Эмиль Мань - Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII
Кроме анонимных альковов таких «смешных жеманниц», существовали и другие, более известные, но не пользовавшиеся доверием общества, и существование их в начале XVII в. было весьма шатким и непрочным.
Одним из подобных салонов руководила до самой своей кончины, случившейся в 1615 г., Маргарита Валуа, первая жена Генриха IV, с которой он развелся. Размещался салон в ее роскошном дворце на набережной Малаке, и отвергнутая супругом королева ставила себе задачей радостно, по-эпикурейски проводить здесь время. Она развлекалась в обществе музыкантов, философов и поэтов, которым за это платила, делая порой кого своим любовником, а кого шутом.
Со своей стороны, Мадлен де Ла Ферте-Сеннектер, в былые времена фрейлина Екатерины Медичи завела себе другой салон, еще более необычный. Иногда его завсегдатаи собирались в особняке Немуров, иногда – Суассонов, словом, там, где вынуждало на этот раз искать кров тяжелое финансовое положение основательницы. Но каким бы оно ни было, она регулярно, каждую неделю, как пишет один хроникер, принимала у себя дипломатов разных национальностей, у которых изо всех сил старалась выведать их секреты. Это была настоящая интриганка, куда более жадная до политических новостей, чем до окололитературной болтовни, презиравшая общество писателей, хотя и сочинявшая тайком сама роман в четырех частях под названием «Орази», где рисовала галантные нравы, которые так восхищали ее в юности при дворе Генриха III.
Третьей владелицей салона, правда, ничуть не похожего на первые два, была старая дева, Мари ле Жар мадемуазель де Гурне, знаменитая названая дочь Монтеня, издавшая после его смерти «Опыты». Примерно в то же время она устроила нечто вроде «центра по обмену духовностью» под крышей дома, где жила на улице Сент-Оноре, прямо напротив отцов-ораторианцев. Такое было странное место, почти что чердак, куда забирались, цепляясь за веревку. Все стены были заставлены книгами, а в угловом шкафу стояли горелки и реторты заядлого алхимика. Прожившая большую часть своей жизни в XVI в., хозяйка дома одевалась по обветшалой моде ушедшего столетия и говорила, как было тогда принято, не стесняясь крепких выражений. Ворчунья и брюзга по натуре, она весьма нелюбезно принимала всякого приходящего, исключение делалось лишь для милейшего аббата де Буаробера, который, сжалившись над ее невезучестью, выбил у кардинала Ришелье пенсион в 200 экю для самой престарелой девственницы, в 50 экю – для ее компаньонки, мадемуазель Жамен, незаконной дочери Амадиса Жамена, в 20 экю – для ее любимой кошки по имени мадам Пиайон (Плакса) и, наконец, в 1 экю – для новорожденного котенка. Мадемуазель де Гурне представляла собою достаточно редкий для своего времени тип женщины-писательницы, родом из мелкопоместного дворянства, разорившейся на поисках философского камня, живущей впроголодь доходами от литературы, достаточно сведущей в греческом и латыни, чтобы замечать оплошности переводчика античных текстов, по нечаянности оказавшегося ее соседом аббата де Мароля, страстно увлеченной этимологией и грамматикой, при случае баловавшейся рифмами, азартной и язвительной полемисткой, грозной для противников в споре – и в то же самое время насыщавшей свою прозу архаизмами, добрячкой по отношению к тем, кто с ней жил, верным, преданным, искренним, наивным человеком, целиком отдающимся жизни духа. Кроме нескольких дам, с почтением относившихся к особенностям ее характера и к ее добродетелям, она принимала у себя только литераторов. Одни приходили к ней на чердак подискутировать на философские темы, обсудить книги, поговорить о стиле письма. Другие, для которых главным было непрестанное зубоскальство, являлись сюда с мистификациями разного рода, чтобы потом вволю посмеяться над старушкой со своими приятелями-либертинами.
Но чердак мадемуазель де Гурне нисколько не в большей степени, чем кабинеты королевы Маргариты или мадемуазель де Сеннектер, имел право рассматриваться как один из тех салонов, которые силились облагородить общество и вернуть духу главенство над материей. До конца эту роль при Людовике XIII играли лишь три салона, и все три более или менее преуспели в своих намерениях.
Одним с необычайным изяществом руководила Катрин де Вивонн, маркиза де Рамбуйе; облик второго точь-в-точь напоминал своей живостью хозяйку – Мари Брюно, госпожи де Лож; третий во всем повиновался фантастическим порывам Шарлотты дез Юрсен, виконтессы д'Оши. Первая и третья из вышеупомянутых дам происходили из знатных, прославленных фамилий. Катрин, родившаяся в Риме в 1588 г., была дочерью Жана де Вивонна, маркиза де Пизани, знаменитого дипломата; по материнской линии она происходила из княжеского рода Савелли; в 1600 г. вышла замуж за Шарля д'Анженна, маркиза де Рамбуйе. Да и виконтесса, со своей стороны, тоже лицом в грязь не ударила по части происхождения и знатности: правда, неизвестно, в каком именно году, но она родилась от брака Жиля дез Юрсена и Шарлотты д'Арс, а примерно в 1595-м обвенчалась с Эсташем де Конфланом, чрезвычайно гордившимся прославленными предками, числившимися в его генеалогическом древе.
