Шейла Фицпатрик - Срывайте маски!: Идентичность и самозванство в России
Возможно, «хорошие» коммунисты Киров и Орджоникидзе (вместе с Бухариным, о заслугах которого на поприще патронажа свидетельствуют диссидентские и «самиздатские» источники) действительно отличались особенным великодушием в качестве покровителей интеллигенции, но и «плохие» коммунисты, такие, как Прокурор СССР А. Я. Вышинский или руководители НКВД — Н. И. Ежов, Г. Г. Ягода, Я. С. Агранов, тоже были активными патронами{395}. После рассекречивания советских архивов обнаружилось, что даже В. М. Молотов, возглавлявший в 1930-е гг. советское правительство, который практически не фигурирует в роли патрона в мемуарной литературе (в том числе и в собственных воспоминаниях, записанных Ф. И. Чуевым{396}), пользовался большой популярностью и проявлял отзывчивость как покровитель культуры. (Следующий раздел этой главы и основан главным образом на архиве Молотова как председателя Совнаркома.)
Сталин, разумеется, случай отдельный. Он занимал слишком высокое положение, чтобы вступать в 1930-1940-е гг. в обычные патронско-клиентские отношения, однако его можно рассматривать в качестве универсального и архетипичного патрона, как делает в своей фантазии писатель Михаил Булгаков (которому Сталин действительно помог):
«Мотоциклетка — дззз!!! И уже в Кремле! Миша входит в зал, а там сидят Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян, Ягода.
Миша останавливается в дверях, отвешивает поклон.
Сталин. Что это такое? Почему босой?
Булгаков (разводя горестно руками). Да что уж… нет у меня сапог…
Сталин. Что такое? Мой писатель без сапог? Что за безобразие! Ягода, снимай сапоги, дай ему!»{397}
Высокопоставленные чиновники культурных ведомств играли особую роль в покровительстве интеллигенции. А. В. Луначарский, возглавлявший Наркомпрос, славился своей добротой, правда, именно столь щедрая отзывчивость ограничивала его возможности помогать клиентам{398}. По воспоминаниям писателя Корнея Чуковского, уже в 1918 г. десятки клиентов, «жаждущих совета и помощи», ежедневно толпились перед дверями петроградской квартиры Луначарского: «Педагоги, рабочие, изобретатели, библиотекари, цирковые эксцентрики, футуристы, художники всех направлений и жанров (от передвижников до кубистов), философы, балерины, гипнотизеры, певцы, поэты Пролеткульта и просто поэты, артисты бывшей императорской сцены — все они длиннейшей вереницей шли к Анатолию Васильевичу на второй этаж по измызганной лестнице, в тесную комнату, которая в конце концов стала называться “приемной”»{399}.
В сфере культурного патронажа никто не мог сравниться по влиянию с Максимом Горьким. Его положение было экстраординарным, поскольку он не принадлежал ни к аппаратчикам, ведавшим вопросами культуры, ни к партийному руководству. Впервые он утвердился в этой своей роли во время Гражданской войны благодаря долгому близкому знакомству с Лениным и другими большевистскими лидерами. После возвращения Горького в Советский Союз в конце 1920-х гг. Сталин, по сути, назначил его на должность чрезвычайного и полномочного патрона; возможно, это и послужило одной из главных причин, побудивших его вернуться. Рассказ Чуковского о его «незабываемой роли» в качестве покровителя детской литературы («как упорно он помогал нам, детским писателям, бороться с леваками-педологами, сколько раз спасал он наши книги от тогдашнего Наркомпроса, от РАПП и пр.»{400}) — лишь один из сотен. В архиве Горького свыше 13 000 писем от советских писателей, львиная доля их содержит обращения к нему как к патрону (или потенциальному патрону), и его деятельность в этой области в первой половине 1930-х гг. вошла в легенды{401}.
Наконец, не стоит забывать другие ведомственные источники патронажа помимо бюрократии от культуры. Катерина Кларк отмечает, что в первые годы нэпа, когда бюджет Наркомпроса резко сократился, комсомол приобрел новое значение в качестве источника патронажа для петроградских интеллигентов{402}. ГПУ/НКВД и его руководители также патронировали некоторые важные культурные и образовательные начинания (коммуны Матвея Погребинского и Антона Макаренко для малолетних правонарушителей, писательскую экспедицию на строительство Беломорканала, результатом которой стала книга о Беломоре{403}, и т. д.). Для художников из АХРР (Ассоциации художников революционной России, созданной в середине 1920-х гг.) основными источниками патронажа служили профсоюзы и Красная армия. Следует отметить, что частное покровительство художникам могло осуществляться в самом традиционном смысле — в виде заказов на портреты патронов из мира политики. Военный деятель К. Е. Ворошилов — один из тех, чьи портреты писал клиент. Противники АХРР заявляли, что она «пролезла в привилегированные, делая портреты влиятельных лиц, которые взамен устраивали ассоциации выгодные заказы от возглавляемых ими организаций»{404}.
