Ева Кюри - Мария Кюри
Я не в силах передать ни истинную красноречивость, ни горячее волнение, с каким месье Кюри сказал мне это. Заметьте, никто другой не говорит так просто, я бы сказал, так добродушно. Вот почему Пьер Кюри заслуживает большего, чем наше удивление, он имеет право на всеобщую симпатию. (Эжен Тебо. Маленькая республика.)
Слава - какое это удивительное зеркало! То отображает верно, то искажает, как кривые зеркала в аттракционах общественных парков, рассеивая в пространстве множество изображений отдельных лиц со всеми их мельчайшими жестами... Жизнь обоих Кюри доставляет модным кабаре материал для сценок в обозрениях: газеты объявили, что Кюри нечаянно потеряли частицу из их запаса радия, и тотчас Монмартский театр ставит скетч, где изображается, как оба Кюри, запершись в своем сарае, не впускают никого, сами готовят себе пищу и комически обыскивают каждый уголок, чтобы найти пропавшую частицу вещества...
Вот как описывает это событие Мари.
Мари - Юзефу Склодовскому:
Недавно у нас произошло большое несчастье. Во время одного тонкого эксперимента с радием пропала значительная часть нашего запаса радия, и мы до сих пор не можем понять причину такой большой беды. Из-за этого происшествия мне придется отложить работу об атомном весе радия, которую я должна была начать на Пасху. Мы оба приуныли.
О радии, своей единственной заботе, она пишет брату и в другом письме.
Мари - Юзефу Склодовскому, 23 декабря 1903 года:
...Возможно, нам удастся добыть большее количество нашего незадачливого вещества. Для этого нужны минеральное сырье и деньги. Деньги у нас теперь имеются, но до сего времени нельзя было достать сырье. В настоящее время нас обнадеживают, и, вероятно, мы сможем закупить нужный нам запас руды, в чем нам раньше отказывали. Итак, производство радия увеличится. Если бы ты знал, сколько надо времени, терпения и денег, чтобы выделить малюсенькое количество радия из нескольких тонн материала!
Вот что занимало Мари спустя тринадцать дней после присуждения Нобелевской премии. В течение этих тринадцати дней университет тоже сделал открытие: он открыл Кюри - великую чету!
Но Пьер и Мари не могут привыкнуть к своим новым ролям на сцене мировой науки.
Пьер Кюри - Жоржу Гуи, 22 января 1904 года:
Дорогой друг,
я давно собирался написать вам, простите меня, но задержка ответа объясняется тем нелепым образом жизни, какую я сейчас веду.
Вы сами явились свидетелями внезапного увлечения радием. Это наградило нас всеми прелестями популярности: нас преследовали журналисты и фотографы всех стран света; они доходили до того, что передавали разговор моей дочери с няней и описывали нашего черно-пегого кота. Кроме того, нам писали письма и посещали лично всякие эксцентричные личности и безвестные изобретатели. В большом количестве поступали просьбы помочь деньгами. Наконец, коллекционеры автографов, снобы, светские люди, иной раз даже ученые приходили навестить нас в роскошном помещении на улице Ломон, хорошо вам известном. А со всем тем ни одной минуты покоя в лаборатории и каждый вечер необходимость писать целый ворох писем. Я чувствую, как тупею от такого образа жизни...
* * *
Бедность, переутомление, людскую несправедливость оба Кюри перенесли без жалоб, но теперь они впервые проявляют странную нервозность. Чем больше растет их известность, тем сильнее обостряется эта нервозность.
Пьер Кюри - Жоржу Гуи, 20 марта 1904 года:
...Как вы могли заметить, в данный момент судьба нам благоприятствует, но ее милости сопровождаются множеством всяческих беспокойств. Никогда мы не были в такой степени лишены покоя. Бывают дни, когда нет времени передохнуть. А ведь мы мечтали жить дикарями, подальше от людей!
Пьер Кюри - Ш.-Эд. Гийому:
...От нас требуют статей, докладов, а пройдет несколько лет, и те самые лица, которые их требуют, с удивлением увидят, что мы не работали...
Пьер Кюри - Ш.-Эд. Гийому, 15 января 1904 года:
Дорогой друг,
мой доклад состоится 18 февраля, газеты были плохо осведомлены. Из-за этого ложного известия я получил двести просьб о входных билетах, на которые отказался отвечать.
Чувствую полнейшую, непреодолимую индифферентность по отношению к своему докладу на Фламмарионской конференции. Мечтаю о более спокойном времени в каком-нибудь тихом крае, где запрещены доклады и изгнаны газетчики.
Мари Кюри - Юзефу Склодовскому, 14 февраля 1904 года:
Все время суматоха. Люди, как только могут, мешают нам работать. Теперь я решила стать храброй и не принимаю никого, но все-таки мне мешают. Вместе с почетом и славой нарушилась вся наша жизнь.
