Дмитрий Быков - Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)
Каждый понедельник мы сдавали деньги на неделю за завтраки и обеды в школьной столовой. Завтрак на шесть дней стоил 2 руб. 40 коп., завтрак + обед – 3 руб. 60 коп. Это была необязательная процедура. Поэтому я впервые задумала «крамолу»: просила у мамы деньги под предлогом «на обед», а сама прятала рублики в старом валенке. Хранила их там целую неделю, не тратила. А потом… Потом опять не тратила. Впервые тогда я познала это прекрасное чувство обладания собственным капиталом! Нас всегда учили, что деньги – это плохо, это зло. Но какое же чувство свободы давало осознание того, что это «зло» у тебя есть. И тебе почему-то не плохо, а даже наоборот – радостно!
Вот так я помню свою школьную жизнь с первого по третий класс. Может быть, я была слишком мала, чтобы оценивать правильно свои поступки, поступки других людей. Моя первая учительница, Смирнова Елизавета Степановна, уважаемый педагог, прожила долгую трудную жизнь, воспитала несколько поколений учеников. И я не хочу обидеть светлую память о ней своими темными вкраплениями. Но то, что я написала, чувствовала тогда и чувствую до сих пор.
А так – да, все мы родом из детства… Как иначе?..
Марина Шатерова
Не забывается – а хотелось бы!
Недавно призадумалась: десять лет были отданы школе, а что я могу вспомнить о тех годах, кроме тихой ненависти к учебе, ко всему тому, что нам навязывалось через силу, одноклассников, которые меня не любили, да и учителей, которые тоже запросто могли в лицо гадостей наговорить?
Вообще, дети, у которых есть старшие братья и сестры – школьники, знают, что после садика надо идти в школу и что их там ждет. А я сама была старшей сестрой младшего брата, и консультироваться, что и как, мне было просто не у кого.
1 сентября 1989 года в павлоградскую школу № 4 привел меня папа. Я испуганно крутила головой по сторонам и лупала глазами – кругом полно народу и все такие нарядные, радостные, крикливые, а я вообще не могу понять, куда меня привели и что меня ждет.
Учеба давалась мне с трудом, так как по темпераменту я ближе к флегматику, поэтому мне требовалось больше времени, чтобы усвоить материал. Усложняли учебный процесс частые пропуски школы из-за простуды.
В первом классе зимой (было начало третьей четверти) я шла в школу, поскользнулась и повредила спину. Полгода тогда провела в больнице, дома и два месяца в санатории. После этого все оставшееся время в школе и в первом институте нагло «косила» от физкультуры. Вообще, я очень часто ломала руки – чуть ли не каждую зиму ходила в гипсе. Дело в том, что на Украине климат какой-то неправильный в плане зимы. Нет такой зимы, как, например, в Беларуси, куда мы переехали в 1995 году, – выпало много снега, взялся хороший морозец, и так до весны. Там же постоянно оттепели, снега как такового вообще мало было. Что-то выпадет, растает, подморозит, снова рас тает. И получается каток размером с город Павлоград, где, собственно, мы и жили. Коммунальных служб там не было вообще, либо они работали только в центре. Если что-то где-то и посыпалось песочком, то только возле больницы и то явно своими силами. Поэтому представьте, как я обрадовалась, переехав в Минск, что тут, в Беларуси, не только зима нормальная, но и коммунальщики есть, которые и снег почистят, и лед отковыряют, и песочком посыпят…
Вообще, первый раз я руку сломала в шесть лет и не на льду: ехала с родителями в поезде и упала со второй полки. «Добрый» папа загнал меня на вторую полку, велел не бояться, и я поверила. Это была боковая полка – параллельно проходу. Поезд качнуло, и я спросонья оказалась на полу у ног какого-то мужика, который в это время шел по проходу со стаканами в руках. Вот такой был прикол. Поэтому, собственно говоря, у меня и почерк всегда был корявым. Но если раньше он хоть читаемый был, то теперь я временами сама его понять не могу. Хорошо, что в наш компьютерный век иметь красивый почерк уже не столь важно.
Но раньше были совершенно другие времена, особенно в школе. Помню, во втором классе (через год после моей травмы спины) мы что-то писали, учительница ходила по проходу между рядами и смотрела, кто и как работает. Уж не знаю, проверял ли кто наши тетради кроме лично нее (она же была единственной учительницей по всем предметам и классной руководительницей), может быть, какое– то ее начальство (завуч или кто-то еще), или это была ее личная инициатива, чтобы все дети писали красиво, и не важно, кто сколько раз руки ломал, кто левша или у кого-то что-то с мышцами, и он не может писать таким стандартно каллиграфическим почерком, как в прописях.
