоившегося похвалы учителя, он смотрел на девушку.
- Слава творцу, создавшему тебя! Назови же свое имя...
На этот раз вместо девушки поспешил ответить визирь:
- Айтекин зовут вашу покорную служанку.
- Да будут долгими дни твоих родителей, давших тебе такое имя, Айтекин - луноликая! Где бы они ни были, скажи! Я освобожу их, даже если они разбойники, если пленники - я вызволю их из плена, осыплю благами мира!
Все потемнело в глазах девушки. И поэт, и поэзия умерли для нее в один миг. Перед ее мысленным взором ожили родное село, которое залила кровью рука воинственного государя, родной брат, казненный воинами шаха, отец и мать, уведенные неведомо куда, в неволю... В голове пронеслись обжигающие мысли: "Ты пришла сюда для мести, Айтекин! Только месть за родной край, за дорогих людей должна жить в тебе. Не подобает поэзией услаждать свой слух! Вспомни причиненное горе. Ради мести, одной только мести ты живешь!"
Увидев, как погас блеск в глазах девушки, как на ресницах появилось по жемчужине, поэт понял, что ненароком коснулся ее ран. Напомнив об умерших родителях, расстроил сироту...
- Прости, - печально произнес он, - затронул неведомое мне горе. Да пребудет над нами милость аллаха...
И визирь, и его дочери, стоя поодаль, в глубоком изумлении слушали разговор шаха с рабыней. Наконец, святыня мира, поднявшись, поблагодарил хозяев дома за гостеприимство. Уходя, он обратился к старому визирю:
- Завтра я сам покажу Айтекин комнаты, отведенные для нее.
* * *
...Замок был огромен. Бронзовые решетчатые ворота его почти постоянно были открыты. Огромный зеленый двор, способный вместить большие верблюжьи караваны, окружала стена, в толще которой были устроены высокие комнаты. Прямо напротив ворот высилось двухэтажное здание. Справа и слева от него вдоль всей ограды шли одноэтажные комнаты-кельи. Украшенные орнаментом из геометрических фигур, составленных из фаянсовых кирпичиков, они были не менее красивы, чем основное здание. Посреди двора находился окруженный цветниками бассейн с журчащими фонтанами. Высокие деревья и кипарисовая аллея, ведущая от бассейна ко дворцу, делали двор похожим на сад. Женская половина находилась в задней части дворца. К ней вели две дороги: внешняя по наружной стороне дворца, и еще внутренняя, через дверь, выходящая на задний двор. Задний двор отделялся от переднего решетчатым деревянным забором. Ни госпожи, ни их невольницы на переднем дворе не показывались, они могли пользоваться только садом и цветником заднего двора. Здесь в окруженном кипарисами бассейне с фонтаном плавали всевозможные красочные рыбки. Порой среди деревьев показывались яркопестрые павлины, мелькали пугливые джейраны.
На второй день пребывания во дворце государя Айтекин вечером была приглашена в комнату отдыха шаха. Он ждал ее, обуреваемый нетерпением и страстью...
- Я сам покажу тебе дворец, - и повел ее в передний двор, днем заполненный людьми, слугами, стражами, а теперь пустой, охраняемый крепко запертыми воротами. Молодой шах начал показывать девушке расположенные вдоль ограды комнаты:
- Это - для каллиграфов. В древности в Андалусии жил один кази47. Он был большим любителем книг. Шесть каллиграфов постоянно переписывали их для него. Где только услышит название хорошей книги, тотчас же купит за большие деньги; саму книгу никому не даст почитать, сначала отдаст каллиграфам, что бы переписали, а уж потом даст читать. И у меня есть такое намерение: создать библиотеку.
В комнатах стояли различные табуреты, низенькие столики, На столиках находились расписные чернильницы, подсвечники, письменные принадлежности, различные краски, пиалы для жидкого золота и серебра, подставки для книг. Комната, где размещалась библиотека, была еще больше. Внутри ее вдоль стен до самого потолка, тянулись полки. У шаха была знаменитая библиотека. Здесь имелись различные древние, причудливо разукрашенные экземпляры Корана, всевозможные толкования, "Шархи-Мазахиб", "Унмузадж", "Терессул", "Мезамир", книги Рази, Ибн-Сины, Мехбуди, Абу Рейхана Бируни, Тара Давуда, Ибн эл Эсири, Насими, недавно переписанные и присланные из Самарканда диваны48 Алишера Навои, Гусейна Байгары, различные рукописи, исследования по истории религии, логике, философии, астрологии; все еще не собранные в диваны стихи Хабиби, Физули. Отдельно хранились экземпляры "Шахнаме" Фирдоуси и "Хамсе" Низами, переписанные шахскими каллиграфами, искусно украшенные золотом и разноцветным орнаментом шахскими художниками и чеканщиками. Исмаил любовно брал в руки каждую из ценнейших книг, нежно поглаживал их, как живые и дорогие сердцу существа, и снова осторожно ставил на место. От внимания Айтекин не ускользнуло: он был здесь не государем, а истинным поэтом... В последующих комнатах жили музыканты, поэты, ашыги. Потом они вышли на задний двор, и здесь по знаку шаха бесшумно распахнулись двери двух больших смежных покоев. Когда они переступили порог первой комнаты, у Айтекин разбежались глаза от изумления: стены этой нарядной залы сплошь были зеркальные. Куда ни повернись отовсюду смотрит на тебя твое же изображение... Вторая комната, тоже богато убранная, выглядела все же более привычно. Ниши и полки занавешены шелковыми портьерами с серебряными нитями, на почетном возвышении стоят трон и кресла с накидками из тирмы. Вдоль стен разложены обшитые шелком и бархатом тюфячки, подлокотники, мутаки. Здесь шах остановился, присел на миг в кресло рядом с троном.
