Николай Егорычев - Солдат. Политик. Дипломат. Воспоминания об очень разном
В программу празднования славной даты вошли также факельное шествие ветеранов войны и юных москвичей по Ленинградскому проспекту и торжественные собрания в честь славной даты в районах столицы, где перед собравшимися выступят видные военачальники. В Центральном выставочном зале столицы готовилась большая художественная выставка работ, выполненных с первых дней войны и до нашего времени непосредственными участниками боев под Москвой.
Программа была подробная, разрабатывали ее коллективно, поэтому вспомнить, кто что предложил, сейчас невозможно. Специального финансирования под эту программу не открывалось. Все делалось за счет столичного бюджета. Большую помощь оказали военные. Был хороший подъем, проявлялось много энтузиазма.
Жуков на конференции
В конце ноября 1966 года в Краснознаменном зале Дома Советской армии прошла научно-теоретическая конференция, на которой впервые после официального забвения появился Г. К. Жуков.
Там был весь руководящий состав армии – все маршалы, командующие фронтами, армиями.
Я на открытии не присутствовал, но мне сообщили:
– На конференцию пришел Жуков, сел в первом ряду. Народ требует пригласить его в президиум. Что делать? ГлавПУ решить этот вопрос не может.
– Как – что делать? Георгия Константиновича надо пригласить в президиум.
Потом опять звонок с конференции:
– Все требуют дать слово Жукову. Как быть?
– Надо дать.
– А согласовывать с ЦК не надо?
– Для меня вопрос ясен. Перезвоните через минуту.
Кладя трубку, я уже решил взять всю ответственность на себя.
Я отлично знал, как это делалось: позвоню Брежневу, он скажет: «Мы должны посоветоваться». А это всего лишь вежливая форма отказа. Пока будут «советоваться», конференция закончится. А я в этом отказе не сомневался: ведь в 1957 году, когда Жукова снимали со всех постов, самыми активными противниками Жукова кроме Хрущева были Брежнев, Суслов, Кириленко. Все они остались в политбюро. Именно им предстояло решать, давать слово Жукову или нет. Из боязни решат: лучше не рисковать – ведь это Жуков! Мало ли что он сможет сказать!
Я решил поехать послушать. Когда я вошел в зал, Георгий Константинович уже стоял на трибуне. Речь его была логичная, убедительная, исключительно грамотная. Целый час он говорил на подъеме, без бумажки.
Мне потом рассказали, что, когда он вышел на трибуну, все в зале поднялись и стали аплодировать. Когда он закончил свое выступление, присутствующие опять устроили ему бурную овацию. Несмотря на опалу, авторитет Жукова и в армии, и в народе был очень высокий.
После перерыва мы сидели рядом. На мои слова, что он выступил хорошо, Жуков ответил:
– Вы знаете, я к этому десять лет готовился.
Вернувшись в горком, я позвонил Брежневу. Рассказал о конференции и выступлении Жукова.
– Ну и как? – спрашивает.
– Лучше не скажешь. Он очень хорошо говорил о роли партии и народа в войне, об армии, дал хорошую оценку политработникам. Кстати, через два дня, – добавил я, – Жукову исполнится семьдесят лет, и было бы хорошо, если бы Центральный комитет, правительство и Верховный Совет СССР заметили эту дату.
Не знаю, помогли ли мои слова, но 2 декабря 1966 года в «Правде» на третьей странице был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Г. К. Жукова орденом Ленина «за заслуги перед Вооруженными силами СССР и в связи с семидесятилетием со дня рождения». Ни фотографии, ни слова о его роли в годы Великой Отечественной войны!..
О моем разговоре с Брежневым Жукову кто-то сказал. Позднее он заходил ко мне несколько раз. Говорил о необходимости реформ в армии. Очень обижался на то, что военное руководство и Генштаб не используют его знания, особенно опыт работы штабов во время войны…
Борьба за мемориал
Готовясь к юбилею, мы вынашивали мысль о создании памятника – Могилы Неизвестного Солдата. В горкоме я часто говорил об этом с заведующим Отделом пропаганды и агитации МГК Николаем Федоровичем Иваньковичем – инвалидом Великой Отечественной войны, который тоже горел этой идеей. Обговаривали этот вопрос и с другими ветеранами войны. Пытался я заразить этой идеей и Брежнева, но он «не слышал» меня.
И все-таки мы – на свой страх и риск – включили сооружение памятника в программу подготовки к 25-летию битвы под Москвой.
Однажды звонит мне Косыгин:
– Был я недавно в Польше, возлагал венок на Могилу Неизвестного Солдата. Почему в Москве такого памятника нет?
