Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Борозняк Александр Иванович

Приближалась сороковая годовщина окончания Второй мировой войны. В печати Федеративной Республики, на радио и на телевидении развернулась острая дискуссия о смысле военного поражения нацистской Германии. Как нужно отмечать день безоговорочной капитуляции (для немцев и западноевропейцев, в отличие от нас, это 8, а не 9 мая): как «день траура» или как «день освобождения»? «Неудобная памятная дата» — так именовал этот день еженедельник «Die Zeit». Далее следовал прогноз, который полностью оправдался: «8 мая послужит нам уроком, какого прежде не было. Нам очень нелегко достойно отметить этот легендарный день, когда закончилась Вторая мировая война, когда Германия была одновременно побеждена и освобождена» [578]. Социал-демократический еженедельник «Vorwärts» сетовал по поводу «неспособности немцев найти общий язык с собственной историей» [579]. «Вы всегда сможете различать немцев по тому, как они называют 8 мая: днем поражения или днем освобождения» [580], — писал в марте 1985 г. Генрих Бёлль.

По мнению председателя фракции ХДС/ХСС в бундестаге Альфреда Дреггера, день 8 мая 1945 г. стал датой «одной из величайших, если не величайшей, катастроф германской и европейской истории» [581]. «Frankfurter Allgemeine Zeitung», именуя негативную реакцию общественности на заявление Дреггера «чрезмерной и истерической», вопрошала: «Какое внутреннее оправдание существует для того, чтобы праздновать именно эту годовщину?» [582]. Газета «Bayernkurier» назвала возможные мероприятия, напоминающие о капитуляции вермахта, «кощунственными, унизительными» и провоцирующими «национальное самоунижение» [583].

Знаком идейно-политической ориентации консервативных сил стало — вопреки многочисленным публичным протестам — совместное посещение канцлером Колем и президентом Рейганом кладбища солдат и офицеров войск СС в Битбурге (Рейнланд-Пфальц) 5 мая 1985 г. Рейган (при полном одобрении Коля) назвал нацистов «такими же жертвами, как и жертвы концлагерей» [584]. Ответственным государственным деятелям США и ФРГ полагалось бы знать, что на руках похороненных в Битбурге нацистских злодеев — неотмытая кровь борцов против фашизма, в том числе американцев, погибших во время боев в Арденнах и в концлагерях.

«Призрак Битбурга, — был уверен Генрих Август Винклер, — должен помешать нам извлечь уроки из нашей истории, уверить нас в том, что в прошлом мы были совсем иными, чем на самом деле. Он завлекает нас на тропу, которая уже однажды привела нас к катастрофе» [585]. Образная характеристика опасной возможности поворота в историческом сознании ФРГ была дана Тео Зоммером: «Мы знаем, откуда дует ветер, — это ветер, кружащих каркающих воронов над Кифгейзером» [586]. (Кифгейзер — горная гряда, в недрах которой, согласно преданию, погребен император Фридрих I Барбаросса [ок. 1125–1190], чье имя стало символом прусско-германской агрессии. Он спит в пещере, его борода приросла к полу, но придет время, разверзнутся каменные своды, и император выйдет, возродив былое могущество германской империи…)

В этой обстановке неожиданно (и ожидаемо!) прозвучала речь федерального президента, представителя партии христианских демократов Рихарда фон Вайцзеккера в бундестаге 8 мая 1985 г. За кандидатуру Вайцзеккера, который в 1984 г. стал президентом ФРГ, голосовали не только члены ХДС, но и либералы, и многие социал-демократы, поскольку он был для них личностью, объединяющей граждан ФРГ, символом добропорядочности и моральной чистоты. Свое кредо он выразил следующим образом: «Прогресса можно добиться лишь с помощью консерваторов. Нужно не подавлять их, а привлекать на сторону прогрессивных идей… Настоящие консерваторы должны быть открыты прогрессу. Тот, кто отвергает прогресс, становится реакционером» [587].

В парламентской речи — вслед за Карлом Ясперсом — он исходил прежде всего из нравственной оценки Третьего рейха, мысля в категориях противостояния злу и насилию, защиты прав и достоинства человека. Ни один германский политик послевоенного времени не поднимался до той высоты чувств и высокой честности перед историей, которых достиг в своей речи Вайцзеккер. Он точно и беспощадно сопоставил тогдашнее и нынешнее восприятие окончания Второй мировой войны. День окончания войны вовсе не был и не мог быть в Германии днем торжества: «Понять сразу, что к чему, было не так просто. Смятение и неясность царили во всей стране. Капитуляция была безоговорочной. В руках победителей находилась вся наша судьба. Прошлое было ужасно, и таким же оно было для многих из них. Потребуют ли они от нас стократной расплаты за то, что мы им* причинили?.. И все же день ото дня все яснее становилось то, с чем мы все сейчас согласны. 8 мая было днем освобождения. Этот день избавил всех нас от человеконенавистнического режима нацистской тирании… У нас есть все основания считать 8 мая 1945 года концом ложного пути германской истории, концом, который таил в себе зерно надежды на лучшее будущее… 8 мая — исторический водораздел, рубеж не только немецкой, но и европейской истории» [588].

Мысли Вайцзеккера — философа и проповедника — берут за живое. «Нельзя задним числом изменить прошлое, нельзя его отменить, — говорил президент. — Но всякий, кто закрывает глаза на прошлое, становится слепым и к настоящему. Кто не желает помнить о бесчеловечности, тот становится восприимчив к новому заражению… Будем стараться, насколько это в наших силах, смотреть правде в глаза… Вспомнить — значит восстановить в памяти случившееся с честностью и прямотой, какие необходимы, чтобы оно сделалось частью сознания» [589].

«Все мы, — продолжал Вайцзеккер, — виновны мы или нет, старые и молодые, обязаны принять это прошлое. Его последствия касаются всех нас, и мы отвечаем за него». Именно поэтому важно понять, «почему жизненно необходимо не дать угаснуть памяти», «смотреть в лицо правде истории трезво и без односторонности» [590].

Только при этом условии память о германской истории «станет руководством для нашего поведения в настоящем и будущем». Чем честнее мы отнесемся к памяти о трагических страницах германской истории, говорил президент, «тем с большей свободой мы примем на себя ответственность за ее последствия» [591].

Вайцзеккер четко указал на вину немцев за агрессию против СССР и народов Европы: «За оружие насилия схватился Гитлер. Почин Второй мировой войны останется связанным с именем немцев… Мы вспоминаем сегодня со скорбью обо всех погубленных войной и о жертвах насилия. Мы особенно помним о шести миллионах евреев, убитых в немецких концентрационных лагерях. Мы вспоминаем обо всех народах, пострадавших в войне, прежде всего — о неисчислимо многих гражданах СССР и поляках». И далее: «Мы хотим дружбы с народами Советского Союза» [592].

Это был ответ на обозначенные Михаилом Горбачевым еще неясные политические инициативы, которые, надеялся Вайцзеккер, открывали возможность перемен в европейской политике. Из суждений федерального президента следовал вывод — безупречный в логическом и в нравственном измерениях: «Будем чтить свободу. Будем работать для мира… Будем стараться, насколько это в наших силах, смотреть правде в глаза» [593].