Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Борозняк Александр Иванович

— Было ли установление и функционирование национал-социалистического режима результатом акций германской политической, экономической и военной элиты или же ответом на воздействие внешних раздражителей?

— Какой меркой мерить преступления Третьего рейха, считать ли их беспрецедентными, ни с чем не сравнимыми, самыми тяжкими преступлениями всемирной истории или же они вторичны, сопоставимы со злодеяниями иных стран и эпох?

— Каким был характер Второй мировой войны, кого следует считать виновным в ее возникновении и в поражении нацистской Германии?

Статья Нольте, опубликованная влиятельной консервативной газетой «Frankfurter Allgemeine Zeitung», начинается с констатации, общей, кажется, для всех участников дискуссии: «Прошлое не уходит… Напротив, оно кажется все более живым и полным сил… как ужасное видение, как прошлое, которое прямо-таки обосновалось в современности, нависая над ним карающим мечом». Но за этой бесспорной формулой следовали призывы к «исправлению черно-белых образов, созданных современниками, втянутыми в схватку», а также сомнительные утверждения о «вторичности» нацистских преступлений, которые были только повторением криминальных акций прежних лет.

Главную ответственность за преступления режима Нольте перекладывал на Россию и на большевиков. Тезисы западноберлинского профессора были изложены предельно откровенно, хотя и в форме обращенных к читателю вопросов: «Может быть, национал-социалисты, Гитлер прибегли к “азиатским злодеяниям” лишь потому, что считали себя и себе подобных потенциальными или реальными жертвами таких же “азиатских злодеяний”, осуществляемых другими?.. Разве большевистские “убийства из классовых соображений” не были логическим и фактическим прологом “убийств из расовых соображений”?» [613].

Избранный Нольте способ интерпретации нацизма был воспринят современниками как попытка оправдать, «обезвредить», «декриминализировать» самый зловещий период германской истории. Речь шла о том, чтобы снять с гитлеризма историческую вину, освободить немцев, прежде всего новое поколение (обладающее, по словам канцлера Коля, «привилегией позднего рождения»), от комплекса ответственности. По утверждению Нольте, Гитлер был всего лишь копией Сталина, а Освенцим только «технически усовершенствованной» копией ГУЛАГа. И дело не в том, что национал-социализм именовался непосредственной реакцией на большевистскую революцию в России (сколь привычна и сколь привлекательна мысль, что во всем виноваты русские!). Третий рейх — Нольте был не оригинален! — трактовался как некое чужеродное вкрапление в структуру германской истории, но никак не продолжение реакционных тенденций немецкого прошлого.

Нольте — и в этом, кажется, единственное сходство статей 1986 г. с его ранними произведениями — рассматривает фашистский режим в глобальном контексте. Но если в начале 1960-х гг. он связывал нацистское движение и гитлеровскую диктатуру с интересами определенных кругов внутри Германии, то теперь центр тяжести в его публикациях сместился. Главным стал поиск корней гитлеровской диктатуры не внутри, а вне Германии — в событиях, происходивших в России после 1917 г. В тени остаются реальное противостояние гитлеризма и западной либеральной системы, равно как и противоречия, порожденные итогами Первой мировой войны.

Нольте и его единомышленники вновь обратились к явно упрощенному варианту (версия о «первичности» большевизма) теории тоталитаризма, что было знаком ее явного ренессанса, ее возвращения в арсенал западногерманской исторической науки. Нольте призывал: «Теория тоталитаризма должна быть восстановлена в своих правах», потому что национал-социализм и большевизм суть явления, «дополняющие друг друга» [614]. Его поддержал Клаус Хильдебранд, поскольку, по его мнению, тезисы Нольте позволяют высвободить историю нацистского периода из плена «мнимой исключительности» и вписать ее в процесс «общетоталитарного развития» [615].

Карл Дитрих Брахер, который не принадлежал к числу резких оппонентов Нольте, писал по поводу попыток спекулятивного применения концепции тоталитаризма: «Кровавые преступления одной диктатуры нельзя исторически оправдать путем сравнения со злодеяниями другой диктатуры. Кроме того, сравнение диктатур вовсе не означает их отождествления» [616].

Одновременно предпринималась попытка пересмотреть причины Второй мировой войны и геноцида по отношению к еврейскому населению Европы. Нольте и его сторонники объявляли эти преступления «ответом» на мифическое «объявление войны» Гитлеру со стороны международных еврейских организаций. Тезис о нацистской диктатуре как орудии «превентивного убийства» был органично дополнен установкой об «оборонительной» войне Гитлера против СССР. Абсурдная версия о «справедливом походе на Восток» была явно неприемлема для общественного сознания, поэтому «стилизация» характера войны коснулась ее заключительной фазы, когда боевые действия велись уже на территории Германии.

В апреле 1986 г. в газете «Die Welt» была опубликована серия статей Хильгрубера, вышедшая вскоре в виде брошюры «Двойной закат. Крах германского рейха и конец европейского еврейства». В трактовке кельнского историка (в свое время немало сделавшего для выявления преступного характера германской агрессии против СССР) гитлеровский режим образца 1944–1945 гг. приобретал фальшивую маску «защитника Запада» от «азиатских орд». По утверждению автора, гитлеровская армия, «самоотверженно сражаясь на Востоке», «спасала население рейха» и всей Европы от «большевистского потопа». Поражение диктатуры оказывалось равнозначным «поражению Европы» [617]. Вновь появилась на свет (в статьях журналиста Гюнтера Гилессена и сотрудника Ведомства военно-исторических исследований Иоахима Хоффмана [618]) многократно опровергнутая легенда о «превентивном» характере нападения фашистской Германии на Советский Союз.

Ганс Моммзен видел серьезную потенциальную опасность в том, что «оказалась зыбкой демаркационная линия» между респектабельной наукой и маргинальной неонацистской прессой [619]. Версии, которые «до недавнего времени считались экстремистскими и находились под знаком табу в качестве близких к идеям национал-социализма», — писал Арно Клённе, — неожиданно стали «приемлемыми для приличного общества» [620].

В связи с этим уместно сказать и об оценке Фрицем Фишером попыток Эрнста Нольте навязать общественному мнению тезис о «вторичной природе» гитлеризма. Фишер напомнил о неразрывной связи указанной версии с прежними — многократно отвергнутыми — тезисами консервативных историков. Фишер подчеркивал опасность ложных установок, при помощи которых «национал-социализм и Гитлер удаляются из германской истории и именуются реакцией на большевизм, на преступления сталинизма» [621].

Почему в роли зачинателей дискуссии выступили авторитетные ученые, почему они пошли, по существу, на повторение определенных установок маргинальной публицистики? Очевидно, объяснение (если отвлечься от явных личных пристрастий и неумеренных амбиций Нольте и Хильгрубера) следует искать в изменении общественно-политического климата ФРГ.

Несомненно, существовала прямая связь между публикациями указанных авторов и событиями, происходившими в Советском Союзе на начальной фазе перестройки. Почему разоблачения сталинизма — необходимые и благотворные — стали питательной средой для «обезвреживания» национал-социализма? Не по причине ли непростительной запоздалости и явной непоследовательности кампании по «преодолению культа Сталина»?