Карл Клаузевиц - О войне
Поэтому мы полагаем, что без смелости выдающийся полководец немыслим, т.е. таковым никогда не будет человек, у которого эта сила темперамента не была прирожденной; ее мы поэтому считаем первым условием полководческой карьеры. Другой вопрос - сколько останется в человеке этой природной силы, развитой и видоизмененной воспитанием и последующей жизнью, когда он достигнет своего высокого поста. Чем больше сохранится в нем этой силы, тем могучее будут взмахи крыльев гения, тем выше направится его полет. Риск все растет, но и цели становятся все крупнее. Исходят ли при этом направляющие линии из отдельной необходимости, или же они тянутся к вершине здания, построенного честолюбием, выступает ли Фридрих или Александр, - большой разницы для критического рассмотрения в этом не будет. Если последнего больше увлекает фантазия, так как он еще отважнее, то первого более удовлетворяет разум, ибо в его действиях больше внутренней необходимости.
Теперь нам нужно упомянуть еще об одном важном обстоятельстве.
Дух отваги может войти в плоть и кровь армии или потому, что он присущ ее народу, или потому, что он порожден счастливой войной под водительством смелых полководцев; в последнем случае его вначале не будет.
Но в наши времена почти нет другой возможности воспитать его в народе, как при помощи войны, и притом при помощи отважного ее ведения. Лишь война может противодействовать той изнеженности, той погоне за приятными ощущениями, которые понижают дух народа, схваченного растущим благосостоянием и увлеченного деятельностью в сфере усилившихся мирных отношений.
Лишь тогда, когда народный характер и втянутость в войну постоянно взаимно поддерживают друг друга, народ может надеяться занять прочную позицию в политическом мире.
Глава седьмая.
Твердость
Читатель ожидает здесь ознакомиться с углами и линиями, и вместо этих особ, получивших права гражданства в научном мире, он встречает лишь людей из повседневной жизни, с которыми чуть ли не каждый день видится на улице. Но все же автор не может даже на волосок стать математичнее, чем ему представляется его предмет, и его не пугает то разочарование, которое он может вызвать в читателе.
На войне, более чем где-либо в мире, явления оказываются не такими, как мы их себе представляли; на близком расстоянии они выглядят иначе, чем на далеком. С каким спокойствием архитектор может наблюдать, как поднимается постройка, коренящаяся в его плане! Врач, хотя подверженный в своей деятельности большему числу случайностей и неисследованных влияний, все же точно знает образцы применяемых им средств и их действие. Не так на войне: здесь вождь крупного целого находится постоянно под ударами волн ложных и истинных сообщений и ошибок, допущенных вследствие страха, по небрежности, торопливости или по упрямству, проявленному на основании правильных или неправильных взглядов, по злой воле или из ложного или подлинного чувства долга, вследствие лености или переутомления; он окружен случайностями, которых никто не мог бы предусмотреть. Словом вождь подвержен сотне тысяч впечатлений, из которых большинство имеет тревожную и лишь меньшинство ободряющую тенденцию. Долгий боевой опыт дает ему такт быстро оценивать все эти явления по их достоинству; высокое мужество и внутренняя сила противостоят им, как скала напору волн. Тот, кто вздумал бы поддаться этим впечатлениям, тот не довел бы до конца ни одного из своих предприятий, а потому твердое отстаивание принятых решений, доколе против них не появится самых решительных доводов, является крайне необходимым противовесом. Кроме того на войне почти не бывает такого славного предприятия, которое не требовало бы для своего выполнения огромных усилий, трудов и лишений, и если слабость физической и духовной природы человека в этом случае всегда склонна идти на уступки, то все же привести к цели может лишь большая сила воли, - такая выдержка, которой будут удивляться и современники, и потомство.
Глава восьмая.
Численное превосходство
Оно и в тактике и в стратегии представляет наиболее общий принцип победы, и мы прежде всего должны его рассмотреть с точки зрения этой всеобщности; мы позволим себе развить нашу мысль в следующем виде.
