Анатолий Терещенко - Как СМЕРШ спас Москву. Герои тайной войны
Видел проход мимо наших позиций конной группы под командованием генерала Льва Михайловича Доватора. Помню, стоял морозный, заснеженный день. А они все мчались в темных бурках. Я тогда подумал – они ведь мишенями станут на белом фоне заснеженного поля. Через несколько дней доваторцы уже возвращались на лошадях в белых маскхалатах. Недавно я прочитал стихотворение гвардии старшего сержанта Я.Е.Энтина и был поражен точностью передаваемых впечатлений. Оно меня тронуло до глубины души.
Вот послушайте:
В атаку конь тебя несет,
В бою нет ближе друга.
От верной смерти он спасет —
Хоть дождь, хоть снег, хоть вьюга.
Туман, Огонь, Индус, Стратег,
Русалка, Ветер, Гладиатор, —
Такие клички лошадям
Любил давать Доватор!
24 декабря меня, как в прошлом увлекавшегося спортом, отобрали в лыжный батальон 2-го кавалерийского корпуса генерала Белова. Сначала закапризничал – как так, в век моторов и брони буду воевать в лошадином войске. Потом мнение изменилось. Конница 41-го отличалась от своей сестры 21-го года. А потом много хорошего узнал о самом корпусном командире Павле Алексеевиче Белове. Он был действительно отец солдата – ярким представителем того алмазного фонда людей Советского Союза, без которых немыслима бы Победа и Праздник – 9 мая 1945 года.
Павел Алексеевич был очень авторитетный среди командиров, но, к сожалению, до сих пор почему-то мало знаком широкой публике…
* * *Когда я слушал исповедь солдата, то поймал и себя на мысли, а ведь действительно, как мало знакомо это имя. Стал искать материалы и нашел в этом скромном, высококультурном, образованном генерале очень много такого, за что его можно назвать Человеком.
9 января сорок первого корпус был включен в состав Западного фронта. Это было время, когда в эскадронах оставалось по 6–8 человек из числа начавших войну. Более пяти месяцев остатки корпуса сражались в тылу немцев в ходе Ржевско-Вяземской операции вместе с партизанами. За успехи в боях под Каширой 2-й кавалерийский корпус был преобразован в 1-й гвардейский.
Следует отметить, что гений и грамотность генерала Белова не были по достоинству оценены и обласканы представителем Ставки, командующим Западным фронтом Г.К.Жуковым. Его корпус бросали на самые тяжелые участки фронта – затыкать так называемые «дыры и прорехи».
Так, корпус Белова по приказу Жукова был направлен на взятие Серпухова, но обещанной поддержки выделено не было. И только грамотные действия и личное мужество командира кавкорпуса спасли ситуацию. Был случай, когда по приказу того же Жукова корпус 21 декабря 1941 года был снят с пунктов переформирования и его бросили на освобождение небольшого подмосковного городка. Выяснилось потом, что, таким образом, освобождением ни тактически, ни стратегически не значимого объекта в операциях под Москвой Жуков решил сделать подарок вождю в день его рождения. Белов возмутился, посчитал этот приказ преступным в силу неподготовленности операции и отсутствия артиллерийской и авиационной поддержки.
Из прочитанного большого объема материалов о взаимоотношениях Белова и Жукова сложилось впечатление, что представитель Ставки завидовал интеллекту корпусного генерала и глубокому уважению к нему солдат и офицеров.
Интересный материал о личности генерала Белова приводит Ф.Свердлов со ссылкой на начальника разведки 1-го гвардейского корпуса полковника А.Кононенко, который брал интервью у полковника Л.Любашевского:
– Я был комиссаром штаба Группы войск Белова с начала февраля месяца (1942 года. – Авт .)… Через мои руки проходили все документы фронта. По долгу службы мне поневоле приходилось все их читать и докладывать. Я не собираюсь вникать в их оперативный смысл или ошибочность, дело, пожалуй, не в этом. Все важные документы, как правило, подписывались Жуковым и Булганиным (член Военного совета Западного фронта. – Авт. )
Честно скажу, что во всех документах красной нитью проходила беспощадность Жукова; она была направлена в первую очередь на ограничение прав и инициативы Белова. Именно сковывание инициативы Белова. Жестокость, грубость Жукова, доходящая до оскорбления личности, вот в чем его главная ошибка.
Ошибка, которая не могла не отразиться на боевых действиях нашей группы, хотя, даже в таких случаях, Белов находил в себе силы, терпение, мужество и умение вести дело так, чтобы приказ был выполнен…
Вспоминаю такой случай, когда мы, уходя прямо из-под огня немцев, перебазировали 28 мая штаб в Большую Хотунь. На телеграмму Белова о смене КП Жуков ответил:
«Кто вам дал право принимать самостоятельное решение?»
