Александр Окороков - Мемуары власовцев
Все его манеры, несмотря на кажущуюся солдатскую грубость, все же располагали к себе. Чувствовался большой человек, который мыслит, не задерживаясь на мелочах, каким-то непостижимым инстинктом умеющий находить правильную линию. Я подчеркиваю — инстинктом, потому что я ни во время первой нашей беседы, ни во время дальнейших встреч и обменов мнениями не мог констатировать наличия у Власова особенно большой начитанности и учености в области политики, гуманитарных и социальных наук, искусства и т. д. Военные мне потом говорили, что его эрудиция в области военных наук огромна, и он в этом отношении стоит очень высоко в ряду международных военных авторитетов. В Советской армии он дослужился до чина генерал-лейтенанта, будучи сравнительно молодым — в начале своих 40 лет, состоял в коммунистической партии, был орденоносцем, пользовался большим авторитетом даже у Сталина, у которого неоднократно бывал на личных докладах. Очевидно, советский Генеральный штаб учитывал, что в лице Власова имеет не только военного специалиста, но и способного политика, и поэтому направил его советником к Чан-Кайши, где он и провел около двух лет незадолго до войны.[43]
Рядом с ним Василий Федорович Малышкин действительно казался оправдывающим свою фамилию. Он ничем внешне не выделялся, но после нескольких минут разговора становилось ясно, что по своей культуре он стоит значительно выше Власова. Незаурядного ума человек, он быстро схватывал любую тему разговора и вел ее очень уверенно, будучи очень начитанным и разносторонне развитым. Если не ошибаюсь, в Советской армии он имел чин генерал-майора, командовал дивизией, был так же, как и Власов, членом партии.
Как только оба появились на вечере, Власов сразу же завладел вниманием всех присутствующих. Это внимание его нисколько не тяготило, он, очевидно, сам считал, что имеет на него право, и поэтому держал себя вполне уверенно. Естественно, разговор прежде всего коснулся наболевшей темы — перспектив борьбы с большевизмом на фоне той всеобщей ненависти, которую вызывала политика немцев. Меня поразил неожиданный оптимизм Власова. «Эх, дали б мне несколько дивизий, я бы сразу всему свету показал, на какой гнилой основе Сталин строит свои успехи, — сказал он. — Наш русский, украинский, белорусский селянин хорошо понимает, что Сталин его обманывает, обещая всяческие блага после войны, но он дерется, не имея выхода из того тупика, в который его загнала судьба; в начале войны ведь сдавались тысячами, никто не хотел воевать. Поверили немецкому слову — и в результате немцы устроили массовое уничтожение всех этих людей, добровольно бросивших свое оружие».
Я, бывший недавно председателем украинского Красного Креста, рассказал о тех ужасах, которые происходили в лагерях военнопленных, и о той бессмысленной жестокости, с которой культуртрегеры расправлялись с военнопленными и беззащитным населением. Когда меня в начале 1942 года арестовало гестапо, следователь нашел у меня в столе большое количество донесений наших агентов из лагерей, рассказов и клятвенных заверений очевидцев и опросов самих потерпевших, чудом вырвавшихся из лагерей, — и обвинил меня в тенденциозном отборе этих фактов! Однако я был далек от всякой тенденциозности. У меня еще в памяти было свежо ужасное происшествие с одни киевским старым врачом. После продолжительных поисков ему посчастливилось найти своего единственного сына в лагере военнопленных в г. Хороле. Это был один из самых ужасных лагерей, в нем свирепствовал сыпной тиф, и несчастные пленные гибли там сотнями ежедневно. Несчастный отец ходил повсюду с просьбами освободить сына, который был слабого здоровья. Его водили за нос обещаниями, и в конце концов, когда он получил это освобождение на руки и поехал в лагерь, он узнал, что его сын заболел сыпным тифом и накануне умер. Несчастные родители покончили жизнь самоубийством. И таких случаев было немало. Были и такие, когда сыновья и отцы погибали от голода в лагере, не имея возможности известить своих родных крестьян, живущих неподалеку, которые могли бы поддержать их.
