Ольга Грейгъ - Красная фурия, или Как Надежда Крупская отомстила обидчикам
Она почувствовала, как строчки, написанные некогда любимым, расплываются, как во всем теле появляется необъяснимая боль, как давит в висках, так давит, что из орбит выскакивают глаза, а спазм цепкой хваткой взял за горло. И вдруг из-под ее ног уходит опора, но она не падает, не летит, а физически ощущает как ее тело перестает чувствоваться телом женщины, как перерождается в тело какого-то мерзкого, отвратительно-холодного существа, отчего ей нестерпимо хочется избавиться от него. Возникает ощущение, будто кто-то невидимый проткнул эту полуживую холодную массу тела толстым прутом, и он, проламывая реберную клетку, тупо упирается снизу в горло, разрывая, раздирая ее саму на крупные окровавленные части. Но ощущение длится недолго, и постепенно все исчезает…
В какой-то момент Надежда Константиновна, открыв глаза, ощутила, что подбородок ее мокрый, и что шея и верхняя часть платья влажные и холодные. В комнате темно, она с трудом поднимается, зажигает свет, а подойдя к зеркалу, видит, что пенистая слюна залила ей грудь и забрызгала пятнами весь воротник…
В этот момент кто-то шел к ней в комнату, она сразу и не догадалась, кто это открыл дверь. Но поняла, когда услышала характерный говор:
— Надя, ты бы собгалась, нам пога…
В ее горле тут же заклокотало, и, может быть, впервые в своей жизни она сказала бранные слова. Ее трудно было разобрать, но Владимир Ильич был поражен такой дерзостью и хорошо понял смысл брошенного в чудовищной ненависти:
— Пошел вон, дитя содома! Не подходи ко мне, убью!
Страх Владимира Ильича был столь огромен, что он даже забыл, зачем заглянул, а когда полностью пришел в себя, то был уже на одной из конспиративных квартир партий. Пожалуй, в тот момент это было лучшее для него.
Глава 19
Спасаясь почти безо всякого труда от преследований, вновь «партия уходила в глубокое подполье. Владимир Ильич переехал в Финляндию на станцию Куоккала, где Лейтензен (Линдов), старый товарищ по партии, снимал огромную неуютную дачу под названием «Ваза» (Л. Кунецкая и К. Маштакова, с. 135). «Владимир Ильич… с трудом уйдя от шпиков, уехал в Финляндию. В Куоккалу, где обосновался неподалеку от вокзала на даче «Ваза», которую снимал большевик Г.Д. Лейтензен… Отсюда он не раз выезжал по партийным делам в Петербург» («Биография», с. 95)
Гавриил Давидович Лейтензен (1874–1919) имел партийные псевдонимы Г. Линдов и Вяземский, родился в Орле в семье еврейского мелкого ремесленника. В 1891–1892 гг. являлся одним из организаторов социал-демократических кружков в Екатеринославе; участник группы «Освобождение труда»; с 1902 г. — представитель «Искры» в Париже. После революции 1917 года станет членом коллегии Наркомата труда, исправно выполняя декрет Ленина об обязательной трудовой повинности для всех бывших подданных Империи и организации концлагерей для порабощенного народа. С 1918 г. займет должность комиссара РВС 4-й армии Восточного фронта. (Краткая биография обнаруживается в Советской исторической энциклопедии (СИЭ), М., 1965, т. 8, раздел 538)
Впрочем, снимаемая семьей Лейтензенов «огромная неуютная дача» на фотографиях хоть и выглядит действительно огромной, однако неуютной ну никак не кажется; наоборот, — деревянная, с застекленными верандой и полукруглым балкончиком, в окружении высоких берез, ассоциируется с пасторальным деревенским уютом. Сюда же перебрались и некоторые партийцы, жили привычной большевистской коммуной. «Спустя некоторое время сюда же перебралась из Петербурга Надежда Константиновна со своей матерью. С отъездом Лейтензенов Ульяновы заняли весь первый этаж, а наверху устроились Богдановы, к которым затем присоединился И.Ф. Дубровинский… «Дверь дачи никогда не запиралась, — вспоминала Надежда Константиновна, — в столовой на ночь ставились кринка молока и хлеб, на диване стелили на ночь постель, на случай, если кто приедет с ночным поездом, чтобы мог, никого не будя, подкрепиться и залечь спать. Утром очень часто в столовой мы заставали приехавших ночью товарищей» («Биография», с. 101).
Вообще тема нелегального перехода границ преступниками из революционной среды весьма интересна. И нашим героям, в том числе Н.К. Крупской и В.И. Ленину не единожды приходилось делать это. Однако в их воспоминаниях мало подробностей нелегального проезда и прохода. Зато их подельник Троцкий оставил много точных нюансов происходившего с ними. Да простит меня читатель за новую пространную цитату, однако это весьма забавно.