Видя кривой и косой почерк, она впадала в ярость, орала и даже била нас своей метровой деревянной линейкой. Чаще всего доставалось двум толстым мальчикам-двоечникам, которые были тунеядцами по определению, а не потому, что часто болели и пропускали школу.
Не знаю, насколько больно им было, они ведь не «гремели костями» в отличие от меня. Я это все веду к тому, что однажды от учительницы очень сильно перепало мне. Увидев в тетради мои каракули, она разоралась и отлупила со всей дури меня своей длинной деревянной линейкой. Спина потом ощутимо болела в месте моей прошлогодней травмы.
Дома пожаловалась маме, надеясь, что она пойдет в школу и вставит училке мозги на место, но нет, та сказала: «Передай учительнице, что у тебя больная спина и тебя нельзя бить»… И ладно бы, если бы она работала и ей трудно было бы отпроситься с работы, чтобы в школу сходить, но нет, когда родился младший брат, она из декретного отпуска на работ у так и не вышла – сидела с ним, так как он все время болел.
А были и еще случаи с той же учительницей, когда она мне при всех подзатыльников надавала опять же за корявый почерк. Из одноклассников за меня никто не заступился, а к родителям жаловаться я уже не ходила: поняла, что бесполезно. Да если бы моего ребенка в школе кто-то обидел (тем более взрослый человек, учительница – более сильная по сравнению с ребенком), то я бы его засудила или сама бы пришла в школу и по клюву нащелкала. А тут полная беззащитность.
* * *Лучше всего мне давались изложения по русскому языку. Это когда нам читали текст, мы его разбирали по абзацам, потом нам надо было его записать в тетрадь по памяти максимально приближенно к тексту. Однажды в третьем классе я такое изложение написала на пять. Это было удивительно для всех: для учительницы, которая гоняла меня и в хвост и в гриву, не видя во мне каких-либо перспектив, для класса, который видел во мне тихую троечницу, и для меня самой – наконец-то я достигла чего-то выдающегося. Когда учительница объявила, что у меня по изложению пятерка, то класс сначала потрясенно замолчал, потом зашумел, закрутил головами, один из мальчиков-отличников нашего класса сказал, что это я у него списывала, хотя мы и сидели в противоположных концах класса. Учительница решила прочесть для класса вслух мое изложение и, пока читала… нашла орфографическую ошибку, а дома, пока проверяла, не заметила, наверное, было поздно, и она была уставшей. И в журнал поставила четверку, а в тетрадке так и осталась красоваться пятерка. Обидно, конечно, но, похоже, это была моя расплата за пять минут славы.
* * *Первые три класса школы пришлись еще на советский период. Помню сбор макулатуры. Он, правда, не был таким уж массовым, но человек пять-шесть точно что-то принесло. Учительница взвесила их макулатуру, перевязанную веревкой, ручными весами (колечко надевается на палец, а снизу крючок, на который вешается груз) и похвалила тех учеников, чей вес макулатуры был большим. Были линейки на 9 Мая возле памятника воинам Великой Отечественной войны, рассказы о войне нашей учительницы немецкого, настоящей немки, после войны вышедшей замуж за русского.
После травмы позвоночника и больницы я два месяца провела в санатории. Там мы тоже учились в школе, только в классе сидели ученики разных возрастов, и учительница давала отдельные задания разным возрастным группам. Помню, что все дети были поделены на отряды, у которых были названия и девизы. По утрам у нас была линейка, на которой каждый отряд хором прокрикивал свое название и девиз. Мой отряд назывался «Звездочка», а девиз был в стихах:
Звездочка лучистая, мы твои лучи,
Стать людьми хорошими ты нас научи.
На линейке также разбирались разные инциденты, произошедшие накануне.
А еще помню, как меня приняли в октябрята. Нас, второклашек или третьеклашек, точно сейчас не вспомню, вывели на сцену местного дома культуры, выстроили в ряд. Девочки-пионерки с красными галстуками на шее подходили к каждому из нас и прикалывали к лацкану школьного фартука красную звездочку с профилем Владимира Ильича. В пионеры меня так и не приняли – просто к тому времени не стало уже той страны, где бы это могли сделать.
