Леси Коллинсон-Морлей - История династии Сфорца
Радостное возбуждение, вызванное всеми этими известиями, сказалось на здоровье Беатриче, которая серьезно заболела накануне родов. Людовико не оставлял ее ни на миг. В январе 1493 года она родила мальчика, которого окрестили Эрколе; однако впоследствии он был назван Массимилиано, по просьбе императора Максимилиана, который был очарован этим ребенком во время своего визита в Виджевано. Моро был вне себя от радости. Все отмечали, что звон колоколов и другие проявления празднования оказались намного более великолепными, нежели при рождении графа Павии. Простили все долги и провели множество торжественных шествий. Герцогиня Милана приблизительно в то же время родила дочку.
Расточительность, проявленная герцогом и герцогиней Бари по этому случаю, не знала никаких пределов. Покои Беатриче располагались в крепости Роккетта миланского замка, в левом крыле нижнего этажа. Они были очень малы, но вследствие этого хорошо протапливались. Из-за сквозняков в просторных помещениях замка стены в комнате младенца были обшиты деревом. Колыбель была покрыта позолотой; балдахин из голубого шелка украшала золотая бахрома; покрывало, разумеется, также было из золотой ткани. Служанка в письме в Мантую сообщала все подробности Изабелле — известно ее умение подбирать себе таких способных осведомителей. Она очень жалуется на то, что ей приходится проводить целые дни в мрачных комнатах герцогини, «которые напоминают мне мрачную обитель великого Дьявола». Был вызван Браманте, который должен был придумать qualche degna fantasia (некую приличествующую случаю фантазию) для сценического представления по этому случаю. Две герцогини покинули свои постели in punto astrologia — в час, рекомендованный Амброджио да Розате. Они прослушали всю службу Те Deum в Санта Мария делле Грацие. Затем Беатриче отправилась в Виджевано вместе со своим мужем, ребенком и своей матерью герцогиней Элеонорой Феррарской, которая прибыла в Милан, чтобы находиться со своей дочерью во время ее родов. С ними был Мариоло, охранник и камерарий Моро, служивший ему также объектом постоянных насмешек. Моро уже поведал Изабелле о том, как во время большой охоты в Виджевано кардинал Сансеверино убил домашнюю свинью в загоне для дичи. Когда животных выпустили, все остальные охотники помчались за волками и козами, но Мариоло погнался по склону за свиньей, которую принял за кабана, и преследовал ее во весь опор до тех пор, пока ему не сказали правду. Теперь Мариоло поручили показать герцогине Феррары богатства, которыми владела Беатриче. Одни ее драгоценности оценивались в 150 тысяч дукатов. Герцогиня Элеонора описала Изабелле все, что увидела у своей дочери. В ее гардеробе насчитывалось восемьдесят четыре платья, которые Беатриче приобрела уже после того, как стала герцогиней Бари. Ее мать говорит, что они так сияли, что казались дорогими священническими одеждами в ризнице. Здесь же были два шкафа, один из которых, подобно набитой товарами лавке, был наполнен стеклом, фарфором, изделиями из слоновой кости, горнами, ошейниками, подсумками для дичи и другими охотничьими принадлежностями; другой — духами, ароматическими водами и другими изысканными снадобьями в хрустальных и эмалированных сосудах, наподобие ваз синьора Людовико. В этом письме есть некоторый оттенок язвительности, ведь Элеонора знала, что Изабелла, подобно ей самой, была сравнительно бедна и сможет разделить ее чувства при виде такого богатства и роскоши. Во время одного из своих визитов в Милан Изабелла, узнав о том, какие огромные суммы недавно поступили в казну Людовико, с горечью писала своему мужу: «О если бы угодно было Богу дать столько же нам, простодушным». Людовико охотно показывал свои богатства, чтобы произвести на людей впечатление, иногда, возможно, даже слишком охотно. После того как некоторые из французских посланников увидели его сокровищницу, они уехали весьма недовольные теми подарками, которыми он одарил их. На самом деле герцогство Милана было одним из богатейших государств в Европе. Его доходы оценивались в 700 тысяч дукатов, что почти равнялось доходам Англии и составляло более половины доходов Франции того времени. Коммин полагает, что этого было слишком много и что если бы Людовико удовлетворился бы 600 тысячами, то налоги не стали бы таким бременем для населения его герцогства.
