Елена Кудрявцева - Россия и становление сербской государственности. 1812–1856
Вся пропагандистская деятельность, развернувшаяся в различных регионах Балканского полуострова, явилась прямым следствием провозглашенного в «Начертании» принципа объединения южных славян под эгидой сильной Сербии. Сам факт того, что впервые выработанная внешнеполитическая программа не осталась мертвой буквой, а немедленно была принята как руководство к действию, говорит о подготовленности общественного мнения к развитию событий именно в этом направлении. Эта программа отвечала интересам и чаяниям славянских народов, издревле населявших Балканы, но разобщенных в силу объективных обстоятельств. «Начертанию» было уготовано стать программой объединения славянства на много лет вперед. Этот документ заложил основы внешнеполи ти че ской программы Сербии, вставшей на путь обретения самостоятельности. Гарашанин сумел верно определить расстановку политических и международных сил в регионе, а также перспективу южнославянских народов быть поглощенными одной из великих держав в ходе борьбы за османское наследство. У Сербии, по его мнению, не было другого пути для сохранения собственной независимости и самобытности, кроме объединения с другими народами и выступления единым фронтом как перед распадающейся Османской империей, так и перед наступлением великих держав.
Объединительное движение славян послужило импульсом к осмыслению роли славянства в мире и его судьбы на Балканах. В 1850 г. в Хорватии была написана работа «Россия и славяне на юге». Ее автор Имбро Ткалац попытался наметить черты различия в общественной жизни Востока и Запада, проследить развитие государства и церкви на Балканах. Автор приходит к выводу о самобытности славянства в целом, о невозможности нивелировки общественного развития народов по западному образцу и приходит к такому заключению: «…наше спасение – в единстве народов, в общественной жизни и церкви»[459].
Делая ставку на осуществление целей, намеченных «Начертанием», сербское правительство во второй половине 40-х гг. явно пыталось дистанцироваться от России и действовать самостоятельно в своей внешней и внутренней политике. Однако, не являясь полностью независимым государством и отказавшись от русской помощи, Сербия неизбежно должна была найти себе другую опору во внешнем мире. Одним из новых ориентиров для зарождавшейся сербской буржуазии стала Франция. Этому в значительной степени способствовала деятельность проживавших на территории княжества польских эмигрантов. Некоторые из них во главе с Ленуаром находились в дружеских отношениях с белградским пашой и были завсегдатаями французского консульства в Белграде. Российский представитель отмечал, что они ежедневно посещали французов, задерживаясь там до глубокой ночи, однако руководство княжества не находило эти «ночные конференции» опасными[460].
По мере упрочения влияния Франции в Сербии происходило сближение позиций России и Австрии. Консулы этих держав в Белграде – Данилевский и Мейерхофер – сходились во мнении, что уставобранительский режим вреден для Сербии и может привести к опасной нестабильности в княжестве[461]. И тот и другой резко отрицательно относились к представителям польской эмиграции и их деятельности. Однако Данилевский надеялся, что Россия имеет в Сербии прочные позиции вследствие исторически сложившихся симпатий широких народных масс. С расчетом на их поддержку была предпринята попытка создать русскую партию в противовес настроениям как князя Александра, так и Гарашанина, реально возглавлявшего не только внутреннюю, но и внешнюю политику княжества. Попытка оказалась безрезультатной. Более того, в 1847 г. из Совета были изгнаны приверженцы «русской партии» министр права П. Янкович и министр финансов П. Станишич. Препятствуя расширению русского влияния в Сербии, руководство княжества было готово пойти на прямой ущерб для политического престижа страны: в 1846 г. Греции отказали в просьбе открыть свое консульство в Белграде, поскольку опасались, что российский представитель будет пользоваться там безусловным авторитетом[462].
Российское правительство не предполагало, что давно вызревавшие противоречия между интересами сербских правящих кругов и собственного внешнеполитического ведомства уже получили к тому времени стройное теоретическое обоснование, изложенное в «Начертании». Российское руководство могло только догадываться о наличии выработанной политической доктрины и не питало симпатий к ее разработчику. В свою очередь, Гарашанин не считал нужным скрывать свою неприязнь к русской политике в Сербии.
