Рокуэлл Кент - Саламина
Нам понадобилась всего одна или две минуты, чтобы расчистить снег вокруг низкого входа, повернуть ключ (хозяин оказался прав, дом был заперт), пройти по низеньким сеням и войти в дом. Мы оказались как будто внутри ледяной пещеры. Она была неясно освещена волшебным холодным дневным светом, просачивавшимся сквозь снежный сугроб у окна и через занесенное снегом, проделанное в крыше отверстие для печной трубы. Там, где сквозь это отверстие и бесчисленные щели в плоской крыше просочилась вода, висели громадные сверкающие ледяные сталактиты, что мне не очень-то понравилось. А прямо под отверстием для печной трубы - печи не было - скопился лед, образовавший горку шириной в тридцать сантиметров по гребню. Стены, потолок, пол - лед, лед. Не вяжется с нашим представлением о доме. Ничего, сойдет! Мы внесли вещи, я достал примус, зажег его, поставил на него кастрюлю со снегом. Через двадцать минут закипел кофе. Дом наполнился звуками капающей воды.
Давид стоял, готовый к отъезду. Я взял карандаш, бумагу и составил список вещей, которые мне понадобятся в ближайшие дни. Изложить мои нужды так, чтобы Павиа понял, было нелегкой задачей: я дополнил свой убогий эскимосский запас слов художественными средствами. Рис, овсяная мука, кофе, гренландский палтус - кажется, все. Ах, нет! Шуточная приписка, чтобы рассмешить Павиа: "Еще "ама", - написал я, - нивиассак пинакак". И нарисовал изображение этого предмета: хорошенькую женщину. Затем, дав распоряжение Давиду привезти мне несколько холстов из моих собственных запасов, я отпустил его.
XXXIX. АДАМ И ЕВА
Кто в своей жизни не устраивал себе жилища? Домов из стульев, шалей, домов на деревьях, домов из снега, пещер, берлог в непроходимой чаще, палаток, бревенчатых домиков, жилья на сеновалах, в заброшенных домах, сараях, на лодках, в настоящих домах - радость их созидания никогда не угасает. Я смотрел в лицо своей ледяной пещере приветливым взглядом; она проливала слезы поощрения. Ну, хватит! С жаром, достойным предстоящей задачи, я принялся оббивать сталактиты с седого чела пещеры, соскабливать лед с ее обмерзших щек, скалывать лед с... - метафора "лицо" уж явно не подходит - с пола и растапливать находящийся повсюду лед, насколько это позволял мой маленький примус. Перед тем как лечь спать, я смог с удовлетворением отметить, что превратил сухую ледяную пещеру в холодное как лед болото. Таков, можно сказать, прогресс. Я заполз в спальный мешок и заснул.
Художник не обязательно должен иметь мастерскую с окнами на север и лоджией, задрапированной вышитым шелком, совершенно так же не обязателен ему и мольберт. На открытом воздухе мольберт - такая обуза, что я им никогда не пользуюсь. Почти всегда достаточно иметь палку, чтобы подпереть холст, и несколько камней, чтобы укрепить ее. Но для глубокого снега хороша кушетка. Я нашел ее в домике на Каррате. Это была довольно изящная вещь, конечно самодельная, деревянная, но красивой формы со своеобразной ручкой или спинкой на одном конце. Погрузив эту кушетку глубоко в снег, оперев холст о край, украшенный ручкой, и положив плашмя перед подрамником палитру, я на следующее утро уселся на холме и начал работать. Сюжетом картины были горы, а на переднем плане снег, снежная равнина замерзшего фьорда. Время шло. Было, вероятно, около полудня, когда, подняв голову, я увидел, что на переднем плане появились крохотные санки, влекомые маленькими, как насекомые, собаками. В этом безмерном окружающем просторе они казались совсем крохотными. Я бросил работу и отправился к дому встречать их.
Давид привез мои вещи, это стало ясно, когда он приблизился. Сколько всего набралось! Мои холсты - они заметны, но что еще у Давида на санях на слепящем фоне освещенного солнцем снега трудно различить. Вот холм скрыл от меня и сани, и собак. Я слышу щелканье бича, звонкий лай, голос Давида, покрикивающего "эу, эу". Опустив головы, с задранными хвостами появляются собаки; собаки, сани, каюр Давид и - честное слово! - девушка. Моя приписка во плоти.
- Значит, ты привез все, - сказал я Давиду, распаковывая вещи.
- Да, - ответил он, - кажется, все.
Тогда заходите все в дом, будем пить кофе.
- Помни, Давид, пять дней, потом возвращайся.
- Вернусь, - сказал Давид, и сани тронулись. Полина, так звали девушку, и я смотрели Давиду вслед, пока он не обогнул мыс. Мы помахали ему рукой на прощание.
