Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
Поскольку Германия проявила благожелательность, Франции стало трудно отказать Лобанову. Имея колонии в Индокитае, республика тоже была недовольна территориальными претензиями, выдвинутыми Японией в Симоносеки, особенно теми, которые касались Формозы и Пескадорских островов, расположенных к северу от ее собственных владений{629}. Трудность состояла в том, что Палата депутатов не особенно горела желанием вступать в еще одну войну на Тихом океане. Также вызывала беспокойство позиция Лондона. Франция, как и Россия, соперничала с Британской империей, но их полем боя была Африка. На других континентах она не хотела провоцировать Англию. В результате французская дипломатия старалась, насколько это возможно, держаться в деле китайско-японского конфликта политики невмешательства{630}.
Когда в начале апреля министр иностранных дел России впервые обсуждал требования Японии с французским послом, маркизом де Монтебелло, последний сначала предложил занять пассивную позицию, поскольку он опасался, что Англия вполне может выступить против давления на Токио{631}.[96] Сообщение о том, что Германия с энтузиазмом поддержала предложение Лобанова, стало неприятным сюрпризом{632}. Что бы она ни говорила, Франция вряд ли могла позволить себе рисковать недавно заключенным договором с Петербургом, публично расходясь с ним по этому вопросу, особенно когда Пруссия уже вступила в игру[97]. С некоторой неохотой Париж дал сигнал о своей готовности тоже участвовать в действиях России{633}.
* * *А в Симоносеки переговоры достигли критической точки. Хотя бывший посол Германии сообщил Ли Хунчжану, что теперь он может рассчитывать на поддержку нескольких европейских держав, а Кассини убеждал его не отдавать Ляодунский полуостров, китайский дипломат все же уступил требованиям Японии и 5 апреля подписал мирный договор{634}.[98] Когда он возвращался в Пекин, чтобы представить договор своему императору на одобрение, «тройственная интервенция» (Россия, Германия и Франция) начала оказывать давление на Токио.
11 апреля, через неделю после капитуляции Ли Хунчжана, представители трех стран исполнили тщательно инсценированный дипломатический маневр: один за другим они нанесли визит министру иностранных дел, графу Тадасу Хаяши, и каждый вручил ему послание идентичного содержания. В нем выражалось опасение, что если Япония завладеет Ляодунским полуостровом, то китайская столица будет находиться под постоянной угрозой, а независимость Кореи станет иллюзорной, вследствие чего мир на Дальнем Востоке будет недостижим[99].{635} Тройка могла рассчитывать на то, что ее услышат. Объединенная дальневосточная эскадра насчитывала 38 кораблей общим водоизмещением 95 тыс. тонн, тогда как императорский японский флот состоял из 31 корабля водоизмещением 57 тыс. тонн[100].
Японское правительство колебалось несколько дней. В обществе кипели страсти, так как многие считали, что условия мира уже не были достаточным вознаграждением за военные победы на материке{636}. Сначала правительство предложило вернуть большую часть Ляодунского полуострова, за исключением Порт-Артура. Но такое решение было едва ли приемлемо для Петербурга, который сразу же мобилизовал своих партнеров по интервенции, чтобы они выразили недовольство. А тем временем приближался срок ратификации договора Японией — 26 апреля.
В то время как делегаты двух враждующих сторон съезжались в китайский порт Чифу для выполнения этой формальности, Россия усиливала давление. Генерал Сергей Духовской мобилизовал Приамурский военный округ и готовил свои войска к походу на Маньчжурию{637}. Царский флот также готовился к нападению на японцев. 10 апреля адмирал П.П. Тыртов, командующий русским флотом на Тихом океане, уже получил приказ, гласивший, что «в случае разрыва с Японией главной целью должны быть активные действия против японского флота и портов». Предписывалось лишить японцев возможности «подвозить подкрепления к берегам Кореи, Маньчжурии и Китая»{638}.