В июле 1849 г. в Белград прибыл новый консул – генерал Левшин. Выбор этой фигуры для представительства в Сербии в один из наиболее сложных моментов русско-сербских отношений был явно неудачен. Генерал не имел дипломатического таланта и не скрывал своего негативного отношения к Гарашанину. Бестактным было обращение Левшина к Совету с пожеланием не носить на головах турецкие фески – в этом консул усмотрел знак следования турецким законам и обычаям. Обращение вызвало возмущение сербских сановников, которые, не видя в ношении фесок никакой крамолы, не хотели отказываться от обычаев, вошедших в их обиход за века совместного проживания с турками. В данном случае вполне был бы уместным ответ, который Гарашанин дал по другому поводу английскому консулу: «Он называет нас райей, но если мы и райя, то не английская, а турецкая»[463]. Бравируя забытым уже термином «райя», Гарашанин решил поставить на место английского выскочку. В недовольстве Совета вмешательством России по частному случаю о фесках также чувствовалось нежелание быть полностью подотчетными контролю России. «Россия меня терпеть не может, писал Гарашанин в личном письме Й. Мариновичу. – В моем политическом существовании нет заслуги России, а лишь моя собственная и моих предков. Когда мой отец боролся за сегодняшнюю свободу моего отечества, он не знал, есть ли русские на свете. Они… хотели бы, чтобы я был их рабом и слугой, как многие другие из наших, но я им не буду, а буду служить своему отечеству и служить ему верно и безо всякого страха перед Россией или перед кем-либо… Россия хотела бы уничножить все, что касается развития сербства, эти намерения очевидны, но если ей это удастся, то без нашей помощи, нам следует защищаться, сколько возможно»[464].
Как видно из приведенного письма, Гарашанин не питал иллюзий насчет своих отношений с российским правительством. Но в то же время он явно грешил против истины, говоря о стремлении России уничножить «сербство» или превратить в «рабов», то есть в данном контексте – в политических марионеток, сербских политиков. Вероятно, появление на политической сцене таких государственных деятелей, как Гарашанин, является закономерностью для истории становления любого национального государства. Гипертрофированное желание избавиться от зависимости, реальной или мнимой, и стремление к самостоятельности представляет собой особое, своеобразное состояние роста как отдельного человека, так и целой нации, являясь одновременно «оборотной стороной медали» такого явления, как искренняя привязанность и благодарность. Так или иначе, Гарашанин отдавал себе отчет в том, что его деятельность вызывает раздражение российского правительства. Не способствовала взаимопониманию и поездка сербского политика в Париж. Накануне Крымской войны российские власти упорствовали в желании отстранить Гарашанина от государственных дел и таким образом освободить правящую верхушку сербского правительства от его безусловно авторитетного влияния. Наконец решение было принято. В марте 1853 г. Александр Карагеоргиевич сообщил князю Меншикову об отставке Гарашанина, не скрывая того, что это решение стало уступкой нажиму со стороны России. Александр вынужден был обсуждать вопрос об отставке своего премьер-министра (назначен 13 сентября 1852 г.) на нескольких совещаниях. Настойчивые советы из Петербурга поступали в Белград от Нессельроде и Меншикова, постоянно напоминал об этом консул Туманский. Русско-сербские отношения были на грани разрыва[465]. «При таких настоятельных советах императорского министерства, – сообщал Меншикову Карагеоргиевич, – я оставил в сторону и презрел все неугодности, которые происходили для моего правления из удаления от должности одного из самых ревностных и самых отличных отечественных чиновников, и решился, хотя и не без сердечного сокрушения, разрешить г. Гарашанина от звания, которое он до сих пор занимал, и поставить его в частное состояние, надеясь, что императорское министерство в сем моем поступке увидит ответное и неоспоримое доказательство моего истинного желания непрестанно оказывать себя достойным всемилостивейшего благоволения покровителя»[466]. Но это было единственной уступкой сербского князя. Российский консул Туманский тут же высказал желание, чтобы за Гарашаниным были отправлены в отставку его последователи в правительстве – начальник иностранного отделения княжеской канцелярии, а также директор военного училища. Речь шла, по существу, о смене руководящего ядра государственного аппарата, а в более широком смысле – смене внешней, внутренней и военной политики княжества. В полной мере русскому руководству не удалось воплотить в жизнь свои планы, ибо сербский князь ответил решительным отказом: «Мне невозможно будет привести в согласие эти намерения с безусловным исполнением»[467].
