Александр Ржешевский - Вторжение. Судьба генерала Павлова
Подбежавший адъютант пылко отрапортовал.
У ближнего бомбардировщика летчик махнул рукой. Адъютант понял жест и доложил Болдину о готовности самолета.
Поднимаясь по трапу, Иван Васильевич оглянулся. Пытаясь прогнать накатившее волнение, запомнил с пронзительной ясностью старенький ангар на краю ровного поля, гнущиеся возле него на ветру березки. И вдруг с болью вспомнил нежное лицо жены. Счастливое в первый миг встречи и заплаканное при расставании.
Бомбовоз покатился по земле, набирая скорость, и, ударившись о какой-то бугор, завис в небе.
Кроме адъютанта с Болдиным летели капитан Горячев из отдела боевой подготовки и еще один молчаливый офицер из оперативного управления штаба. О нем в последнюю минуту распорядился Климовских. Характер полученных этим офицером поручений остался неизвестен Болдину.
Солнце блеснуло на кончике крыла и взметнулось вверх. Бомбовоз налегке без труда пробил облачную гряду и застыл в пустынном голубом сиянии, словно отгородившись слепящей белой пеленой от земли, памяти и войны.
Но война, в которую верилось с трудом, вскоре заставила о себе подумать. Если бы над ухом у Ивана Васильевича разорвали картонную коробку, он бы, наверное, быстрее сориентировался в ситуации. А тут сидел и не понимал, отчего в брюхе бомбовоза прямо перед ним появились дыры, из которых со свистом рвется воздух. Лишь спустя некоторое время, исчисляемое мгновениями, понял, что их тихоходный толстяк подвергся воздушной атаке. Вторая пулеметная очередь вспорола обшивку позади Болдина, и он, оцепенев, уловил в монотонном шуме ревущих двигателей злой комариный писк. Глянул вниз. Прямо к ним, отряхивая с крыльев клубящуюся пену облаков, поднимался «мессершмитт».
«Вот она — расплата! Неотвратимая, как смерть…» — мелькнула мысль. — Расплата за легкость и ловкачество. За то, что бросил Павлова… Одного отчитываться перед Москвой. А виноваты оба. За то, что боялись высказывать мнение, а тем более настаивать на нем. Или даже нарушить приказ в пределах допустимого. Разве нельзя было скрытно поставить округ под ружье еще неделю назад, перебросить самолеты на тыловые аэродромы, выдвинуть к границе крепкие части, рассредоточить склады, особенно с горючим? Сейчас они все разведаны, по ним и бьют».
Болдин успел обдумать все эти мысли, пока последняя облачная дымка соскальзывала с черного «мессершмитовского» крыла. И еще осталось время для ужаса, который, однако, не изменил ни одной черточки на его окаменевшем лице.
Тонкая фюзеляжная обшивка провалилась под ним, голова в шлеме крепко стукнулась о твердую переборку. Он повис на ремнях. «Что делаешь?» — хотел закричать Иван Васильевич, но только открыл рот. Так с открытым ртом и вытаращенными глазами свалился в пике, навстречу «мессершмитту». В реве и грохоте над ним мелькнуло огромное крыло с желтым крестом. «Мессершмитт» пронесся выше. Пилот бомбовоза намеренно пошел на таран. Зато немец, уверенный в своем превосходстве, уклонился от встречи. В этом было спасение, и бомбардировщик безо всяких препятствий окунулся в непроницаемую для глаза толщу облаков.
Оторвались от преследования и сели посередине между Белостоком и Волковыском. В нескольких сотнях метров просматривалось шоссе с разрозненными группами беженцев. Уже началось.
То, что еще вчера выглядело бы ужасным, стало вдруг обычно, понятно и не вызывало удивления.
— Товарищ генерал, смотрите, — позвал адъютант.
Болдин в задумчивости провел пальцами по фюзеляжу, ощупывая пробоины. Адъютант насчитал их больше двадцати. Был обстрелян и второй бомбардировщик, приземлившийся следом.
Судьба дважды за день улыбнулась Ивану Васильевичу, и он это отчетливо осознал. Поэтому последовавший вскоре налет уже не привел его в шоковое состояние и даже не слишком огорчил. Ринувшаяся с высоты девятка немецких пикировщиков превратила полевой аэродром в пылающий факел. Четыре «ишачка», стоявшие на краю поля, и два прилетевших бомбардировщика были разметаны в горящие клочья. Но Болдин уже понимал, что его возвращение зависит не от наличия самолетов, а от других, более серьезных причин.
Новый массированный налет «мессершмитов» только напугал народ, но ничего не привнес в страшную картину разрушения. Один из самолетов, издеваясь, начал гоняться за подводами, которые вытянулись из леска, и довел лошадей до помешательства своим ревом и пулеметными очередями. Помешательство людей как бы предполагалось уже само собой. А безумие животных казалось особенно тягостным.
