Люсьен Мюссе - Варварские нашествия на Европу: германский натиск
Надо изучить и другую похожую практику — институт предоставления заложников в обеспечение faedus — обычное явление на протяжении всего V в. В 418 г. один сенатор, родственник будущего императора Авита, был передан вестготскому королю. Аэций в молодости был заложником у Алариха, а затем при дворе гуннов; в 448 г. его сын был отдан Аттиле вместе с сыном одного сенатора. Значимость этих эпизодов для подготовки взаимопонимания между варварскими королями и римской аристократией видна главным образом на примере Аэция.
Следовало бы лучше установить, в какой степени римляне могли снабжать германцев информацией, советами или даже руководством в ходе их переселения. Сложные операции почти неизбежно требовали такого сотрудничества.
Можно быть уверенным, что именно пятеро Hispani (испанцев), прибывших в Африку вместе с Гензерихом[270], помогли ему переправиться через Гибралтар. Для Теодориха переход его народа через Балканы в Италию и штурм limes Фриули определенно облегчался присутствием рядом с ним римлянина Артемидора, родственника императора Зенона, которого он вознаградил должностью префекта Вечного города. Таким образом, еще до стабилизации завоевателей римский правящий класс подготовил себе то место, которое впоследствии занял при дворе королей, осевших на землях Империи. Мы часто обнаруживаем, что великие идеи германских королей на самом деле принадлежат их римским советникам, за миролюбивой политикой Эвриха в Аквитании стоит Лев Нарбоннский, за деятельностью Теодориха в Италии — Кассиодор, за франкской экспансией в Южную Германию при Теодеберте — Парфений и т. д.[271] Даже Аттила, возможно, имел римского вдохновителя — своего секретаря Ореста. Было бы интересно выяснить, откуда появились эти реалисты, двигали ли ими экономические интересы или одно честолюбие и не имели ли они, в глубине души, задней мысли послужить Риму руками варварского короля (так, определенно, обстояло дело в случае Кассиодора, Боэция и Парфения).
В заключение не упустим из виду потенциальную опасность, которую представляет для историка манипулирование этими коллективными абстракциями — готы, франки, вандалы. В интересующую нас эпоху ни один из этих народов не существовал в чистом виде, все они состояли из разных компонентов, порой неожиданных. Африканские вандалы по большей части были асдингами, но, кроме того, в их составе имелись силинги, аланы, какое-то количество свевов и испано-римлян. К вестготам и бургундам присоединялись и азиатские группы. Остготы Теодориха привели с собой ругов, а в Италии поглотили скиров, герулов, каких-то аламаннов и даже скандинавских искателей приключений. То же самое происходило повсюду. Уже одно это обрекало институты, принесенные каждым народом, на сопоставление и адаптацию и подготавливало путь к примирению с римлянами.
IV. Оборона и жертвы
А) Оборона: укрепления
При приближении варваров, в начале V в., городам не нужно было окружать себя стенами: все это уже было сделано либо еще в эпоху Ранней империи, либо в период кризиса III в., а те, что не имели защиты, давно погибли[272]. Достаточно было восстановить эти укрепления. Эти работы, не имевшие большого размаха, не оставили заметных следов, если не считать Африки, избежавшей предшествующих испытаний. Варвары обычно продолжали содержать в порядке городские стены, которые, таким образом, сохранились в целости до средних веков. Очень редки были случаи, когда из недоверия к враждебному городскому населению они разбирали городские укрепления (как поступили вандалы с Типасой в Мавритании).
В беспокойном мире V в. стены оставались самым надежным прибежищем, по крайней мере, на короткое время. Чаще всего варвары, лишенные осадных машин, были не в силах взять город приступом. Успех им могла принести только долгая осада, сопровождаемая разрушением канализации. Именно так вандалы завладели Гиппоном в 431 г., а остготы Равенной в 493 г. Военные действия византийской реконкисты в Италии сводились к нескончаемым осадам Рима. Только высокие стены, примыкающие к морю, откуда могло поступать продовольствие, делали возможной длительную оборону. Однако тесный и перенаселенный город, характерный для периода Поздней Римской империи в Галлии и Испании, мог продержаться только несколько дней или недель. Лишь только блокада затягивалась, общественное мнение — или, по крайней мере, humiliores (низшие слои) — настойчиво требовало капитуляции — так случилось во время осады Базаса вестготами, описанной Павлином из Пеллы[273]. В Испании Гидаций повторяет почти обо всех городах, занятых свевами, что они были взяты per dolum (обманом) или sub specie pads (в надежде на мир). Что касается городов Британии, покинутых своими активными защитниками, то они, похоже, вообще не оборонялись.
