Лев Трегубов - Эстетика самоубийства
Через несколько десятилетий после трагической гибели Акосты была найдена его рукописная автобиография «Пример человеческой жизни», которая отдельным изданием вышла в свет в 1687 году.
Можно ли, зная подобные примеры, согласиться с мнением Булацеля, что мотивы всех самоубийц в средние века были так же грубы, как и их нравы?
Прекрасная и трагическая жизнь и смерть Габриэля Акосты стала основой замечательной пьесы «Уриэль Акоста», написанной лидером литературно-общественного движения начала XIX века «Молодая Германия» Карлом Гуцковым.
В своем произведении Гуцков не воспроизводит точно исторический сюжет жизни Акосты. Эти данные интересовали его только в той мере, в какой они служили ему в борьбе с современным религиозным догматизмом и фанатизмом, в борьбе за свободомыслие, независимую личность, свободу выбора.
Он делает своего Уриэля несколько моложе реального прототипа, вводит в сюжет трагическую историю любви между Акостой и Юдифью, которая, принуждаемая обстоятельствами выйти замуж за нелюбимого и ненавистного ей биржевика Иохаиради, также кончает с собой.
Уриэлю, который убеждает Юдифь подчиниться желанию отца, Юдифь отвечает как достойная ученица: «Вы, Уриэль, моим глазам открыли свободный путь в небесные просторы, а ныне собираетесь меня на землю сбросить? Нет, я не позволю себя на прозябание обречь!»
Раввин де Сантос, проклиная Уриэля, предрекает ему, что никогда тот не найдет любви в женском сердце. После чего на глазах у всех Юдифь со словами: «Ты лжешь, раввин!.. Акоста будет женщиной любим!» бросается Уриэлю на грудь.
Великолепен диалог Акосты с его учителем де Сильвой. Последний упрекает Акосту во «вздорном тщеславии», в том, что он очень дорожит своей честью, и сравнивает Уриэля с жалкой каплей в море мирозданья.
«Но для себя я — целый мир! — восклицает ему в ответ гордый философ. — Пускай сверкающее солнце мне жжет глаза сиянием свободы, — от жгучей правды я не отрекусь!»
В предисловии к трагедии Карл Гуцков подчеркивал, что его герой — это личность убежденная, лишенная колебаний, личность цельная, готовая лучше пойти на гибель, чем отступить от своих идеалов. Обращаясь к актерам, исполняющим роль Акосты, драматург предупреждал, что сцены отречения Акосты нужно играть так, чтобы у зрителей создалось четкое впечатление, что это только «кажущаяся непоследовательность». Только страх за здоровье матери и судьбу братьев вынуждает его к «покаянию» и признанию своих «заблуждений».
После самоубийства Юдифи Уриэль указывает на нее и, перед тем как застрелиться, прорицает: «Когда-нибудь, в столетьи лучезарном, на языке не греков, не латинян, не иудеев, — нет, на языке свободной, чистой правды люди скажут: для поступи такой был тесен мир, для пламени такого — воздух душен… Остаться в этой жизни он не мог!»
С большими трудностями пробивала себе дорогу пьеса Гуцкова на сцену в католической Европе. Церковь в Австрии и других европейских странах объявила настоящую войну этому произведению.
И все же, несмотря на явное и скрытое противодействие и запрет, пьеса была поставлена практически на всех европейских сценах, в том числе и русских. Лучшие актеры считали честью играть роли Акосты и Юдифи. В советское время эта пьеса, написанная более ста лет тому назад, воспринималась как вызов существующему социальному строю. В судьбе философа, отстаивающего независимость своих убеждений, русская интеллигенция видела и свою судьбу. Выдающиеся мастера сцены — Остужев, Яблочкина, Подгорный, Гоголева, Зубов — блестяще исполняли главные роли в этом произведении, неся идеи свободы, независимости, человеческой гордости в период страшного коммунистического средневековья и инквизиции.
Эпоха Возрождения и следующая за ней эпоха Просвещения, сначала в искусстве, затем в философии и политике положили конец столетиям средневекового засилья над личностью, вновь поставив в центре своего внимания не Бога, не религию, а человеческую личность, жизнь человека со всеми ее сложностями, противоречиями и со всей ее красотой.
Не случайно трагедии Шекспира изобилуют случаями самоубийств: Антоний, Клеопатра, Ромео и Джульетта, Отелло.
