Дмитрий Безьев - Украина и Речь Посполитая в первой половине XVII в.
Упомянутое выше украинское духовенство также присылало в Россию своих эмиссаров. Например, в 1625 г. «в Москву прибыл посланец киевского митрополита Иова Борецкого <…> луцкий епископ Исаакий Борискович. <…> Как видно из записи беседы боярина Черкасского и дьяка Грамотина с Борисковичем в Москве от 14-го января 1625-го года, последний приехал “с представлением государю царю Михаилу Федоровичу и патриарху Филарету <…> о принятии Малороссии и запорожских казаков в покровительство”»[288].
Таким образом, перед российским правительством вставал еще один трудноразрешимый вопрос: а кого, собственно считать, выражаясь современным языком, «единственным законным представителем малороссийского народа», с кем можно вести переговоры о присоединении Малороссии к России? Подчеркиваю, что только так мог стоять вопрос: именно о присоединении Украины (Малороссии) к России. Ведь, как было показано выше, целью политики московского государства было включение в себя всех земель, некогда входивших в состав Древнерусского государства (Киевской Руси), то есть их простое поглощение. Позднее, для вящего обоснования главенства в славянском мире Великорусского православного государства, будет изменена даже официальная историософская концепция возникновения и развития государства у восточных славян. Для достижения этой цели был создан Летописный Свод 1650 г.
В. И. Вышегородцев по этому поводу пишет: «Этот памятник историографии был создан в среде “боголюбцев” при активном участии митрополита Никона и справщиков Печатного двора. Почти третья часть его содержания посвящается обоснованию идеи тысячелетнего существования христианства на Руси, начиная с деятельности Андрея Первозванного, принесшего свет христианской веры не только в Киев, но и в Новгород. Впервые вводится понятие о “четырехкратном” крещении Руси, акцентируется внимание на борьбе с ересями, подчеркивается значение Новгорода и Москвы как религиозных и государственных центров славянства. Совершенно по-другому была изложена древнейшая история славянства и России в историко-этнографическом введении, заменившем традиционное летописное вступление из “Повести временных лет”. На старые вопросы о начале русской земли, народа и государства были найдены новые ответы, содержание которых дает представление о громадных изменениях в сознании общества. Позаимствовав из украинской и польской историографии новые приемы изложения материала, составители Свода 1650-го года создают новый вариант древнейшей истории России, легендарный характер которой подчеркивает историософскую направленность всего произведения. В Своде утверждается мысль о зарождении государства у славян и русского народа задолго до возникновения Рима и даже державы Александра Македонского. Первые русские и славянские князья Словен и Рус основали княжества в районе озера Ильмень, и эта территория послужила этническим очагом для всего славянства. Название страны и народа приносят Словен и Рус, а не заморские варяги князя Рюрика, который рассматривается как продолжатель русской государственности. Традиционной для европейской политической жизни концепции преемственности государственного развития от “четвертой мировой монархии Римской империи” противопоставляется идея самостоятельного развития. При этом акцентируется внимание на традиционных связях и преемственности в политическом и культурном развитии от греческой цивилизации. С этой целью из польской историографии был позаимствован эпизод с “Грамотой Александра Македонского”, где утверждалось, что славяне получили право владеть территорией от Адриатического моря до Ледовитого океана. Этот текст был переработан с национальных позиций: адресован он был не всему славянству, а только русским князьям, и земли давались “на вечное правление” от Варяжского до Каспийского моря»[289]. Далее В. И. Вышегородцев делает выводы: «Столь решительный пересмотр историософских концепций XV–XVI веков был вызван ростом национального самосознания и обусловлен подготовкой борьбы с католической Польшей за “киевское наследство” и Балтийское побережье. Католической экспансии в Восточной Европе решили противопоставить идею славянского единства православных народов»[290].