Глава XI
Внешняя политика Людовико Сфорца
Рождение сына Беатриче стало заметным шагом, еще более приблизившим неизбежный кризис в Милане. Супруга Людовико всецело поддерживала его намерения относительно миланского герцогства. По утверждению Коммина, который знал позиции всех заинтересованных сторон, одна лишь Изабелла Арагонская стояла между Людовико и герцогством Милана. Молодая, смелая и рассудительная, она была бы готова отстаивать права своего мужа, но, продолжает Коммин, «он не был умен и только повторял то, что супруга говорила ему». Если бы в какой-то момент он решился бы проявить недовольство, его дяде не составило бы труда быстро восстановить свою прежнюю власть. Джан Галеаццо, несмотря на свою любовь к жене, не всегда достаточно хорошо с ней обходился, особенно находясь под влиянием алкоголя. В 1492 году маркиза Монферратская сообщала в письме о том, что в Милане не случилось ничего нового, «за исключением того, что герцог побил свою жену».
Ей приходилось терпеть и другие унижения. В 1492 году некоторых из ее слуг обвинили в попытке отравить неким порошком, на поверку оказавшимся смертельным ядом, Галеаццо Сансеверино и Боццоне, любимого фаворита ее мужа. Все сведения об этом инциденте Людовико отослал в Неаполь. Ферранте, дед Изабеллы, пришел в негодование, узнав о таком обвинении. Он отвечал, что заговор против Галеаццо Сансеверино выглядит нелепо. Что же касается Боццоне, то он удивлен тем, что герцогиня до сих пор от него не избавилась. В любом случае Людовико должен был принять соответствующие меры. Но когда герцогиня жаловалась ему на Боццоне, он наградил его, вместо того чтобы выслать его прочь. И большинство граждан были склонны согласиться со старым королем Неаполя.
Людовико разразился гневной речью против герцогини Милана перед специальным посланником ее деда Ферранте Неаполитанского. Он сказал, что она хотела бы лишить его власти и убить его, и править самой, но ни герцог Милана, ни его подданные не позволят ей этого. Если же она добьется своей цели, она никогда не сможет сделать для Милана того, что сделано им во славу короля Неаполя и герцога. Он обвинил ее в гордыне, жестокости и злобной зависти, заявив, что Изабелла не способна ладить ни с ним, ни со своим мужем, ни со слугами — все они были назначены им самим — и всегда залезает в долги.
Последней каплей оказалось рождение сына Беатриче и последовавшие затем тщательно подготовленные официальные церемонии. Донна Изабелла поняла, что намерение Людовико и Беатриче захватить миланское герцогство становится все более и более определенным. Закончилось тем, что она написала письмо (на весьма бедной латыни) своему отцу, которое Корио приводит полностью. Многие исследователи полагают, что оно принадлежит перу самого историка. Как бы то ни было, она, несомненно, писала своему отцу Альфонсо Калабрийскому:
«Уже столько лет, отец мой, как вы отдали меня за Джан Галеаццо с тем условием, что когда он возмужает, то будет править самостоятельно, подобно тому, как правил его отец Галеаццо, его дед Франческо и все его предки Висконти. Но хотя теперь он повзрослел и уже стал отцом, он по-прежнему не имеет власти в собственном герцогстве и даже самое необходимое получает лишь после неоднократных просьб от Людовико и его министров. Вся власть в руках Людовико, тогда как мы, лишенные денежных средств, ведем жизнь обычных граждан… Недавно его жена родила сына, и все говорят, что он намерен сделать его графом Павии, чтобы затем его сын смог унаследовать герцогство. Все почести воздаются его матери, в то время как с нами и нашими детьми обращаются с презрением. Мы рискуем своими жизнями, оставаясь в его власти, поскольку он способен втайне избавиться от нас, с тем чтобы положить конец существующей вражде, и я могу остаться одинокой вдовой, лишенной какой-либо поддержки. У меня есть смелость и ум: народ сочувствует мне и жалеет меня, тогда как его ненавидит и проклинает, поскольку он грабит подданных вследствие своей жажды золота; но я вынуждена подчиняться силе и сносить всевозможные оскорбления. Я не могу говорить открыто, поскольку назначенные им слуги доносят ему обо всем. И если отцовские чувства, если любовь ко мне, если мои праведные слезы могут тронуть вас, если в вас есть сколько-нибудь королевского величия, то спасите вашу дочь и вашего зятя от рабства и оскорблений, верните им власть, которой их хитростью лишили. Если же вы вовсе не заботитесь обо мне, то я скорее сама покончу с собой, чем подчинюсь чужому ярму, что является для меня большим злом, нежели позволить другому узурпировать мои права». Письмо исполнено подлинным пафосом гуманистов и напоминает те речи, которыми мать Изабеллы Арагонской славилась в юности. Изабелла была единственной женщиной, которую Джовио упоминает в числе прославляемых им выдающихся личностей, поскольку, претерпевая свои невзгоды с «душою мужественной» (anivo virile), «она зажгла первую искорку того пламени, которому суждено было охватить Италию».