Я подробно рассказал Алексею Николаевичу о предполагаемой программе празднования 25-летия разгрома фашистов под Москвой, в том числе о сооружении мемориала «Могила Неизвестного Солдата». Косыгин одобрительно отнесся к нашей идее, обещал помочь. В этой поддержке мы очень нуждались.
Прежде чем начать разработку памятника, мы долго подбирали для него место. Предложений было много, но ни одно не нравилось.
Хорошо помню, как в теплый солнечный день 21 апреля 1966 года Г. Н. Фомин, начальник Главного архитектурно-планировочного управления Москвы, и А. И. Бурдин, заместитель главного архитектора города, пригласили меня поехать посмотреть возможные для этой цели места. Мы объехали весь центр города, съездили на Стрелку Москвы-реки, побывали на Ленинских горах, но так ничего подходящего и не нашли.
Последним местом была Манежная площадь. Мы долго стояли на ней. Обсуждали, насколько в архитектурном плане она неуютна и суетна, а затем зашли в Александровский сад. У меня давно зрела мысль именно здесь, у Кремлевской стены, захоронить останки неизвестного солдата. В этот день я убедился, что лучшего решения нет. Однако и Фомин, и Бурдин, мнение которых для меня было решающим, долго сомневались. Действительно, само это место в Александровском саду тогда выглядело совсем иначе, чем сегодня. Оно было неухоженное, неуютное, газон чахлый, да и Кремлевская стена требовала реставрации. К тому же в выбранном нами уголке стоял обелиск, сооруженный в 1913 году в связи с 300-летием дома Романовых. После революции Владимир Ильич Ленин предложил не уничтожать обелиск, а убрать с него все надписи о царской династии, заменив их именами великих революционных мыслителей, названных якобы лично Лениным. По тем временам обелиск трогать было нельзя.
И в то же время было так много аргументов «за», что все мы пришли к мысли, что именно здесь должен быть сооружен этот бессмертный мемориал. Фомин пообещал сделать эскиз памятника, как мы его представляли в то время.
Уже на следующее утро он и Бурдин пришли ко мне в горком и принесли обещанный эскиз, который, по словам Фомина, он рисовал всю ночь. Он действительно проделал большую работу. И хотя это был всего-навсего эскиз, но он почти точно изображал то, что мы видим на этом месте сегодня. Сомнений не было теперь ни у кого – место для памятника было выбрано правильно.
В тот день, 22 апреля, в Кремле открывалась памятная Ленинская доска на здании Совета министров СССР. На открытии присутствовал А. Н. Косыгин. По окончании торжественной процедуры там же, на ступеньках Совмина, я показал эскиз Алексею Николаевичу. Он без каких бы то ни было замечаний одобрил его и обещал оказать необходимую помощь в сооружении памятника.
А работа предстояла очень большая. Надо было переложить в этой части коллектор реки Неглинки, заготовить большое количество высококачественного гранита и добыть плиту огромных размеров из того же камня, что и на Мавзолее В. И. Ленина.
Брежнева в Москве в это время не было. Его обязанности исполнял М. А. Суслов. Ему тоже идея и эскиз памятника понравились. После этого я написал очень короткую записку в ЦК КПСС, в которой попросил согласия начать работы.
Вскоре вернулся Брежнев. Принял он меня холодно. Видимо, ему стало известно, что Косыгину и Суслову я доложил об идее памятника раньше. Это обидело его. Наша идея ему не понравилась еще и потому, что в то время уже витала в воздухе затея придать исключительное значение боям на «Малой земле». Он понимал также, что открытие памятника может укрепить и мой личный авторитет. Это ему нравилось еще меньше.
Обиду на меня он затаил еще с мая прошлого, 1965 года. Накануне празднования 20-летия Победы стало известно, что готовится Указ Президиума Верховного Совета СССР об утверждении Положения о почетном звании «город-герой» и о присвоении – наконец-то! – звания города-героя Москве.
Брежнев позвонил мне и сказал, что хочет сам сообщить об этом московскому активу до официального сообщения в печати. Мы наметили дату.
По прибытии Брежнев сначала зашел в мой кабинет, осмотрелся и, не найдя на стене своего портрета (у меня в кабинете всегда висел только портрет В. И. Ленина), помрачнел. Он, конечно, запомнил это и теперь решил нас, москвичей, проучить.
Он долго рассуждал, стоит ли вообще сооружать такой мемориал. Однако аргументы были настолько убедительны, что, в конце концов, он отступил и дал согласие. А вот что касается места захоронения и эскиза памятника, то здесь он был непреклонен. Нет – и все! Ищите другой вариант! И тут никакие аргументы не действовали.
