Аркадий Захаров - Вслед за Великой Богиней
Известны три народа обожествлявшие кошек: древние египтяне, японцы и казымские ханты.
Мы уже упоминали лукоморскую реку Коссима — Казым. Не знаю, что тому причиной: случайное ли совпадение, широкая ли информированность поэта об обычаях сибиряков-лукоморов и их верованиях или необычайный дар провидения, но знакомый нам с детства ученый кот родом с берегов Казыма и считался там священным животным. Одно из семи имен «Великой Казымской Богини» — «питы кати хур», мудрая кошка. Для сказочника мудрец и ученый — почти синонимы. Слово «мудрая» должно пониматься и как «ученая».
Наш земляк, хантыйский поэт и писатель Роман Ругин, записал эпос казымских хантов о великой мудрой кошке — легенду о Казым-най: «Давно это было… земля медленно покачивалась на золотых цепях Всесильного священного Солнца. Еманг Най Эви — дочь великого Солнца (по поручению отца. — А.З.)…спрыгнула в сторону земли. Кошка медленно зарулила своим упругим хвостом и прицелилась в сторону кедрового бора. Пружинистая крона кедра погасила… силу падения». Мудрая кошка научила людей ловить рыбу, раскрыла им тайну огня, спасла от землетрясения, потопа и речного чудовища.
Роман Ругин рассказал мне однажды, что за убийство кошки полагалась строгая кара. Однажды охотничья лайка разорвала кошку, и за этот собачий грех ее хозяину присудили пожертвовать Золотой Бабе трех оленей. Еще одно косвенное доказательство, подтверждающее традиционную связь кошки и Яги, или в данном случае Золотой Бабы.
В русских народных сказках, которые сказывались обычно в холодные и длинные зимние вечера, действие большей частью происходит летом. По этой народной традиции тепло и в пушкинском Лукоморье, первые строки о котором написаны во время его ссылки в Михайловское. Там же записал он и окончательный сюжет сказки о царе Салтане. Свое прекрасное «У Лукоморья», Пушкин написал в 1828 году, тогда же была начата и «Сказкао царе Салтане». Возможно, закончи он «Сказку» в этом же году, «У Лукоморья…» стало бы введением к ней. Но работа над «Сказкой» затянулась, а в это время готовилось к выходу в свет второе издание поэмы «Руслан и Людмила». Известно, что первое издание не принесло автору сколь-нибудь заметных финансовых выгод. Чтобы заинтересовать читателей, в основном Москвы и Петербурга, вторым изданием, имело смысл внести в него элемент новизны. И Пушкин находит остроумное решение: начало «Сказки о царе Салтане» — уже готовое «У Лукоморья» он включает в качестве пролога к поэме «Руслан и Людмила».
И несмотря на то, что пролог к «Сказке» написан в несколько ином стиле, чем поэма, он органично влился в нее, возможно потому, что и многие персонажи поэмы большей частью северного происхождения, да и само ее действие преимущественно развертывается в близких к Лукоморью пределах.
«У Лукоморья» названо прологом, но по существу это присказка, в традициях русского устного фольклора, на что указывают ее последние строки: «…сказку эту поведаю теперь я свету…»
Вставленная в присказку фраза: «Там русский дух… там Русью пахнет!» — намекает на место действия описанных событий. Действительно, в Лукоморье, Югре, Сибири русские землепроходцы и промышленники утвердили навсегда русский дух, но от этого эти территории не стали Русью.
Русью на них только пахнет, потому что никакое освоение и колонизация не могут переменить души самобытной, огромной и чудесной земли — царства Сибирского.
И сибирякам не стоит сетовать на то, что волею своего поэтического вдохновения Пушкин перенес милый русскому сердцу дуб из теплых краев в наше суровое Лукоморье, где на «неведомых дорожках следы невиданных зверей, избушка там на курьих ножках стоит без окон, без дверей…» Оторвали их бродяги — туристы или другие бездельники, каких много появилось в дремучей некогда тайге.
Верста тридцать вторая
Златая цепь
…Я жаждал Сибири или крепости, как средства для восстановления чести.
А. Пушкин. Письмо Александру I, Михайловское, октябрь, 1825Почему-то принято считать, что «У Лукоморья» написано Пушкиным под влиянием сказок его старой няни
Арины Родионовны. Между тем этот вопрос гораздо сложнее и обширнее, чем представляется на первый взгляд. Не отрицая высокого эмоционального воздействия на воображение поэта сказок няни, попробуем исследовать другую точку зрения и отыскать иные побудительные мотивы, подвигнувшие поэта написать ставший всемирно известным пролог.