Города, которые обзавелись слишком протяженными крепостными стенами к III в., было невозможно оборонять местными средствами, не прибегая к мобильной армии. Безусловно, именно этим объясняется та легкость, с которой франки утвердились в Кельне (сохранившем свою стену времен Клавдия, окружающую территорию в 100 га), и четыре захвата Трира в V в., известные Сальвиану (у города имелась гигантская стена древней столицы, 285 га). Орлеан со своей небольшой стеной вокруг территории в 25 га, напротив, смог стать оплотом римской обороны на Луаре, а Сиагрий сделал своим опорным пунктом Суассон (12 га). Возможно, окончательный выбор Толедо на роль столицы вестготов отчасти объяснялся тем фактом, что с этим опорным районом площадью в 5 га они были защищены от повторения катастрофы 507 г., когда 90 га огромной тулузской стены оказались непригодными для обороны.
Если городские стены в целом выдержали испытание, то в отместку варварские нашествия за три века окончательно добили линейные укрепления, протянувшиеся вдоль сухопутных или приморских границ limes (заброшенные еще до великого штурма), и «Саксонский берег» в Галлии и Британии. Только Италия сохранила ностальгию по этим «оградам». Вплоть до победы лангобардов оборонительные рубежи преграждали доступ в долину По с северо-востока (limes Фриули) и через альпийские ущелья, у выхода из которых теснились крепости — Суза, Аоста, Изола Комачина.
Нам недостает данных, чтобы оценить то, что мы сегодня именуем «обороной территории». Теоретически, как представляется, главной слабостью Поздней Римской империи было то, что она никогда не могла, не умела или не хотела организовать региональную «самооборону», привязанную к конкретной территории. Эта неспособность, тактически равная самоубийству, объясняется тоталитарным характером государства, а также патологической и постоянной боязнью заговоров и узурпации. Тем не менее следует напомнить о региональных нюансах. На границах Восточно-Римской империи нередки были частные фортификации (виллы, оснащенные башнями, хутора, копировавшие план castella (крепостей)). В Западно-Римской империи они играли заметную роль только в Африке[274]. В Британии раскопки, хоть и проводились очень обстоятельно, все же обнаружили только полдюжины. В Галлии наиболее ярким примером является Бург-сюр-Жиронд, знаменитый Burgus, велеречиво описанный Сидонием Аполлинарием[275], — укрепленная вилла Понтия Леонтия.
При отсутствии надлежащего военного отпора удивительно, что ставшая христианской Империя даже не подумала о религиозном отпоре варварам, которые в 476 г. еще были почти исключительно язычниками. Обратить варваров: не было ли это тайным средством уменьшить причиняемый ими вред — тем более что в то время бытовала единодушная вера в действенность духовного оружия? Три века спустя империя Каролингов, атакуемая с севера и востока, ответила именно так. Рим же не делал почти ничего — совсем ничего, пока варвары не перешли через границы, и очень мало впоследствии. Ортодоксальная церковь была не в силах взяться за то, что безвестные готские миссионеры, вышедшие из основанных Вульфилой очагов арианства, осуществили на удивление быстро[276].
Это самоустранение тем более удивительно, что присутствие христианских пленников на варварской территории могло подготовить почву, как это было у готов, а Восточно-Римская Церковь вела активную миссионерскую деятельность. Единственным латинским епископом, попытавшим счастья у германцев, был еретик и изгнанник Авдий. Мы можем предположить только одно объяснение[277]: в глазах латинян самой насущной миссионерской задачей выглядело довершение обращения в истинную веру своих соотечественников, значительная часть которых в пределах государственных границ все еще оставалась в лоне язычества, тогда как греки, в полном составе принявшие христианство, имели больше свободы, чтобы обращать взоры вовне.