По сравнению с такими знатными, надменными и роскошными дамами, Мари Брюно была фигурой вовсе незначительной. Она появилась на свет в результате брака некоей Николь дю Бей и Себастьена Брюно, буржуа-гугенота из Труа, большого доки по части дел и финансов, который стал, неведомо каким образом, интендантом принца Конде, потом короля Наварры, разбогател на этих должностях, а когда настало время религиозных войн, нашел себе убежище сначала в Седане, потом в Ларошели. Мари родилась в 1584 г. в первом из этих городов, а в 1588-м перебралась с отцом и матерью во второй, сидя вместе со старшей сестрой верхом на навьюченном корзинами осле. 4 декабря 1599 г. она вышла замуж за Шарля Решиньевуазена, господина де Ложа, не без того, как говорили, чтобы предоставить ему перед этим неопровержимые доказательства своей любви. Шарлю, если верить тем же злым языкам, одинаково нравились ум невесты и ее приданое. Году этак в 1603-м Решиньевуазены обосновалось в Париже, где Генрих IV, благоволивший к единоверцам, которые верно служили ему, одарил отца семейства благородной должностью секретаря-советника, а мужа Мари сделал дворянином и оставил при дворе. Таким образом, дворянство Мари было совсем недавним, так сказать, «свеженьким».
Судя по всему, мадам де Рамбуйе превосходила соперниц красотой. На портрете, написанном на пергаменте, она предстает просто-таки богиней с нежными, тонкими чертами лица, сохраняющего тем не менее радостное выражение, одета там Катрин в пышное платье с цветными узорами, украшенное золотыми кружевами. Лицо коленопреклоненной мадам д'Оши на эстампе, выполненном гравером Даре, различить трудно, но поклонники ее утверждали, будто она даже слишком хороша собой, зато противники заявляли, что физиономию красотки портили вечно гноящиеся глаза и тусклый, как у больной, оттенок кожи. А мадам де Лож, ни единого портрета которой не сохранилось, Таллеман де Рео описывал как особу весьма скромного обаяния и недостаточной природной элегантности.
Все три дамы получили прекрасное образование. Мадам де Рамбуйе владела итальянским и испанским, изучала латынь, чтобы читать в подлинниках тексты Вергилия, и вообще чтение было для нее высочайшим из наслаждений. Мадам д'Оши вроде бы тоже разбиралась в латыни, но, по другим сведениям, больше хвалилась тем, что знает ее, чем знала на самом деле. А мадам де Лож никак не могла понять, что все-таки ближе ее душе – поэзия или тяжеловесные сочинения протестантских священнослужителей.
Ни одна из них поначалу не держала в голове такой примитивной мысли – просто взять да и открыть салон. Госпожа Рамбуйе, как и госпожа д'Оши благодаря своему социальному положению были приняты при Дворе и буквально пропадали там. Зато мадам де Лож, жена «подчиненного» Его Величества, если и бывала там, то как-бы в тени. Маркизу приглашали танцевать в королевских балетах, репутация милой и умной женщины помогла ей быстро войти в кружок приближенных королевы; виконтесса – особа экстравагантного нрава – вызывала там только насмешки; мадам де Лож так и не удалось выделиться из теснившей ее со всех сторон толпы, да она к этому и не стремилась. Но первая из трех довольно скоро покинула Двор, показавшийся ей обиталищем грубости, и две другие тоже – разочарованные тем, что там не оценили должным образом их достоинств. Кроме того, материнский долг вынуждал опять-таки всю троицу всякий раз брать долговременный «отпуск»: у мадам д'Оши было трое детей, у мадам де Рамбуйе – семеро, у мадам де Лож – девять. Они встречались друг с другом как в Лувре, так и за его стенами. Разница характеров и темпераментов не позволяла им по-настоящему подружиться, но тем не менее они обменивались визитами и время от времени письмами, исполненными комплиментов.
Году примерно в 1607-м, вероятно движимая целью взять реванш за холодный прием, оказанный ей придворными, мадам д'Оши решила устроить себе собственный «двор». Тогда она жила на улице Гранд-Трюандери[132], в самом центре богатого прихода Святого Евстафия. Виконтесса с детьми занимала огромный особняк: меньший не подошел бы – столько было слуг и экипажей. Здесь она наслаждалась полной свободой: ее муж, назначенный губернатором Сен-Кантена, вынужден был жить вдали от семьи, возложив на супругу улаживание по доверенности всех своих дел.