Она была приятная, тихая, уже зрелая молодая женщина двадцати лет; приземиста, круглолица, славненькая, на взгляд тех, кому нравится внешность гренландок. Нормальная, здоровая гренландская Ева. Если бы не уважение, какое я научился питать к спартанским привычкам гренландских женщин, я почувствовал бы опасения за эдем, в который ввел ее. Вскоре от опасений не осталось и следа. Чем бы она ни занималась в эти дни - скалывала ли лед с потолка, извлекала ли гниющие кости и отбросы из мерзлого болота, служившего полом, сидела ли без дела, дрожа от холода, или бродила по сугробам, чтобы согреться, - она была абсолютно спокойна, довольна и счастлива. Входя в дом, где отовсюду капало, я содрогался и чтобы подбодрить ее спрашивал:
- Айорпа? Что, очень плохо?
Она поднимала глаза от работы и, улыбаясь, отвечала.
- Аюнгулак. Хорошо.
Мы восхищаемся жаворонком за то, что он поет летом в небе. Полина могла часами петь в этой пещере.
Еды оказалось маловато, я не рассчитывал, что нас будет двое. На завтрак я готовил рис с пеммиканом или с рыбой, на ужин кашу из овсяной муки, без всего. Тарелок не было, мы ели поочередно из кастрюли. У нас не было ни ложек, ни вилок, и я вырезал деревянную ложку из куска доски.
- Мамапок, - говорила Полина, пробуя кашу, что значит "восхитительно".
В доме никогда не бывало тепло, примус оказался слишком мал. И я не мог держать его зажженным все время, так как керосину Давид привез мало. Через час после того, как гас примус, пол и нижняя часть стен снова замерзали. На Полине было мало одежды.
- Где твоя одежда, Полина? - спросил я.
- Вот, - ответила она, указывая на пару камиков и анорак.
Мы не могли спать иначе, как вдвоем в моем спальном мешке. Если б я галантно отдал его Полине, то, окоченев ночью, все равно заполз бы в него. А если б я и не заполз, никто бы этому не поверил. Мы оба спали в мешке. Попробовали залезть в него одетыми и не смогли. Тогда мы разделись. Два пальца в одном пальце перчатки - вот как нам было тесно, но только так удавалось влезть в мешок. Ночи были адские. Мы поочередно пользовались привилегией с трудом вытащить одну руку и подержать ее снаружи, давая ей остыть, чуть ли не замерзнуть. Это было единственное облегчение. Полина немного спала, но уже не пела.
Я мог бы отослать Полину обратно в день приезда: ни за что на свете я не отослал бы ее! Я ведь писал, чтобы прислали девушку: что ж, вот она. Следует ли приписать Павиа редкое чувство юмора или считать его невероятно умелым торговцем - это к делу не относится. Отослать домой! Полина не пережила бы такого позора. Она отлично знала это и осталась.
Днем она убирала в доме, мыла кастрюлю и ложку, потом бродила кругом и пела. А ночью, следуя примеру моего намеренного бесстыдства, снимала свою жалкую одежонку и протискивалась ко мне в теплый мешок из оленьей шкуры. Бедная, дрожащая, замерзшая, просто закоченевшая от холода, ни на что не жалующаяся эскимосочка. Потом она согревалась, и вместе с теплом приходил иногда сон.
Днем не происходило ничего особенного; погода стояла мягкая, ясная. Над нашими головами простирался глубокий темно-синий свод. Перед глазами высились громадные, испещренные полосами снега склоны гор и открывался единственный узкий вид на уходящую вдаль покрытую снегом поверхность морского льда вплоть до далеких вершин и горной цепи Нугсуака. Над нами вздымалась гора Каррат; темно-красные камни на ее склонах казались золотыми на фоне освещенного солнцем неба. Мы редко уходили далеко, так как снег был глубокий и рыхлый, но какой вид открывался с вершины мыса! Вблизи виднелись изумительные складчатые горные склоны Кекертарсуака, а дальше разворачивалась широкая панорама изломов северных горных цепей. Бледное золото освещенного солнцем снега и синева, там и сям пятно голого черного горного склона, подчеркивающее ослепительное звучание всего остального. Снежная болезнь; может быть, она поражает глаза ради спасения наших душ? Мы вставали засветло и ложились затемно; почти весь день я работал.
У нас побывало два гостя. Первый - охотник, шедший из фьорда Кангердлугсуак, - увидел меня за работой и решил посетить нас. Это был очень несчастный человек. Он рассказал мне, что жена его умерла и дом сейчас пустует; хороший дом с застекленными окнами и печкой. Да, так он и стоит в Нугатсиаке, и никого в нем нет. Долгое время охотник сидел молча.
- Когда-то на Каррате было много домов, - продолжал он, - дома стояли тут и там. Да, одно время здесь было много домов. Теперь только один. Дома, люди, все пропало.