Долго мне этот документ не хотелось показывать Белову, но долг службы обязывал. Белов, читая принесенную телеграмму, почесал за ухом, покрутил усы и устало сказал:
«До чего же жесткий и бездушный человек!»
Затем вызвал коменданта и приказал всем людям, которых валила с ног усталость, отдыхать. Белову было виднее, чем Жукову, какое решение принимать, и ему нужно было давать инициативу и все права, а не унижать, дергать и оскорблять.
Такое мое мнение…
* * *– Валентин Алексеевич, вы москвич, на коне, очевидно, не сидели, как восприняли службу в таких архаичных войсках, какими была кавалерия в середине XX века – века брони и моторов? – поинтересовался автор.
– Ничего подобного, кавалеристы зарекомендовали себя грозной силой, прежде всего их сила в маневренности и внезапности ударов с флангов и тыла. Немцы со своей бронетехникой были привязаны к дорогам, а коннице не надо было дорог. Для нее дорогами были поля, леса, перелески. Наши лучшие дороги – бездорожье. Конники внезапно наваливались на врага и наносили неожиданные удары.
Изменилась ведь тактика применения лихих всадников. Как правило, кавалеристы воевали в пешем строю. Полк подходил к линии атаки в конном строю и спешивался. Коноводы, один на три-четыре лошади, уводили их в укрытие.
Кавалеристы совершали длительные, тяжелые и утомительные марши, часто на неподкованных конях. От этой болячки страдали животные и переживали конники.
Долго провоевать в кавалерии не пришлось.
– Почему?
– Я был ранен – пуля раздробила нижнюю челюсть. Санитары сначала доставили меня в палатку какой-то медсанчасти. Внутри ее стояли двухъярусные металлические кровати. Внизу почему-то отдыхал медперсонал, здоровые мужики, а раненые находились наверху – их туда забрасывали, как мешки или снопы.
Я бредил, терял сознание. Меня посчитали кандидатом на тот свет и в этот момент обокрали. Забрали часы, ручку, блокнотик, деньги. Вернули потом только комсомольский билет. Но молодой организм выдержал ранение, правда, при помощи вмешательства врачей. Долго не мог жевать. Но зубы каким-то невероятным способом доктора поставили на место, и они прижились. Невероятно, но факт…
После госпиталя снова на войну – в объятия родной «сорокапятки».
Помню, под Вязьмой весной сорок второго дали команду на изменение позиции. Из моего расчета в семь человек осталось двое. И вот надо было 450-килограммовую пушку переместить уже без лошадей в другое место. Авиация неприятеля бомбит. Артиллерия противника обстреливает. Из какой-то близи долетают даже мины. Кругом стоны, крики, матерщина, ржание испуганных и раненых коней, какофония разных команд. Но больше всех выделялась и запомнилась одна команда – «Вперед! Вперед! Вперед!» Четко до сих пор помню, что за Сталина никто не кричал на нашем участке боевых действий.
Итак, затащили мы вдвоем нашу пушку на пригорок. В аккурат перед оврагом. Внизу, на дне его, вижу, копошится масса солдат. То ли они прятались там от осколков, то ли готовились к броску. Некогда было анализировать. Отдавал команды какой-то командир с большой лысой головой. Вдруг очередной налет, и моего заряжающего сразил прилетевший откуда-то огромный осколок, полоснувший его по шее. И мой помощник покатился под откос…
Я один среди воя снарядов и мин. Разорвалось несколько бомб. Взрывной волной пушку снесло к краю оврага, и она, перевалившись через горбинку, покатилась вниз, как я ни сопротивлялся, упираясь ногами. Упирался так, что разорвалась в паху жила. Кровь сразу же просочилась на брюках. А пушка-то – дура сразу потащила и меня за собой.
Там, на дне большого оврага, я попросил пехотинцев выкатить ее на противоположный его край, чтобы открыть огонь по противнику. Желающих нашлось немного. Вижу, с левой стороны подкатила легковушка – «эмка». Оттуда выскочил какой-то генерал с палкой и закричал матом на лысого, который оказался командиром. При большом звании – полковника. Выскочивший из машины генерал огрел лысого палкой по голове и закричал в приказном порядке – «Вперед! Расстреляю! Я кому сказал – вперед!».
Удар был звучен, так как в него генерал вложил и силу, и гнев одновременно.
Полковник вытащил пистолет. Ну, думаю, сейчас пальнет в обидчика. А он вдруг гаркнул: «Ура, вперед, за мной!» И тут за Сталина никто не прокричал. Комполка мигом на карачках преодолел крутой склон. Солдаты – за ним, меня, естественно, бросили.