Таким образом, происходила идеологическая подготовка к усилению борьбы за присоединение Малой и Белой Руси. Чуть позже, с целью наиболее безболезненного присоединения Украины (в 1653 г.), начнется унификация церковных обрядов (по греческим образцам, принятым как раз в малороссийской православной церкви, находившейся в юрисдикции Вселенского Патриарха), что, в свою очередь, приведет к расколу в великороссийской православной церкви. Таким образом, «воссоединение» Украины с Россией все равно не прошло безболезненно и для московского государства, и для российского общества в целом.
Но вернемся к вопросу о том, с кем, собственно говоря, могло российское правительство вести переговоры о вхождении Украины в состав российского государства. Кто мог быть надежным проводником идеи объединения с Москвой в украинском обществе? Причем настолько мощным и надежным, что на него можно будет целиком и полностью положиться в неизбежной в этом случае войне с Речью Посполитой. Но такого явного партнера в виде организованной и более-менее монолитной политической и военной силы на Украине в ту эпоху не просматривалось. Вот почему политика России в отношении Украины, как отмечают многие исследователи, была крайне осторожной и, даже, казалась не очень последовательной. В самом деле, как было показано в предыдущих главах настоящей работы, украинское общество первой половины XVII в. лучше всего характеризует слово «дробность». Даже сословные группы (наиболее прочные объединения людей в феодальном обществе) – и те отнюдь не монолитны на Украине XVII в. Даже в православии нет надлежащего единства: подчас враждуют братства и иерархия. Казачество – крайне «разношерстно» и ненадежно. Его старшина – отчасти полонизована, как и крупное, и среднее шляхетство. Шляхетство и старшина в значительной степени усвоили правила польской политической культуры (как, в значительной части, и православная иерархия). Периодически, когда Польские власти в очередной раз начинали «закручивать гайки» после очередного казацкого бунта, в Россию приезжали эмиссары то от казаков, то от высшего духовенства с просьбами то о «покровительстве», то о «взятии под свою высокую руку», что само по себе разные вещи. То есть, периодически возникавшие «соблазнительные» предложения малороссийской стороны имели различное содержание. Политическая же мощь делавших такие предложения была весьма сомнительна, политическая лояльность московскому режиму – тем более. Кроме всего прочего, все казацкие выступления носили антидворянский характер, что должно было крайне смущать московские власти.
Здесь стоит остановиться подробнее на вопросе о том, от ка кой политической силы Речи Посполитой российское правительство ожидало наибольших для себя неприятностей, и каких именно. Коль скоро мы выяснили, что явной опоры для российской политики в Польско-Литовском государстве не было, нужно рассмотреть тему о тех опасностях, которые, по мнению российской власти, исходили от этого соседнего государства.
На основании материалов Посольских книг 1644–1646 гг., которые удалось просмотреть автору данной работы, можно сделать следующие общие выводы. Во-первых, исходя из своих собственных представлений о характере монархической власти, в Москве преувеличивали значение королевской власти в Речи Посполитой. В наказах для посольства боярина Василия Стрешнева 1645 г. это преувеличенное значение власти Владислава Четвертого прослеживается довольно четко. Надо заметить, что это посольство имело чрезвычайно важное значение для отечественной политики. Дело в том, что, во-первых, оно отправлялось от имени нового московского царя Алексея Михайловича и имело целью получение подтвердительных грамот от короны Речи Посполитой и от ее Сейма на все договоры, ранее заключенные между двумя государствами во время правления царя Михаила Федоровича.
«И вам бы брату нашему наияснейшему великому Государю Владиславу Четвертому Божией милостью королю польскому и великому князю литовскому вечное докончанье блаженные памяти отца нашего великого Государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии Самодержца и вашего королевского величества своею государевою грамотою за своею государевою печатью с нами великим государем и царем и великим князем Алексеем Михайловичем всеа Русии Самодержцем с нашим царским величеством подкрепити…»[291].
Во-вторых, Владислав Четвертый недавно перед там женился вторым браком на Марии Людовике Гонзаго и его следовало поздравить, а заодно попытаться выяснить отношение к России новой супруги короля. Почему-то российское правительство уделяло большое внимание политическим симпатиям королевы, видимо, было наслышано о большом влиянии женщин на власть имущих мужчин в растленной Европе.