Что патроны могли сделать для своих клиентов?
Просьбы клиентов можно разделить на три основные категории: 1) о каких-либо благах и услугах; 2) о защите; 3) о вмешательстве в профессиональные споры.
Первая категория позволяет нам увидеть в действии патронаж как нерыночный механизм распределения дефицитных благ, прежде всего жилья. Совнаркомовский архив Молотова 1930-х гг. полон просьб об увеличении жилплощади от представителей интеллигенции, писавших ему как патрону (с обращением по имени и отчеству) и излагавших личные обстоятельства, которые заставляют их искать его помощи[146]. Типичный, хотя и весьма цветистый образчик — письмо члена Союза писателей Николая Сидоренко. Он с пафосом повествует о своей жизни с женой и пятнадцатилетним пасынком в одной-единственной комнате на чердаке в арбатском переулке, сырой, темной, с низким потолком, площадью 13 квадратных метров. «В результате всех бытовых и моральных мучений» его семьи жена страдает тяжким нервным расстройством; «мальчик растет ненормально, без своего угла»; отец жены, 72-летний инвалид, вынужден скитаться по чужим углам[147]. Среди тех, кто обращался к Молотову за помощью в получении жилья, и часто не без успеха, — писатели, музыканты, ученые, художники{405}.
Вторую категорию — еще более распространенную, во всяком случае в годы Большого террора, — составляют просьбы о защите. В советской действительности это означало пресечение травли писателя со стороны коллег или отдельных государственных ведомств; помощь в восстановлении репутации человека, попавшего в политическую опалу; содействие попыткам добиться освобождения арестованного родственника или пересмотра его дела и т. д. Вот характерная подборка тем из почты Молотова и Жданова во второй половине 1930-х гг.: профессор А. Л. Чижевский молил о защите от травившего его биолога-коммуниста Б. М. Завадовского; академик Державин просил прекратить «преследования» со стороны академика Деборина; И. И. Минц — пресечь клеветнический слух о его дружбе с опальным «троцкистом» Л. Л. Авербахом (бывшим руководителем РАПП); поэт А. А. Жаров жаловался на «смертный приговор», вынесенный его последней книге в «Правде»{406}.
Нет никаких оснований думать, будто по своему масштабу патронажная деятельность Молотова представляла собой что-то необычное (в конце концов, как отмечено выше, в анналах литературной интеллигенции он даже не удостоился славы патрона). Такие же «клиентские» письма можно найти в архивах Орджоникидзе. В 1931 г., например, экономист О. А. Ерманский, бывший меньшевик, просил его помочь преодолеть «социальную изоляцию», в которой он оказался{407}.[148] В архивах есть много писем партийным деятелям от обиженных актеров, певцов и других исполнителей, жалующихся, что им не дают хороших ролей{408}. Актриса Цецилия Мансурова регулярно прибегала к помощи чекиста Агранова, патрона театра Вахтангова, когда ее мужа, члена аристократической семьи Шереметевых, лишали прав или арестовывали по причине социального происхождения. Композитор Дмитрий Шостакович, когда в 1936 г. попал в немилость из-за своей оперы «Леди Макбет Мценского уезда», естественно, обратился к своему другу и патрону маршалу Тухачевскому{409}.
Третий вид помощи, которой добивались клиенты, — вмешательство в профессиональные споры. Вражда Лысенко с генетиками, к примеру, породила множество обращений к патронам с обеих сторон{410}. Физика тоже послужила темой апелляций и контрапелляций. Например, воители из журнала «Под знаменем марксизма» («ПЗМ»), М. Б. Митин, А. А. Максимов и П. Ф. Юдин, старались заручиться поддержкой Молотова в своем полемическом наступлении на «идеализм» в физике, а П. Л. Капица в письмах Сталину Молотову и Меж-лауку выступал против этих идейных борцов, называя вмешательство «ПЗМ» в проблемы физики «безграмотным с научной точки зрения» и осуждая сложившееся правило, что «если в биологии ты не дарвинист, в физике ты не материалист, в истории ты не марксист, то ты враг народа»{411}.
