Нина Молева - Московские загадки
Но история с Ушаковыми была еще далека до завершения. Шестого декабря 1828 года Пушкин наконец-то оказывается в Москве. Останавливается в гостинице. Читает свою «Полтаву». Постоянно бывает у Ушаковых. Исследователи относят к 1830 году историю с ответом поэта на потерянное письмо Екатерины Николаевны:
Я вас узнал, о мой оракул,
Не по узорной пестроте
Сих неподписанных каракул,
Но по веселой остроте,
Но по приветствиям лукавым,
Но по насмешливости злой
И по упрекам… столь неправым,
И этой прелести живой.
С тоской невольной, с восхищеньем
Я перечитываю вас
И восклицаю с нетерпеньем:
Пора в Москву! В Москву сейчас!
Здесь город чопорный, унылый,
Здесь речи – лед, сердца – гранит;
Здесь нет ни ветрености милой,
Ни муз, ни Пресни, ни харит.
Письма Екатерины Николаевны к брату говорят о другом. В середине мая 1830 года она уже не сомневается, что отношения с поэтом никогда не восстановятся: «Скажу про себя, что я глупею, старею и дурнею, что еще годика четыре, и я сделаюсь спелое дополнение старым московским невестам, т. е. надеваю круглый чепчик, замасленный шлафор, разодранные башмаки и которые бы немного сваливались с пяток, нюхаю табак, браню и ругаю всех и каждого, хожу по богомольям, не пропускаю ни обедню, ни вечерню, от монахов и попов в восхищении, играю в вист или бостон по четверти, разговору более не имею, как о крестинах, о свадьбах и похоронах, бью каждый день по щекам девок, в праздничные дни румянюсь и сурмлюсь, по вечерам читаю Четьи-Минеи или Жития святых отцов, делаю 34 манера гран-пасьянс, переношу вести из дома в дом…» Литературным даром Ушакова-старшая несомненно обладала. Но ясно одно, что письмо, вызвавшее стихотворный ответ Пушкина, явно должно было быть написано раньше, скорее всего, перед первым приездом. На этот раз для Екатерины Николаевны роковой оказалась встреча поэта с младшей ее сестрой.
В этот месяц, проведенный в Москве (всего месяц!), Пушкин находится в смятенных чувствах. Вяземский замечает в письме А.И. Тургеневу: «Он что-то во все время был не совсем по себе, не умею объяснить, ни угадать, что с ним было, но он не был в ударе. Постояннейшие его посещения были у Корсаковых и у цыганок; и в том и в другом месте я видел его редко, но видел и с теми и с другими, и все не узнавал прежнего Пушкина».
В отличие от серьезной и словно замкнувшейся в себе Екатерины Николаевны, Елизавета Ушакова веселее, общительнее, кокетливее и… равнодушнее к поэту. Его увлечение льстит ее самолюбию – не больше. Между тем поэт не расстается с ее альбомом. Из двух ее альбомов от первого сохранились отдельные листы с автографами поэта, зато во втором из ста пятидесяти страниц сто заполнены рисунками и записями поэта. Он подписывает один портретный набросок Елизаветы Николаевны, сделанный 5 октября, в надписи около другого: «Елизавета Миколавна в день Ангела Д. Жуана». И именно здесь Пушкин составляет свой «Донжуанский список» – перечень имен женщин, которыми в своей жизни увлекался. Странная фантазия, но несомненно долженствовавшая произвести впечатление на владелицу альбома, которая, поэт это понимал, не поддавалась его мужским чарам. Об этом знали все окружающие, почему когда в 1830 году Елизавета Николаевна выйдет замуж за С.Д. Киселева, супруг не будет испытывать ревности к свидетельствам увлечения поэта и не потребует их уничтожения. Зато именно так поступит супруг Екатерины Николаевны, которая решится выйти замуж только после смерти поэта.
Вы избалованы природой!
Она пристрастна к вам была,
И наша вечная хвала
Вам кажется докучной одой.
Вы сами знаете давно,
Что вас любить немудрено,
Что нежным взором вы Армида,
Что легким станом вы Сильфида,
Что ваши алые уста,
Как гармоническая роза…
И наши рифмы, наша проза
Пред вами – шум и суета.
Но красоты воспоминанье
Нам сердце трогает тайком —
И строк небрежных начертанье
Вношу смиренно в ваш альбом.
Авось на память поневоле
Придет вам тот, кто вас певал
В те дни, как Пресненское поле
Еще забор не заграждал.