Известный английский философ Томас Гоббс — гуманист последних десятилетий эпохи Возрождения, по существу современник Акосты — сыграл большую роль в формировании мировоззрения нового времени, решительно порвав со схоластикой. В размышлениях «О человеке» в XI главе Гоббс пишет: «Первым из всех благ является самосохранение. Ибо природа устроила так, что все хотят себе добра… С другой стороны, в ряду всех зол первое место занимает смерть, особенно смерть мучительная. Еще худшим злом, однако, являются страдания, причиняемые жизнью; последние могут стать особенно сильными, так что, если им не предвидится близкого конца, смерть может показаться благом в сравнении с ними».
И далее, в характеристике прекрасного Гоббс указывает на то, что «прекрасно то, что содержит в себе указание на нечто благое… Выдающиеся личности, всегда действующие в согласии со своими духовными склонностями и призванием, прекрасны, ибо такой образ действия — признак свободного духа». Великолепные слова. Не нужно забывать, что были произнесены они в самой середине XVII века, когда могущество церкви было еще настолько сильно, что Гоббс мог серьезно поплатиться за свои идеи.
Считать прекрасной человеческую личность, действующую в согласии со своими духовными склонностями, а не в согласии с учением церкви и ее заповедями, — подобной вольности не было со времен античной философии.
Далее английский же писатель Томас Мор в своем главном произведении «Утопия» высказывает мнение, что самоубийство не противоречит естественному праву, и выражает пожелание, чтобы духовенство не осуждало хотя бы те самоубийства, которые совершены под влиянием мучительных телесных страданий.
Философ XVII века Липсиус утверждал, что «земная жизнь подобна найму дома. Если наниматель, заплатив за дом, выедет из него раньше срока, то этим он не грешит».
Жан-Жак Руссо в романе «Новая Элоиза» излагает множество аргументов за самоубийство. Герой романа Сен-Пре, огорченный тем, что Юлия отдала другому свою руку, решает покончить с собой и в письме к другу излагает свои воззрения на самоубийство.
Барон Гольбах, представитель философского кружка в Париже, в 1770 году утверждал, что «стыд, крайняя бедность, измена друзей, неверность любимой женщины, неблагодарность детей, не могущая быть удовлетворенной страсть, угрызения совести, меланхолия и другие причины могут быть признаны разумными поводами к самоубийству, и в этих случаях самоубийство может быть рассмотрено как поступок вполне гармоничный».
Самоубийство защищала и госпожа де Сталь, называя самоубийство возвышенным способом прекращения страданий. «Так как человек, совершающий самоубийство, становится выше природы в тот момент, когда отвергает жизнь, когда силою своей воли он умеет победить одно из величайших чувств — инстинкт самосохранения».
Знаменитый скептик Давид Юм высказывал в своих произведениях оригинальное мнение, что вопрос о самоубийстве нисколько не противоречит промыслу Божьему. Согласно его точке зрения, закон Божий проявляется не в отдельных действиях, но только в общей гармонии. Все события производятся силами, дарованными Богом, а потому и всякое событие одинаково важно в беспредельной вечности. Если человек, преследуемый бедами и удрученный горем, нуждою или болезнями, добровольно прекратит свою жизнь, он вовсе не действует против воли Божьей и его промысла и не нарушает мировой гармонии. После нашей смерти те элементы, из которых мы состоим, будут далее служить мировому прогрессу…
Самоубийца, покидая жизнь, вовсе не совершает бунт против Бога. Можно лишить себя жизни без ропота и без ожесточения в силу лишь убеждения, что дальнейшее существование бесполезно. Самоубийца, нанося себе смертельный удар, очень часто умирает с благодарностью на устах, превознося милость провидения, даровавшего ему свой выбор избежать страданий.
Каждое движение нашей руки, каждый наш поступок уже совершают изменение внешнего вида в окружающей нас физической природе, и однако в этом изменении невозможно усмотреть нарушение законов природы. Точно также самоубийца, изменяя внешний вид нашего существования, не нарушает общих законов природы.
Защитником самоубийства был и профессор Иван Робек, который подобно Зенону санкционировал свое учение собственным самоубийством. В своей предсмертной книге Робек привел почти все доводы, которые только можно придумать в пользу самоубийства. Анализируя высказывания самих христианских мыслителей, он выводил из них не абсолютное запрещение самоубийства, а лишь то, что без достаточно разумных оснований человек не должен совершать самоубийство.
![Пётр Киле - Эстетика Ренессанса [Статьи и эссе]](/uploads/posts/books/199113/199113.jpg)
