Евгений Савицкий - Я — «Дракон». Атакую!..
Я летал в поисках площадок, полевых аэродромов. Мне помогали мои заместители — опытные пилоты. Но белорусские леса и болота — не самые подходящие места для размещения истребителей или штурмовиков. Иной раз глядишь сверху — вот подходящая площадка для взлетов и посадок боевых машин, но тут же и разочарование: а как подвезти сюда горючее, боеприпасы? Какие тут, к черту, коммуникации — до самого горизонта лес! Грибные места хороши в таких лесах, а не дороги для транспортировки снарядов.
Надо было срочно что-то предпринимать, и вот, как говорится, в порядке бреда была мною высказана в те горячие дни почти шальная мысль. Использовать для боевой работы истребителей обычную дорогу! Нет, не те шикарные бетонированные автострады, с которых летали летчики к концу войны под Берлином, а нашу простецкую полевую дорогу, соединяющую какой-нибудь райцентр с каким-нибудь захудалым колхозом.
Что тут говорить, мысль действительно казалась шальной, однако меня поддержали. «Жить захочешь — сядешь!» — весело прокомментировал идею вечно нестареющей авиационной шуткой мой неунывающий помощник Саша Новиков. И на том остановились.
Дорогу более или менее, на наш взгляд, подходящую нашли быстро. Выбрали ровный участок ее длиною 1200 метров, засыпали дорожные кюветы землей, а сверху уложили скрепленные доски. Нельзя сказать, что такая взлетно-посадочная полоса отвечала требованиям мировых стандартов, но один из наших истребительных авиаполков вел с нее боевую работу, и достаточно успешно. А это для нас было главным.
Наиболее подходящую площадку для истребителей корпуса обнаружил командир звена старший лейтенант Моргунов. Он доложил, что в районе города Сморгонь есть хороший участок грунта, но, похоже, перепахан.. Немцев в городе летчик не заметил, однако и наших. войск там пока не было.
Я вылетел в указанное место в паре с Сеней Самойловым. Данные Моргунова подтвердились. В тот же день, взяв на борт По-2 командира 278-й истребительной авиадивизии полковника К. Д. Орлова, решил проверить, пригоден ли участок для работы наших боевых машин.
Долго, помню, кружили, выбирая место для посадки маленького самолета связи. Кое-как все же приземлились. Осмотр площадки показал, что немцы намерены были перепахать ее полностью и заминировать, но, видно, не успели: танки генерала Обухова помешали.
К исходу дня аэродром — помогло местное население — был готов принять наши истребители, и 43-й авиаполк перелетел под Сморгонь. На следующий день уже и вся 278-я дивизия базировалась там. Как выяснилось, вспашку аэродрома немцы поручили местной трактористке (запомнил ее фамилию — Бруквина). Встретились с нею.
— Я же понимала, для чего фашисты заставили меня пахать — чтоб наши под аэродром не приспособили, — сказала нам эта мужественная женщина-белоруска. Рискуя жизнью, она создавала лишь видимость, что вспахивает грунт, а на самом деле, подняв плуг повыше, только снимала с его поверхности дерн.
Так, довольно быстро восстановив выведенные из строя места площадки, мы начали боевую работу, и я с уверенностью могу сказать, что полевой аэродром под Сморгонью также внес свой достойный вклад в разгром противника в дни нашей наступательной операции.
В те дни в 43-м полку побывали два поэта — Сергей Михалков и Эль-Регистан. Михалков, известный автор «Дяди Степы», и сам-то высокий, тонкий, а Эль-Регистан — буквально ему по пояс. Пилоты звали их между собой Пат и Патошон. Так вот, заехали поэты на этот наш дорожно-полевой аэродром, побеседовали с летчиками, и загорелся Михалков слетать на истребителе, да не куда-нибудь, а в бой! Просьба, понятно, вызвала смех! Дело в том, что с таким ростом, как у него, копченую колбасу с потолка хорошо снимать, а не на истребителе летать. Спрашиваю Михалкова:
— Ноги-то и голову куда денешь?
А он опять за свое: чтобы красиво да правдиво писать о летчиках, нужно хотя бы раз побывать в воздушном бою или слетать на штурмовку. Что делать? Ладно, думаю, проведем поэта, запутаем как-нибудь.
Вечером собрались во время ужина, и я как можно серьезней сообщаю Михалкову:
— Сейчас инженеры опускают сиденье на три дырочки ниже. Утром примерим: если голова укроется в кабине самолета — летим в бой!
Михалков обрадовался, засуетился:
— Ну так я пораньше спать лягу. Надо собраться с силами.
— Правильно, — соглашаюсь с ним. — Заканчивай ужин и лезь на печку.
Михалков послушно последовал моему совету, а утром чуть свет гляжу, на аэродром бежит.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Готово?
