Карл Клаузевиц - О войне
С этим широким и облагороженным корпоративным духом закаленной боевой дружины, покрытой шрамами, не следует сравнивать самомнение и тщеславие, присущее постоянным армиям, склеенным воедино лишь воинскими уставами. Известная тяжеловесная серьезность и строгий внутренний порядок могут содействовать более долгому сохранению воинской доблести, но породить ее они не могут: они имеют свое значение, но переоценивать их не следует. Порядок, навыки, добрая воля, а также известного рода гордость и прекрасное настроение составляют качества воспитанной в мирное время армии, которые следует в ней ценить, но которые самостоятельного значения не имеют.
В такой армии все цепляется за целое, и одна трещина может раскрошить всю массу, как это бывает со стеклом, охлажденным слишком быстро. Особенно легко превращается самое лучшее настроение в мире в малодушие при первой неудаче и, если можно так выразиться, в раздувание опасности - французское sauve qui peut[59]. Такая армия способна на что-нибудь лишь благодаря своему полководцу, и ни на что - сама по себе. Ею надо руководить с удвоенной осторожностью, до тех пор, пока победы и напряжения постепенно не взрастят в тяжеловесных доспехах нужную силу. Остережемся поэтому смешивать дух войска с его настроением.
Глава шестая.
Смелость
Какое место занимает и какую роль играет смелость в динамической системе сил, в которой она противополагается осторожности и предусмотрительности, мы уже выяснили, в главе об обеспеченности успеха[60] и показали, что теория не в праве выдвигать какие-либо законы, ставящие предел дерзанию.
Эта благородная сила порыва, с которым человеческая душа подымается над самой грозной опасностью, должна на войне рассматриваться как своеобразный действенный принцип. В самом деле, в какой же области человеческой деятельности смелость должна пользоваться столь неоспоримыми правами гражданства, как не на войне?
Начиная от обозного и барабанщика и кончая главнокомандующим, она является благороднейшей добродетелью, той настоящей сталью, от которой зависят вся острота и блеск оружия.
Мы должны признать: на войне у смелости особые привилегии. Сверх учета пространства, времени и сил надо накинуть несколько процентов и на нее; при превосходстве в смелости над противником эти проценты всегда будут добыты за счет упущений противной стороны. Смелость таким образом является творческой силой. Это нетрудно доказать и философским методом. Всякий раз, как смелость сталкивается с робостью, она имеет значительные шансы на успех, ибо робость является уже потерей равновесия. Лишь в тех случаях, когда смелость встречается с разумной осмотрительностью, которая мы готовы сказать, столь же отважна и во всяком случае столь же сильна как и смелость, последняя окажется в убытке; но это бывает редко. Во всей массе осмотрительных людей находится значительное большинство таких, которые являются осмотрительными из боязливости[61].
В массах смелость представляет силу, преимущественное развитие которой никогда не может принести ущерба другим силам, ибо масса связана рамками и структурой боевого порядка и службы с волей командования, и следовательно ею руководит постороннее разумение. Здесь смелость остается лишь силой натянутой пружины, всегда готовой к спуску.
Чем выше мы будем подниматься по ступеням служебной иерархии, тем большая необходимость явится в размышляющем уме, который находился бы рядом со смелостью, дабы последняя не оказывалась бы бесцельной, не обратилась бы в слепой импульс страсти, ибо чем выше ранг, тем меньше значения имеет личное самопожертвование, тем большую роль играют сохранение других и благополучие большего целого. Таким образом то, что упорядочивается в массе порядком службы, вошедшим в плоть и кровь, то у вождя должно упорядочивать размышление, и здесь смелость отдельного поступка может легко превратиться в ошибку. Но все же это будет красивая ошибка, на которую нельзя смотреть теми же глазами, как на всякую другую ошибку. Благо той армии, в которой часто проявляется несвоевременная отвага, это - буйная растительность, она - признак могучей почвы. Даже безрассудная смелость, т.е. смелость совершенно бесцельная, не должна рассматриваться с пренебрежением; в основе своей это - та же сила темперамента, только лишенная какого-либо содействия разума, проявляющаяся в виде особого рода страсти. Лишь там, где безрассудная смелость восстает против послушания[62], где она с пренебрежением отклоняет требования высшей воли, к ней надо относиться как к опасному злу, но не ради нее самой, а учитывая факт неповиновения, ибо на войне нет более важного начала, как послушание.