«Между тем Ленин, с которым самарское бюро находилось в оживленной переписке, торопил меня ехать за границу. Клэр снабдил меня деньгами на дорогу и необходимыми указаниями для перехода австрийской границы у Каменец-Подольска. Цепь приключений, более забавных, чем трагических, началась на вокзале в Самаре… До пограничной полосы я доехал благополучно. На последней станции жандарм потребовал у меня паспорт. Я был искренне удивлен, когда он нашел сфабрикованный мною документ в полном порядке. Руководство нелегальной переправой оказалось в руках гимназиста. Ныне это видный химик, стоящий во главе одного из научных институтов советской республики. По симпатиям гимназист оказался социал-революционером… На другое утро гимназист, имевший бурное объяснение с моим хозяином, сдал меня контрабандистам местечка Броды. Весь день я провел на соломе в риге у хохла, который кормил меня арбузами. Ночью под дождем он провел меня через границу. Долго пришлось брести впотьмах, спотыкаясь. «Ну, теперь садитесь мне на спину, — сказал вожатый, — дальше вода… Вам мокрым на ту сторону идти никак нельзя»… Минут через пятнадцать мы сушились в еврейской избе, уже в австрийской части Брод. Там меня уверяли, что проводник нарочно завел меня в глубокую воду, чтоб больше получить. В свою очередь, хохол душевно остерегал меня от жидов, которые любят содрать втрое. Мои ресурсы действительно быстро таяли. Надо было еще ночью проехать восемь километров до станции… Вез меня в двухколесной тележке старый еврей-рабочий. «Когда-нибудь я на этом деле голову сложу», — бормотал он… После размена денег выяснилось, что у меня не хватает на проезд до места назначения, т. е. до Цюриха, где я должен явиться к Аксельроду. Я взял билет до Вены: там видно будет… Я решил разъяснить самому Виктору Адлеру, вождю австрийской социал-демократии, что интересы русской революции требуют моего немедленного продвижения в Цюрих… В сопровождении того же проводника я отправился на квартиру к Адлеру.
— Извините, доктор, что я нарушил ваш воскресный отдых… Я русский…
— Ну, этого вам не нужно мне сообщать, я уже имел время об этом догадаться…» (Л. Троцкий. Моя жизнь. С. 141–145, выборочно). Маниакальный фар с русского Бронштейна, на плечах хохла-контрабандиста въезжающего в Европы, чтоб вместе с сотоварищами делать русскую революцию, закончится великой трагедией для всего русского и других народов Российской Империи.
Находившаяся на финской территории Крупская не единожды форсировала границу.
«В бытность Ленина в Куоккале Крупская ежедневно уезжала одним из первых поездов в Петербург и возвращалась далеко за полночь… Надежда Константиновна даже сняла в Саблино неподалеку комнатку, в которой останавливалась во время наездов. Так случилось и под новый 1907 год. После беготни по явкам уже не было сил ехать в Куоккалу, и Надежда Константиновна отправилась в Саблино. Зашла к Марии Александровне (мать В.И. Ленина. — Авт.) и пригласила к себе на Новый год…Мария Александровна поблагодарила ее, но прийти отказалась. Так и встречала Надежда Константиновна Новый год одна» («Биография», с. 102). Прекрасная характеристика и взаимоотношений матери Володеньки, не желавшей ни прийти в гости, ни пригласить невестку на праздник, и отношения самой Крупской к «супругу», которого даже видеть не хотелось в такой веселый и застольный день.
1907-й шел своим чередом; вот социал-большевиками был организован и прошел V съезд; вот в августе Владимир Ильич участвует в международном конгрессе в Штутгарте; вот в 1907-м Ульянов бежит от преследования финской полиции в глубь страны (поселился в пригороде Гельсингфорса Огльбю в богатом пансионате «Гердобакке»), а затем переезжает в Стокгольм. Надежда Константиновна вновь в гуще событий; ее сердце окаменело, ее разум больше не слушает никого и ничего, все ценности мира пропали, исчезли вместе с убийством великого князя. Она ненавидит мир, но больше всех она ненавидит покусившихся на святая святых — на ее богоданное Отечество, на страну, где она познала свою единственную Любовь. Со страной, и с ней самой произошла равнозначная трагедия: Бог отвернулся, отвел свой лучезарный взгляд…
Надежда Константиновна знала: она, не имеющая выбора, научится таланту окружившей ее нечисти, — терзать другие народы; она отомстит, показав миру ИХ гнусь, и если мир покорно примет ИХ и пойдет за НИМИ, значит, весь мир будет наказан… но кем и когда, — разве ей решать?! А, может, наказан даже Ею, провидицей человеческих душ, — их самого гнусного, черного дна… Полнехонькая болезненных мыслей, с годами она становилась все более невзрачной, более внешне примитивной и… все теснее спаривалась в тягостной и в то же время мучительно-сладостной дьявольской двоице: она, Н.К. Крупская и он, В.И. Ленин.