— Так точно, — отвечают ему, хотя — и смех и грех! — никто ничего и не думал делать. На истребителе Як-76 позади летчика было одно место, но вот сиденье на машине переместить было невозможно. Как это объяснить высокому гостю?..
Короче, сохраняя торжественность момента, на Михалкова натягивают парашют, застегивают парашютные замки, на всякий случай поясняют, как дергать кольцо, сколько секунд тянуть, не раскрывая парашюта, как приземляться — мало ли что в бою может случиться. Ведь и наших сбивают… Поэт Михалков слушает внимательно, со всеми соглашается и лезет в кабину.
Залез. Я наблюдаю, что будет дальше. А дальше тут же все стало на свои места. Голова поэта торчит выше фонаря, кабина не закрывается — какой еще воздушный бой!
— Вылезай, — говорю, — прилетели! Михалков вылез, парашют с него сняли, он посокрушался немного, но быстро и легко успокоился, заключив, что голову рубить жалко — шапку не на чем носить будет.
Это мнение с Сергеем Михалковым я вполне разделял — на том его боевой вылет и закончился.
Однако, коль речь зашла о поэтах, назову еще одно имя — имя поэта, чьи стихи наше национальное достояние. Это Марина Цветаева.
Я не считаю себя крупным знатоком поэзии, хотя поэзию люблю. Возможно, и сейчас не завел бы разговор по этому поводу, да поводом к разговору послужила судьба одного бойца — сына Цветаевой, павшего на ратном поле смертью храбрых за свободу и независимость Отечества в дни операции «Багратион».
Да, Георгий, сын Марины Цветаевой, рядовой 437-го стрелкового полка 154-й стрелковой дивизии, был одним из тысяч тех парней, кого мы прикрывали в своих боевых вылетах над белорусской землей, кто под ударом пуль и снарядов полз со своим ППШ, сровнявшись с землей, бросался по призыву политруков в атаку, а когда требовалось, стойко и мужественно принимал смерть — как принял ее, выдержав зверские пытки, рядовой 77-го стрелкового полка Юрий Смирнов.
Сохранились письма Георгия с фронта — ценные свидетельства о тех давних днях, последние его письма. Вчитайтесь, вдумайтесь в бесхитростные строки солдатских треугольников — они не нуждаются в комментариях.
«Милая Аля! — обращается боец к сестре. — Давно тебе не писал… Завтра пойду в бой автоматчиком или пулеметчиком. Я абсолютно уверен в том, что моя звезда меня вынесет невредимым из этой войны… Я верю в судьбу свою».
«Адрес полевой почты — тот же, с той разницей только, что мы перекочевали в другую деревню и я теперь ночую на чердаке разрушенного дома. Смешно: чердак остался цел, а низ провалился. Вообще же целы почти все деревянные здания, а каменные все разрушены. Местность здесь похожа на придуманный в книжках с картинками пейзаж — домики и луга, ручьи и редкие деревца, холмы и поляны, и не веришь в правдоподобность пейзажа, этой „пересеченной местности“, как бы нарочно созданной для войны».
«…теперь столкнулся со смертью вплотную. Она страшна и безобразна: опасность — повсюду, но каждый надеется, что его не убьет. Хожу уже с немецкими трофеями: большой нож-штык и кружка, ложка. Идем на запад, и предстоят тяжелые бои, т. к. немцы очень зловредны, хитры и упорны. Но я полагаю, что смерть меня минует, а что ранит, так это очень возможно…»
«В последнее время мы только и делаем, что движемся, движемся, движемся, почти безостановочно идем на запад: за два дня мы прошли свыше 130 километров (пешком!). И на привалах лишь спишь, чтобы смочь идти дальше…
Я веду жизнь простого солдата, разделяя все ее тяготы и трудности. История повторяется: Ж. Ромэн, Дюамель и Селин тоже были простыми солдатами, и это меня подбодряет!..
Жалко, что я не был в Москве на юбилеях Римского-Корсакова и Чехова…»
Нет, не повторил девятнадцатилетний солдат хода истории — сам творил ее. «Скромный. Приказы выполнял быстро и четко. В бою был бесстрашным воином» — так напишет потом о Георгии командир его роты Гашим Сеидов.
А тогда, 7 июля сорок четвертого года, в бою за деревню Друйка сын Марины Цветаевой пойдет в свою последнюю атаку, и останется за полком еще одна пирамида с красной звездой. Имя на ней смоют дожди, выветрит ветер, и долгие годы будет считаться холмик у деревни Друйка Витебской области могилой неизвестного солдата. Но никто не забыт… Люди воскресят имена защитников Отечества. На месте захоронения солдата будет воздвигнут памятник. Сколько их на белорусской земле — этих скромных надгробий, братских могил!.. Нам ли было не знать цену победы в боях!
