Валерий Флёров - «Города» и «замки» Хазарского каганата. Археологическая реальность
Попробуем разобраться в словах Р. Рашева о Плиске. С одной стороны, резиденция с военно-административными функциями без перечисленных им признаков города; с другой стороны — очень осторожное: резиденция «могла бы быть: определена» как своеобразная форма раннего города на основе концентрации в ней прибавочного продукта. Сразу обратим внимание, Рашев не настаивает, но лишь предлагает своё определение. Речь идёт даже не о городе, а о ранней его форме. Другое дело, можно ли источниками прибавочного продукта[33] считать перечисленные военную добычу и принудительные строительные работы, ведь такие явления широчайше распространены в самых ранних сообществах. Здесь есть предмет для дискуссии. Что касается дани со своего населения, то в какой-то мере этот аргумент можно принять, если дань взимается постоянно в нормированных пределах. Что касается моей позиции, то я склонен строго придерживаться тех признаков города, которые Р. Рашев перечислил, а соответственно вижу в Плиске военно-административный и культовый центр. Не стала Плиска хозяйственным центром и с потерей столичных функций, которые перешли к Преславу. Истины ради укажу, что среди болгарских исследователей бытуют и иные точки зрения.
Обращение к исследованию Р. Рашева закончим его словами: «Точная универсальная дефиниция понятия город, как известно, чрезвычайно трудная задача» (Там же. С. 131). На мой взгляд, основная трудность заключается в том, что невероятно сложно уловить тот исторический момент, когда обитаемое место начинает превращаться в город. Здесь важно, не поддаваясь эмоциям, твёрдо придерживаться определённых признаков, не преувеличивая значение каждого отдельно взятого.
Итак, если даже в отношении такого центра, как Плиска, существуют обоснованные сомнения в его социально-экономическом статусе города, то что же говорить о городищах Хазарского каганата, о его фортификации и пр. Достаточно сказать, что такое мощное и масштабное, технически и архитектурно совершенное строительство, которое представлено в Плиске, не зафиксировано ни на одном археологическом памятнике Хазарского каганата. И почти исключено, что нечто подобное скрывается в недрах найденного (городище Самосделка) или ненайденного Итиля.
О феодализме в Хазарии
Вопрос о социальном статусе крепостей и столичного поселения Итиль, проблема города в целом неразрывно связаны с оценкой степени «феодализации» каганата. Во введении к упоминавшейся книге С. А. Плетнёва категорично заявляет: «Материалы по истории населения европейских степей VII–IX вв. позволили, как мне кажется, установить, что сложение классовых отношений и соответственно феодальное владение землей началось на второй стадии кочевания, когда произошло разделение пастбищ на отдельные участки кочевания» (Плетнёва С. А. 1982. С. 10). Мало-мальски знакомый с проблемами становления феодализма у кочевых народов мгновенно заметит в этой фразе смешение двух понятий: распределение пастбищ совсем не означает феодального владения землёй и не ведёт к нему. Это совершенно разные вещи. Владение же землёй вообще не могло возникнуть на второй стадии кочевания. Если уж говорить о стадиальности, то можно было бы ставить вопрос о завершении третьей стадии, но еще М. И. Артамонов отметил, что «об условном землевладении у хазар, связанном с определёнными обязательствами по отношению к сюзерену, ничего не известно» (Артамонов М. И. 1962. С. 401). В этом я вижу прежде всего констатацию отсутствия источников, но последнее могло быть обусловлено именно отсутствием феодального землевладения. В целом же М. И. Артамонов признавал, что о «формах социально-экономических отношений в Хазарии мало известно» (Там же. С. 400), и лишь предположил (не более), что, «по всей видимости, внеэкономическая и экономическая зависимость соплеменников облекалась у хазар, как и у болгар, в формы патриархально-родового строя» (Там же. С. 402). Должен подчеркнуть, что моя ссылка на авторитет выдающегося хазароведа никак не может заменить источников. Проблематика собственности на скот, пастбища и землю и так называемого «кочевого феодализма» детально рассмотрена в книге Г. Е. Маркова (1976. С. 278 и сл.), к которой и отсылаю читателя во избежание пересказа известных положений и дискуссий по ним.
Подчеркну: первые поползновения на захват земель в частное, феодальное владение надо искать не в степи (не в связи со стадиями кочевания), а там, где идёт становление оседлого земледельческого (не кочевого скотоводческого!) хозяйства, где сама земля (не пастбища и скот на них) начинает представлять непосредственную ценность, т. е. в лесостепных районах. Но как определить начало этого процесса? Раскопки поселений и городищ ответа дать не могут. «Замки», пользуясь термином С. А. Плетнёвой, один из которых она исследовала сама — Маяцкое городище, ничего общего по происхождению не имеют с собственно замками Западной Европы, выросшими в феодальных поместьях (см. выше о книге Ф. Х. Гутнова; о замках см. также: Попов С. 2009).