Забавно, что в это время основная часть эскадры Тыртова зимовала в гаванях Нагасаки, Йокохамы и Кобе. Адмирал заявил, что неудобно угрожать стране, гостеприимством которой пользуешься, и приказал своим кораблям покинул» японские воды. Две недели спустя почти двадцать русских военных кораблей, торпедных лодок и других судов встали на якорь в Чифу{639}.[101] Очевидец описал эту сцену:
Российское правительство сосредоточило там самую внушительную эскадру, которая когда-либо собиралась в китайских водах… в надежде все-таки заставить Китай воздержаться от последнего шага и не вводить договор в действие. Чтобы эта демонстрация произвела большее впечатление, как только каждый корабль вставал на якорь, на него немедленно наносили темносерую боевую раскраску, и он занимал положение готовности к бою, а на берегу перед гостиницей, где поселилась японская комиссия по договору, был устроен склад лодок, парусов и других излишних принадлежностей{640}.
Японское правительство поняло намек. 25 апреля Токио объявил, что вернет Ляодун в обмен на более щедрые репарации{641}.
ГЛАВА 8.
АЗИАТСКИЙ АЛЬЯНС
Вмешательство царской России в китайско-японскую войну заслужило благодарность Пекина. Хотя в «тройственной интервенции» также участвовали Франция и Германия, китайские официальные лица хорошо понимали, что Россия руководила усилиями, которые позволили вернуть утраченные территории. Летом 1895 г. граф Кассини торжествовал: «С того времени как мы впервые установили дипломатические отношения с Поднебесной империей, наши положение и престиж в Китае никогда еще не обретали того значения, какое получили после… нашего решения протянуть руку помощи нашему огромному и немощному соседу. Ныне никто не оспорит российского господства в Китае»{642}.
Другие западные державы полностью признали влияние России. Огюст Жерар, французский коллега и хороший приятель Кассини, с удовольствием вспоминал, что в 1895 г. «Россия больше всех остальных имела инициативу, волю и авторитет» в Китае{643}. Другие относились к этому с меньшим оптимизмом. Английские обозреватели, например Валентайн Чирол из «Тайме» и Генри Норман, высказывали большую тревогу по поводу близких отношений между Россией и династией Цин{644}. Даже заслуженный британский директор Китайской императорской морской таможни сэр Роберт Харт, которому обычно русофобия не была свойственна, обеспокоился тем, что «в результате интервенции на Ляодун Россия приобрела большую власть… Можете представить себе мою тревогу!»{645}
Опасения Англии можно было понять. В течение почти всего XIX в. эта страна была самой влиятельной западной державой в Срединном царстве. Однако из-за своей сдержанности в последней войне Британия утратила преобладающую роль в Китае, и британские дипломаты обнаружили, что их оттеснили на боковую ветку пекинской политики{646}. Ситуация дошла до такой точки, что когда британский посланник сэр Николас О'Коннор вышел из себя на переговорах с китайскими дипломатами в июне 1895 г., министерство потребовало и добилось его отставки{647}. Кассини лишь слегка преувеличивал, когда сообщал: «Почти не осталось даже следов прежнего обаяния, величия и могущества, коими Англия столь долгие годы пользовалась в Китае»[102].
Новый союз прошел проверку на прочность, когда Россия сумела предоставить крупный заем китайскому правительству в июле 1895 г. Одним из условий мира с Японией, заключенного в Симоносеки, была контрибуция в размере 250 млн. таэлей, что составляло примерно 38 млн. фунтов стерлингов. Поскольку центральное правительство в то время в среднем собирало 90 млн. таэлей в год, ему ничего не оставалось, кроме как обратиться к международным рынкам капитала{648}. У Китая тогда был относительно небольшой иностранный долг, и английские, немецкие и французские банкиры поспешили предложить свои услуги[103]. Банки Гонконга и Шанхая, давно являвшиеся ведущими финансовыми институтами в регионе, первыми отправили своих агентов в Пекин, но их излишняя самоуверенность, а также обида Китая на Лондон уменьшили привлекательность британских кредиторов{649}. Английские банкиры быстро поняли, что они вне игры, и освободили поле боя для немцев и французов{650}.[104]