Иван Васильевич, стиснув зубы, глядел на дорогу. Как командующий, он впервые ощутил свою полную беспомощность и жуткий стыд. Если бы не люди с почерневшими лицами, которые сновали кругом, не офицеры аэродромного обслуживания, отдававшие честь и этим выражавшие доверие и надежду, не день, когда все видно, он бы сел на землю и расплакался от бессилия.
Адъютант Крицын оказался более расторопным, чем Иван Васильевич предполагал. Через полчаса после налета он прикатил к лесному мыску, окаймлявшему аэродром, потрепанную полуторку.
Водитель с трудом дотянулся до пилотки.
— Ехать в Белосток опасно, товарищ генерал.
Болдин стряхнул с плеча круживший над аэродромом пепел.
— Почему?
— Немецкие парашютисты, товарищ генерал, — хмуро оправдывался солдат. — Парашютные десанты… Опасно.
В широко раскрытых глазах солдата мелькнул испуг, потому что стоявший перед ним симпатичный и добрый генерал в секунду переменился и рассвирепел:
— А где на войне не опасно? — прогремел его голос.
Солдат втянул голову в плечи и больше не возражал. Иван Васильевич втиснулся в кабину. Адъютант с капитаном Горячевым и штабной оперативник улеглись в кузове. Объезжая воронки от разрывов, полуторка вылезла на дорогу и промчалась мимо указателя «Белосток», который покосился и был повернут в небо.
Болдин хранил молчание. Внезапный спазм раздражения оказался спасительным. После бомбардировки аэродрома, расстрела с воздуха беззащитных жителей и лошадиных повозок Болдин стал другим человеком. Это был уже не тот генерал, которого знали, штабной «чистюля», предпочитавший на карте остро заточенные карандаши. Иван Васильевич превратился в старого служаку, который недоволен всем на свете — обстоятельствами, жизнью, собственными распоряжениями и тупостью подчиненных. Поэтому разговаривал только криками и рыкал на солдата-водителя при каждом повороте.
— Лево! Право! — хотя это и так было видно. — Прямо! Быстрее! Останови! Крицын! Проверьте, что за люди?
Им навстречу с изможденными лицами беспорядочно и будто бы бесцельно двигалась толпа работяг.
Болдин высунулся из кабины:
— Кто такие?
Ответом было молчание, и Болдин поежился:
— Куда путь держите?
Даже улыбку бодренькую изобразил.
— В Волковыск, — отозвался самый ближний из работяг.
Скинул тужурку с тощих плеч и вытер ею измазанное лицо.
— Из отрядов… мобилизованные. Укрепрайон оборудовали. Да немец не дал. Сейчас там земли не видать, сплошной огонь.
— Далеко? — спросил Болдин.
— Километров сорок.
— А Белосток наш? — спросил, высунувшись, оперативник сверху.
— Покуда шли, наш был.
— А там кто знает, — отозвался голос из глубины толпы. — Прет.
Болдин неопределенно кивнул. Минута — и толпа, и встреча остались в прошлом. Ничего не облегчили, не прояснили.
— Воздух, товарищ генерал, — Крицын выговорил с трудом, точно ему не хватало дыхания.
Болдин и без него видел. Сделал знак водителю. Тот затормозил и кинулся к ближайшему леску. За ним поспешили остальные.
Полтора десятка зловещих точек на горизонте обернулись гудящими бомбардировщиками и заполонили все небо. Шли вольно, безнаказанно. Первые, видно, имели задание, за машиной гоняться не стали. Зато оставшиеся три самолета резко снизились над лесом, чтобы точнее стрелять по беженцам, заполонившим дороги. И выскакивали из-за макушек деревьев один за другим. Открыли огонь и кинули несколько бомб. Одной из них — ближней — разворотило машину. Капитану Горячеву осколок угодил в лицо. С трудом, по петлицам, Болдин понял, что это был Горячев. Оказался убит и водитель, убежавший раньше всех.
— Боялся ехать из-за десантников, — сказал Болдин. — А смерть его по-другому нашла. Чуял, наверное. А? Как думаешь? — обратился он к Крицыну.
— Почуешь, когда они летят один за другим, — выговорил с трудом адъютант. — И никого наших нету.
Подошедший оперативник посмотрел на часы и взглянул на него.
— До Белостока километров десять осталось, — сказал он, ни на кого не глядя. — Может, пешком дойдем?
Оба подчиненных не произнесли при обращении «товарищ генерал», точно вина за случившееся лежала на нем. Иван Васильевич заметил это, но ничего не сказал.