Причина появления замков по С. А. Плетнёвой: «…у богачей появилась необходимость отделиться от рядового населения… Так появились в степях своеобразные кочевые замки» (С. 78). Наш источник сведений о каменных крепостях каганата — раскопки, но по их результатам (других источников нет) невозможно судить, действительно ли в строительстве замков знать реализовала отделение от прочего населения. О неприемлемости самого определения «кочевой замок» повторять не буду[34].
Должен отметить, что на территории Хазарского каганата пока не обнаружено ни одной постройки, которую можно было бы определить как жилище «богачей», если угодно «феодальных». Менее всего на такие могут претендовать полуземлянки Маяцкой крепости и юртообразные жилища Правобережной. В последней вообще была сплошная застройка, что никак не соответствует тезису С. А. Плетнёвой об «отделении феодалов». Добавлю, что в археологическом плане можно провести комплексное сравнение укреплений западноевропейских с хазарскими типа Маяцкой крепости. Но это позволит сравнить лишь уровень строительных технологий и фортификации, типы жилищ. Можно сопоставить их и с «замками» Средней Азии. Всё это не подменит исследование проблемы на материалах самого каганата, а лишь с неизбежностью вызовет очередные бесплодные дискуссии.
Декларировав существование феодализма в Хазарском каганате, С. А. Плетнёва не могла не конкретизировать его стадию. И здесь вновь необъяснимое противоречие в позиции автора. На с. 103 читаем: «Несмотря на своеобразную, характерную для кочевников „вуаль“ патриархальных отношений, наброшенную на все стороны жизни населения каганата, его социальный строй мы вполне можем считать развитым феодальным». Однако на с. 106: «…все выросшие на обломках Тюркских каганатов степные государства характеризуются общими чертами», их строй «раннефеодальный с многочисленными патриархальными пережитками». Может быть, подразумевается, что Хазарский каганат среди прочих был исключением? Нет, ранее С. А. Плетнёва подчеркнула, что «закономерности развития, которые были прослежены на узком отрезке времени — в Хазарском каганате, распространяются на всё кочевое население» (1982. С. 10).
Разброд с определением стадиального положения кагана-та не позволяет в свою очередь принять положение о «вполне устоявшихся классовых отношениях» в Хазарии (С. 80, 102). Попытки стратификации хазарского общества на основе раскопок могильников не привели ни одного исследователя к таким выводам. Опять отмечу, что методика выделения «всадников» и «простых» воинов по составу оружия (сабли, луки, топорики) выглядит довольно примитивно. Картину не то что классового, но слабого имущественного расслоения дал исследованный мною Маяцкий катакомбный могильник[35]. Никак не назовешь классово определяемыми и несколько погребений непосредственно на Маяцком поселении. Это захоронения обычных воинов. Не поражают особым богатством и курганы с ровиками, в т. ч. так называемого соколовского типа. Но дело не в наборе приношений, поскольку они напрямую социальное расслоение не отражают.
Читатель вправе спросить, каково же моё мнение о возможности появления феодализма в Хазарском каганате. Письменные источники ничего не сообщают о формах пользования пастбищами, владении землёй, внеэкономическом принуждении. Археология же вообще почти бессильна помочь в поисках ответа. В итоге моя позиция сводится к следующему. На сегодня проблема нерешаема, и нет ни малейшей необходимости спешить с этим. Необходимо наконец признать, что ни историки, ни археологи не в состоянии дать чёткую и бесспорную картину социальных отношений в таких сообществах, каким был Хазарский каганат. От громадной и многокрасочной мозаики ее внутренней жизни до нас дошли лишь отдельные разрозненные кусочки. Неопределённость в характеристике социально-экономических отношений в Хазарском каганате имеет полное право на существование. Я формулирую это так: отсутствие источников непреодолимо. Их не заменить введением общеизвестных штампов, в данном случае «феодализм», «феодальный», «город»: содержание этих терминов формировалось на изучении истории средневековой Европы. Должен обратить внимание на постоянный дисбаланс между социально-экономическими отношениями, включая формы собственности и эксплуатации, и государственно-политическими системами в степях Евразии (да и не только здесь) в эпоху средневековья. Углубляться в тему нет возможности, поэтому приведу один яркий пример: и в эпоху империи Чингисхана, и в современной республике Монголии основой сельского хозяйства было скотоводство, полукочевое. Не изменилась даже оснастка скотоводческого хозяйства, а соответственно и производительность, сами скотоводы продолжают жить в юртах.