Эти и подобные им примеры, которые я сообщил Власову и Малышкину, были причиной того пессимистического настроения, в котором я находился. Поэтому я высказал свое сомнение в том, что Власову удалось бы при наличии нескольких дивизий коренным образом изменить положение на Восточном фронте. Однако Власов настаивал на своем. Он считал еще возможным повалить Сталина — в том случае если немцы изменят свою политику по отношению к восточникам. Если немцы до сего времени вели политику уничтожения по отношению к своим врагам, то Сталин с не меньшей жестокостью уничтожал своих. «Ведь вам известно, какой расправе подвергается население после того, как большевики вновь занимают местность», — сказал он. И действительно, нам тоже было известно, что возвращение Красной армии несет с собой бесчеловечные расправы с теми, которым не посчастливилось унести ноги. «Наш народ находится сейчас в тупике, одинаково ненавидя и своих, и иноземных поработителей. Он ждет только сигнала, чтобы восстать».
Власов и Малышкин, видимо, искренне верили в то, что не всё еще потеряно, и свои надежды строили на том, что сейчас немцы организовали в Дабендорфе около Берлина школу пропагандистов, освободили много командного состава и сейчас ведут переговоры о более широкой легализации антибольшевистского фронта. Эта Дабердорфская школа послужила исходным пунктом в организации т. н. «РОА» — Российской Освободительной Армии. Все члены этой армии носили на рукаве буквы «РОА».[44]
Я в Берлине уже видел таких солдат. Я спросил Власова, какое он имеет отношение к этим частям. Он ответил уклончиво, хотя из ответа было ясно, что командуют этими частями немцы и что они в виде отдельных мелких соединений вкраплены среди немецких частей. В дальнейшем Власов выразил надежду, что все эти части ему удастся объединить под своей командой. Он уклонился также от прямого ответа, когда я ему поставил вопрос о его отношении к борьбе англо-американцев против Гитлера, но, когда мы возвращались втроем домой и уже никого с нами не было, Власов обронил фразу, что он считает настоящую борьбу Германии против союзников только прелюдией к окончательной схватке между Сталиным и остальным миром. «Я ведь пленный генерал с ограниченным кругозором и ограниченными возможностями, — добавил он, — и поэтому я не могу отвечать за русский народ, но мне кажется, что он не имеет оснований питать вражду к англо-американцам».
В конце нашей беседы я затронул вопрос о том, как они мыслят себе национальное самоопределение многочисленных народностей, населяющих пространство Советского Союза, и в первую очередь народа украинского. Ответил на этот раз Малышкин: «Принцип Ленина — самоопределение вплоть до отделения должен быть положен в основу будущего союза государств. Мы верим в то, что совместная борьба народов России с общим врагом спаяет их настолько, что они в дальнейшем заключат демократический союз свободных государств. Ведь Ленин самым гнусным образом обманул народы России и вместо самоопределения дал им ГПУ и централизованную по сути Советскую власть. Только Сталин в своей конституции постарался этот обман затушевать красивыми фразами о праве каждой республики в любое время выйти из состава Советского Союза. Мы же с Власовым знаем, сколько правды в этой фальшивой декларации, — засмеялся он. — Если нашим надеждам удастся осуществиться и мы организуем антибольшевистский фронт народов России, то мы его себе мыслим как союз всех на паритетных началах, как союз равных с равными. Глубоко ошибаются те, которые в нас видят носителей идеи единой-неделимой, равно как ошибутся в нашей поддержке и те, которые узкие национальные интересы будут ставить выше интересов борьбы с большевизмом», — закончил он.
Власов только изредка вставлял одобрительные реплики во время этого заявления Малышкина. «Пусть никто не забывает, — добавил он, — что мы советскую идею не считаем самое по себе плохой, мы против обмана и насилия, против преследований политических противников, но не против того хорошего, что дала народам России Советская система. Поэтому со всякими реакционерами и единонеделимщиками нам не по дороге».
Со смешанными чувствами возвращался я домой с этой беседы. Оптимизм Власова и Малышкина плохо вязался с оккупационной политикой немцев, рабовладельческой их политикой в отношении остарбайтеров, исконным недоверием их к славянам, зверствами по отношению к военнопленным и т. д.[45] Однако я помнил последние слова Власова о том, что предстоит борьба между Сталиным и всем остальным миром. Мне казалось, что новой эмиграции выпало на долю очутиться по другую сторону баррикады. Необходимо было организовать массы для этой предстоящей борьбы, необходимо было сделать всё, чтобы эти массы, очутившиеся сейчас за границами Советов, приняли участие в будущей борьбе против Сталина на стороне демократического мира. Кроме того, необходимо было положить начало какому-то новому центру антибольшевистского движения всех поневоленных народов бывшей России. И с этой точки зрения предстоящему освободительному движению должен был пожелать успеха каждый честный и непредубежденный человек.