Мотивы эти связаны как с биографией и личностью поэта, так и с политической и экономической ситуацией, возникшей к началу XIX века в России, когда она с надеждой устремила свои взоры к Сибири и Уралу.
Лукоморье. Это реальное географическое понятие с легкой руки соратников Курбского, и, подхваченное Герберштейном, оно долго держалось в литературе о Сибири. Еще в Энциклопедическом словаре Гюбнера, изданном в Лейпциге в 1811 году (в том, в котором юный Пушкин поступил в Царскосельский лицей), под словом «Лукоморье» поясняется, что это провинция в пустынной Татарии, подвластной (русскому) царю. Она лежит по ту сторону реки Оби в Азии и простирается до Ледовитого океана.
Географическое название Лукоморья не встречается ни в одной из известных нам русских сказок. Не могла его знать и Арина Радионовна. Поэтому уместно предположить, что Пушкин нашел его в историко-географической литературе, скорее всего, еще в лицейские годы, когда он увлеченно читал все, что удавалось достать из истории и географии России. Недаром еще в первой табели лицеиста Пушкина, заполненной весной 1812 года, его успехи в географии и истории получили высокую оценку. И вряд ли он мог заблуждаться по поводу истинного местонахождения Лукоморья, поскольку имелось немало литературных источников, освещающих эту тему.
С 1549 по 1832 год «Записки» Герберштейна издавались на разных языках 32 раза, в том числе в 1795 году по воле императрицы Екатерины II в Санкт-Петербурге, а в 1818 году появился русский перевод «Записок» Ф. Фавицкого.
Широкое распространение «Записок» Герберштейна дает повод предположить, что это сочинение каким-то образом попало в поле зрения юного Александра или его гувернеров-иностранцев и с их подачи явилось в поэму Пушкина, да так и осталось навеки в русской поэзии чудесное Лукоморье.
С окончательными выводами по поводу этой догадки пока не будем торопиться, а попробуем исследовать предысторию появления пушкинского «У Лукоморья», по порядку, начиная с «Руслана и Людмилы», которое вышло первым изданием без пролога.
После выхода «Руслана и Людмилы» Пушкин стал всерьез обдумывать новую эпическую поэму о покорителе Сибири Ермаке.
Имя этого славного героя не сходило с уст многих хороших и средних, а порою и совсем слабых и ныне забытых поэтов XVIII–XIX веков. Пушкин не упускает из виду ничего, что связано с именем атамана и собирает о нем всю возможную информацию.
Еще в 1817 году он иронически писал о своем послании В. Л. Пушкину о поэме «Ермак» И. И. Дмитриева:
Возьми пример с того поэта,
С того, которого рука
Нарисовала Ермака
В снегах незнаемого света
И плен могучего Мегмета…
Упоминание Пушкиным имени Мегмета — одного из основателей династии сибирских салтанов Тайбугинов свидетельствует о том, что к тому времени Пушкин уже прочитал «Описание Сибирского царства» Миллера, который о нем писал.
Отрицательно отозвавшись о поэме Дмитриева в своем письме к Вяземскому (1823), Пушкин многократно вспоминает и хвалит трагедию о Ермаке Хомякова. Между тем Карамзин, с семейством которого Пушкин был дружен, опубликовал «Историю государства Российского», в 9-м томе которого помещены легенды о Ермаке и взятии Сибири. Пушкин, внимательно изучавший труды Карамзина, не упускает из внимания образ народного героя. В феврале 1825 года из Михайловского он пишет Н. И. Гнедичу: «Я жду от Вас эпической поэмы. Тень Святослава скитается не воспетая, писали Вы мне когда-то. А Владимир? А Мстислав? А Ермак? А Пожарский? История народа принадлежит поэту».
По росписи рода Пушкиных, составленной А. А. Черкашиным, и Владимир, и Мстислав, и Донской, и Пожарский — дальние предки и родственники А. С. Пушкина. И лишь Ермак занимает в этом ряду особое место.
В стихотворении «Родословная моего героя» у Пушкина есть строки: «Кто б ни был ваш родоначальник, Мстислав, князь Курбский иль Ермак…» Случайно ли поставил поэт на одну ступень князя Мстислава Удалого, князя Курбского и покорителя Сибири атамана Ермака, какой кроется за этим еще не выявленный подспудный смысл? Что может быть общего у царского воеводы Курбского и простого казака Ермака, чтобы оценить их в равное достоинство? Как узнать, какого из Курбских имел поэт в виду, ведь у самого Пушкина уже не спросить. Спросить, действительно, нельзя. Но взглянуть на Сибирь глазами Пушкина можно попробовать.