Что на войне, при одной и той же степени проницательности, дело в тысячу раз скорее может быть испорчено робостью, чем смелостью - достаточно это высказать, чтобы быть уверенным в одобрении наших читателей[63].
Казалось бы выдвижение разумной цели должно облегчить проявление смелости, а следовательно понизить ее внутреннюю цену; однако на деле происходит как раз наоборот.
Силы темперамента лишаются большей части своей мощи благодаря появлению ясной мысли и даже наличию самообладания. Поэтому мы встречаем смелость тем реже, чем выше мы поднимаемся по лестнице военного командования; если бы даже уровень понимания и ума не поднимался бы вместе с повышением в чинах, то все же начальникам на высоких постах так сильно и в таком большом числе навязываются извне объективные величины, обстоятельства и соображения, что они отягощаются ими, и притом тем более, чем меньше они в состоянии судить о них самостоятельно[64]. В этом на войне и заключается главное основание того вывода из жизненного опыта, который нашел себе выражение во французской поговорке: Tel brille au second, qui s'eclipse au premier (часто блистает на вторых ролях тот, кто меркнет на первых). Почти все генералы, которых история нам изображает как посредственных и даже нерешительных полководцев, отличались на низших постах смелостью и решительностью.
Между мотивами отважного поступка, вызванного давлением необходимости, надо делать различие. Эта необходимость имеет разные степени. Если она настоятельна, если начальник, стремясь к своей цели, борется среди крупных опасностей и принимает отважное решение, чтобы уклониться от другой столь же крупной опасности, то здесь можно изумляться разве только его решимости, которая все же сохраняет свою цену. Если юноша, чтобы показать свое искусство наездника, перескакивает через глубокую пропасть, то он отважен; когда же он делает тот же прыжок, спасаясь от преследующей толпы головорезов-янычар, то он только решителен. Но чем больше удалена необходимость и чем большее число отношений наш разум должен пробежать, чтобы познать ее, тем меньше такая необходимость нарушает права смелости. Когда Фридрих Великий в 1756 г. сознал неизбежность войны и мог спастись от гибели, лишь предупредив своих врагов наступлением, ему было необходимо самому начать войну, но это было в то же время и крайне смелым решением, только немногие люди в его положении на это решились бы.
Хотя стратегия есть сфера деятельности одних лишь полководцев или вождей, занимающих высшие посты, все же смелость, как и прочие воинские доблести, остальных членов армии для нее не безразлична. С армией, вышедшей из среды смелого народа, среди которого всегда поддерживалось чувство отваги, можно решиться на совершенно иные предприятия, чем с такой, которой эта воинская доблесть чужда; поэтому, говоря о смелости, мы имели в виду и армию. Но нашей темой собственно является смелость полководца, хотя нам мало что остается сказать по этому поводу, после того как мы по крайнему своему разумению уже характеризовали эту воинскую доблесть.
Чем выше мы поднимаемся по лестнице командных должностей, тем больше будут преобладать в деятельности вождей мысль, рассудок и проницательность; соответственно отодвигается на второй план смелость, являющаяся свойством темперамента; поэтому мы так редко находим ее на высших командных постах, но зато тем более достойной восхищения является она тогда[65]. Смелость, руководимая выдающимся умом, является печатью героя; эта смелость заключается не в том, чтобы дерзать против природы вещей, грубо нарушая законы вероятности, но в энергичной поддержке того высшего расчета, который производится с молниеносной быстротой и лишь наполовину сознательно гением и интуицией, когда они делают свой выбор. Чем более смелость окрыляет ум и проницательность, тем дальше реют они в своем полете, тем всеоб'емлющее становится взгляд и тем вернее будет результат; но конечно всегда сохраняет свою силу положение, что чем выше цель, тем значительнее сопряженные с нею опасности. Заурядный человек, не говоря уже о человеке слабом и нерешительном, дойдет пожалуй в сфере воображаемого действия, сидя спокойно в своей комнате далеко от опасности, до правильных заключений, поскольку конечно это возможно без живого непосредственного созерцания, но если его всюду будут подстерегать опасности и ответственность, он утратит ясный взгляд, а если бы таковой у него и сохранялся под влиянием окружающих, то во всяком случае он утратил бы решимость, ибо в этом уже никто ему помочь не может.