Стратегия определяет пункт, на котором разыгрывается бой, время, когда этот бой разыгрывается, и силы, которые в этом бою участвуют. Следовательно, давая эти три указания, она оказывает весьма существенное влияние на исход боя. Раз тактика дала бой и результат его налицо, будь то победа или поражение, стратегия использует результат так, как то представляется возможным в соответствии с целью войны. Эта цель войны чаще всего естественно будет очень отдаленной; близкой она будет в самых редких случаях. Ряд других. подчищенных целей является по отношению к ней средствами. Эти цели, которые в то оке время являются средствами для целей высших, могут на практике быть разного рода; даже конечная цель, цель всей войны, бывает различной в каждой из войн; Мы ознакомимся с этими вопросами, по мере того как будем изучать различные явления, соприкасающиеся с ними; в нашу задачу здесь не входит, даже если бы это было возможно, охватить весь предмет полным их перечислением. Поэтому мы пока не будем говорить о применении боя.
Даже и те указания, при помощи которых стратегия оказывает влияние на исход боя, давая ему установку (в известной степени декретируя его), не так просты, чтобы их можно было охватить при рассмотрении в один прием. Стратегия, определяя время, место и силы, может на практике, сделать это несколькими способами, каждый из которых различно обусловливает как исход боя, так и его следствия. Мы изучим их постепенно, когда будем знакомиться с вопросами, ближе обусловливающими применение боя.
Если мы отбросим все разновидности, которые имеет бой в зависимости от его назначения и обстановки, из которой он вытекает, если мы наконец оставим вне своего суждения качество войск, которое тоже всегда представляет данную величину, то остается лишь голое понятие боя, т.е. бесформенной борьбы, в которой мы не различаем ничего, кроме числа бойцов.
В таком случае это число и будет определять победу. Уже из того множества отвлечений нашей мысли, к которым нам пришлось прибегнуть, чтобы дойти до этого пункта, мы можем заключить, что численное превосходство в бою является лишь одним из факторов, из коих слагается победа; таким образом при помощи численного превосходства мы не только не достигаем всего или главного, но даже может быть достигаем и весьма малого, в зависимости от того, как сложатся сопутствующие обстоятельства.
Но и самое численное превосходство может иметь различные степени: оно может мыслиться двойным, тройным, четверным и т. д.; всякому понятно, что численное превосходство, доведенное до известной высокой степени, должно преодолеть все остальное.
С этой точки зрения надо согласиться, что численное превосходство представляет важнейший фактор боя, но оно должно быть достаточно велико, чтобы явиться противовесом всем прочим сопутствующим обстоятельствам. Непосредственный вывод из этого: на решительном пункте надо ввести в бой возможно большее число войск.
Окажется ли этих войск достаточно или нет, но в этом отношении нами будет сделано все то, что позволяли наши средства. Это первый принцип стратегии. В той общей форме, в которой мы его изложили, он одинаково применим к грекам и персам, к англичанам и мараттам[66], к французам и немцам; чтобы иметь возможность высказаться определеннее, будем иметь в виду наши европейские военные условия.
Здесь армия в отношении вооружения, организации и обучения гораздо более схожи между собою; имеется лишь одно различие, проявляющееся порою то на той, то на другой стороне, а именно - различие в воинской доблести армии, и в таланте полководца. Если мы пробежим страницы военной истории современной Европы, то мы нигде не встретим примера, который бы нам напоминал Марафон.
Фридрих Великий под Лейтеном с 30000 разбил 80000 австрийцев, под Росбахом с 25000 - до 50000 союзников; но это - единственные примеры побед, одержанных над противником вдвое и более чем вдвое сильнейшим. Примера победы Карла XII под Нарвой мы собственно привести не в праве. На русских того времени едва ли можно смотреть, как на европейцев, да и существенные обстоятельства этого сражения недостаточно выяснены. У Бонапарта под Дрезденом было 120000 человек против 220000, т.е. у его противников двойного превосходства сил полностью не было. Под Коллином Фридриху не повезло с 30000 против 50000 австрийцев, как и Бонапарту в отчаянной битве под Лейпцигом, где силы его доходили до 160000 против 280000 человек союзников; превосходство последних следовательно далеко не было двойным.
Отсюда ясно, что в современной Европе даже самому талантливому полководцу крайне трудно одержать победу над вдвое сильнейшим противником. Если таким образом двойной перевес в силах ложатся так тяжело на чашку весов даже против величайшего полководца, то мы не в праве сомневаться, что при обыкновенных условиях в крупных и мелких боях значительный перевес сил, которому не нужно быть и двойным, будет достаточен, чтобы обеспечить победу, как бы прочие условия ни были при этом невыгодны. Можно конечно вообразить теснину, где и десятикратное превосходство сил было бы недостаточно для преодоления сопротивления; но в таких случаях вообще не может быть речи о бое.