И снова разговоры в Москве о визитах к сестрам Ушаковым. Снова предположения, на этот раз по поводу младшей сестры, как бы со временем поэт ни пытался объяснить (впрочем, по словам Россет-Смирновой) желанием 2–3 раза в день проехать мимо дома Гончаровых на Большой Никитской. Смысл таких проездов, когда существовали общие знакомые, балы, праздники, Дворянское собрание, был слишком сомнительным. Но есть и еще одно обстоятельство, заставляющее задуматься над отношениями поэта с «Сильфидой»…
Брак Елизаветы Николаевны был довольно неожиданным. Жених и невеста знали друг друга достаточно давно, притом возрастная разница между ними даже в те годы представлялась существенной: семнадцать лет – срок не малый. А если еще прибавить к этому слова Пушкина, что, по словам старшей сестры, «они счастливы до гадости», то радость невесты представляется несколько преувеличенной. Впрочем, Сергей Дмитриевич Киселев – полковник лейб-гвардии Егерского полка. В прошлом. Но по гражданской службе в год смерти поэта он занимает должность московского вице-губернатора. У новобрачных приходят на свет один за другим сразу после свадьбы два сына, из которых младший, Николай Сергеевич, приобретет со временем известность как собиратель и издатель материалов по русской истории XVIII – начала XIX века. Сорока лет Елизавета Николаевна потеряет мужа. Это могло быть и простым совпадением, но Елизавета Николаевна приобретает дом почти точно напротив первой после венчания квартиры Пушкина на Арбате и именно в его стенах садится писать свои воспоминания.
Это – один из старинных московских домов (ул. Ст. Арбат, 42), который видел из окон своей квартиры Пушкин. Была это когда-то стрелецкая земля, и только в середине XVIII века домовладение от военных перешло камергеру Михаилу Алексеевичу Алексееву. Среди его часто сменявшихся владельцев были Полонские, княгиня С.А. Волконская, А.В. Шереметев, А.Ф. Кокошкин, капитанша Елена Петровна Хвощинская. Непосредственно перед Елизаветой Николаевной домом владела жена коллежского секретаря Анна Александровна Небольсина. Но даже перейдя от наследников Киселевой (она скончалась, как и ее сестра, в 1872 году) к купчихе Клавдии Усачевой, а в 1935 году под школьный детский дом 1-й ступени, в котором размещались 2 группы из 45 учащихся, дом пушкинских времен еще сохранял свой внутренний вид. Его фасад и интерьеры поддавались восстановлению. Дом был полностью перестроен с санкции начальника Московского Управления по охране памятников истории и культуры, а ныне заведующего кафедрой по тому же профилю в вузе А.А. Савиным. Строение пушкинских лет превратилось в грузинский ресторан «Мизиури».
Остается добавить, что Пушкин продолжал навещать чету Киселевых и в Москве и в Петербурге. В мае 1833 года Киселев пишет Елизавете Николаевне: «Под моими окошками на Фонтанке проходят беспрерывно барки и разного рода лодки, народ копошится, как муравьи, и между ими я заметил Пушкина (при сем имени вижу, как вспыхнула Катя). Я закричал, он обрадовался, удивился и просидел у меня часа два. Много поговорили и о нем и об старинке, вспомнили кой-что и окончили тем, что я зван в семейственный круг, где на днях буду обедать; мне велено поторопиться избранием дня, ибо барыня обещает на днях же другого орангутанга произвесть на свет…»
А вот Елизавета Николаевна оборвала свои воспоминания на 1826 годе, ни словом не обмолвившись о Пушкине.
В сиреневом палисаднике
То, что дом обречен, понимали все. Одни с нескрываемым удовольствием, другие с искренним отчаянием. Очередной план «благоустройства» центра Москвы предполагал, казалось бы, разумную вещь – полный ремонт Центрального рынка на Цветном бульваре. Нараставшая с годами грязь, хаотическое нагромождение непонятных строений требовали вмешательства строителей, а прочно сложившаяся рыночная мафия – вмешательства милиции. Но, как обычно, под маркой доброго дела начался захват окружающих территорий, и одной из первых оказалась церковная земля исчезнувшей церкви Спаса на Песках и на ней – простенький деревянный домик с антресолью, давно поставленный на охрану как памятник федерального значения. Да и как могло быть иначе, когда в этом «Щепкинском гнезде» было средоточие московской культурной жизни на протяжении без малого двадцати лет.
Дом М.С. Щепкина в Большом Спасском (сейчас Большой Каретный) переулке, № 16.
«Все, что вы находите во мне достойным какой-либо оценки, – говорил великий русский актер, – принадлежит, собственно, не мне, – все это принадлежит Москве, то есть тому избранному высокообразованному обществу, умеющему глубоко понимать искусство, которым Москва всегда была богата… В этом кругу было все: и литераторы, и поэты, и преподаватели Московского университета, тридцать лет я находился в этом кругу». Из них семнадцать в собственном доме и по Большому Спасскому переулку (одно время – улица Ермоловой, ныне – Большой Каретный переулок), 16.