Мари Кюри - Юзефу Склодовскому, 19 марта 1904 года:
Дорогой Юзеф, шлю тебе самые горячие пожелания в день твоих именин. Желаю тебе здоровья, успеха всему твоему семейству, а также никогда не утопать в таком потоке писем, каким залиты сейчас мы, и не выдерживать таких атак, как мы.
Мне немножко жаль, что я выбросила полученную корреспонденцию: она довольно поучительна... Там были советы, стихи о радии, письма разных изобретателей, письма спиритов и письма философские. Вчера один американец прислал мне письмо с просьбой, чтобы я разрешила ему назвать моим именем скаковую лошадь. Ну и конечно, сотни просьб об автографах и фотографиях. На большую часть таких писем я не отвечаю, но теряю время на их чтение.
Мари - двоюродной сестре Хенрике, весна 1904 года:
Наша мирная трудовая жизнь совершенно нарушена: не знаю, достигнет ли она когда-нибудь прежней уравновешенности.
Раздражение, пессимизм, пожалуй, горечь в этих письмах не обманчивы. Оба физика утратили внутренний покой.
Усталость, как результат перенапряжения сил, вызванного малоудовлетворительными материальными условиями нашей работы, увеличилась вторжением общественности, - напишет Мари позже. - Нарушение нашего добровольного отчуждения стало для нас причиной действительного страдания и носило характер бедствия.
Но слава должна была бы дать Кюри в качестве вознаграждения кафедру, лабораторию, сотрудников и столь желанные кредиты. Однако когда придут эти благодеяния? Тоскливое ожидание все еще длится.
Тут мы подходим к одной из основных причин волнения Пьера и Мари. Франция оказалась последней страной, которая признала их: потребовалась медаль Дэви и Нобелевская премия, чтобы Парижский университет предоставил Пьеру Кюри кафедру физики. Заграничные награды только подчеркивают те прискорбные условия, в которых они успешно совершили свое открытие, условия, по-видимому, далекие от улучшения.
Пьер перебирает в памяти те должности, в которых ему отказывали четыре года, и полагает долгом своей чести выразить признательность единственному учреждению, которое поощрило его и помогло его работе, насколько позволяли бедные средства этого учреждения, - Школе физики и химии. Делая доклад в Сорбонне и вспоминая свой жалкий сарай, он скажет:
Я хочу здесь напомнить, что все наши исследования мы сделали в Школе физики и химии города Парижа.
Во всяком научном исследовании влияние среды, в которой происходит данная работа, имеет значение очень большое, и достигнутые результаты частично зависят от этого влияния. В Школе физики и химии я работаю больше двадцати лет. Ее первый директор, Шутценбергер, был выдающимся ученым... С признательностью вспоминаю, что он дал мне возможность работать, хотя в то время я был лишь ассистентом, впоследствии он разрешил мадам Кюри работать со мной вместе, и это разрешение в те времена, когда он дал его, было непривычным нововведением... Теперешние директора, месье Лаут и месье Гариель, сохранили ко мне такое же благожелательное отношение.
Преподаватели Школы и ее выпускники представляют собой благотворную и творческую среду, которая была мне очень полезна. Как раз среди бывших студентов Школы мы обрели себе сотрудников и друзей, и я очень рад возможности здесь поблагодарить их всех.
* * *
Отвращение обоих Кюри к известности имело и другие источники, кроме пристрастия к работе или страха перед потерей времени.
У Пьера с его природной замкнутостью этот наплыв известности наталкивается на его всегдашние убеждения. Он ненавидит всякие иерархические и классовые разделения, находит нелепым выделение "первых учеников", а ордена, которых добиваются честолюбцы, кажутся ему ненужными, как и золотые медали в школах. В силу этого убеждения Пьер отказался от ордена, оно же руководило им и в области науки. Ему чуждо стремление к соревнованию, и Пьера нисколько не огорчает, если его обгонит кто-нибудь из собратьев по науке. "Какое значение имеет, что я не опубликовал такой-то работы, - обычно говорил он, - раз это сделал другой".
Его почти нечеловеческое равнодушие имело глубокое влияние на Мари. Но не из подражания Пьеру, не из повиновения ему Мари всю жизнь избегает знаков восхищения.
У нее борьба с известностью - не убеждение, а инстинкт. Она непроизвольно робеет и вся сжимается, когда должна встретиться с толпой, а иной раз приходит в такое замешательство, что чувствует головокружение, общее физическое недомогание. Кроме того, весь уклад ее жизни заполнен множеством обязанностей, не допускающих напрасной траты ни одного грана энергии. Взвалив на свои плечи всю тяжесть научной работы, материнства, забот о доме, самообразования, мадам Кюри движется по своему трудному пути, как эквилибрист. Еще одна лишняя "роль" - и равновесие нарушено: она свалится с туго натянутого каната. Мари - жена, мать, ученая, преподавательница - не имеет ни одной свободной секунды, чтобы разыгрывать еще роль знаменитой женщины.
