Алла Бегунова - Повседневная жизнь русского гусара в царствование императора Александра I
В эпоху наполеоновских войн солдатские артели сыграли свою роль в обеспечении нижних чинов продовольствием и нередко аккумулировали немалые средства. Как говорилось выше, лейб-гусары, отказываясь в походах от бесплатных винных и мясных порций, собрали 35 тысяч рублей. Кроме того, ежегодно по сто и более рублей жаловала в каждую эскадронную артель вдовствующая императрица Мария Федоровна за то, что эскадроны полка содержали караулы во дворцах города Павловска и Гатчины во время пребывания в них Ее Величества. Из годового жалованья лейб-гусар (рядовому — 22 рубля 41,5 копейки, трубачу — 57 рублей, унтер-офицеру — 61 рубль 60 копеек, портупей-юнкеру — 61 рубль 60 копеек, вахмистру — 97 рублей, штаб-трубачу — 204 рубля) вычитали на питание по 9 рублей{13}.
Интересную историю о взаимоотношениях солдатской артели и ротного командира рассказывает в своих мемуарах полковник М. М. Петров, с 1802 по 1808 год командовавший ротой в Елецком мушкетерском полку и в 1805 году участвовавший в походе русской армии в Австрию.
«При таких крайностях обстоятельства армии нашей, во ожидании поставок через ливертантов-жидов провианта и других жизненных потребностей, — пишет он, — поручено было полкам довольствовать людей через покупку ротными командирами у обывателей где что найдут, платя из артелей ротных на счет казны, выданной шефам полков. Тут содержание каждого солдата, по общей сложности издержек всех полков, стоило в сутки 35 копеек серебром. При этом случае я продовольствовал мою роту в продолжение ноября месяца издержкою по 12 копеек серебром в сутки на человека. Артельщики мои, ходившие со мною 2 декабря в полковой штаб для расчета, притащили в роту пропасть деньжуры серебром и золотом, ибо отпущено было, по общей сложности полковых цен, по 22 копейки серебром на порцион всем ротным поровну, которые я приказал тотчас раздать по рукам, оставя что следовало в артели, всем нижним чинам, бывшим в сборе на ротном дворе. Рота, посоветовавшись между собою, прислала ко мне правящих отделениями унтер-офицеров с предложением, не пожелаю ли я взять часть денег из добавочных, сверх требования роте отпущенных. Я отвечал им, что очень благодарен роте за ее заботу о моем состоянии, и, показав им мой кошелек, довольно полный чрез недавнее получение третного жалованья[6], велел сказать солдатам, «что у меня есть достаточное число денег и что ежели буду убит, то пусть и эти деньги, мною заслуженные у государя, разделят по себе и помнят, что я никогда не желал ничего мне не следующего…»{14}
О том, как ротная артель дала в долг своему командиру, чтобы он принял участие в представительском ужине на балу, рассказал в «Записках декабриста» барон А. Е. Розен, служивший в 1818–1825 годах в лейб-гвардии Финляндском полку: «…В различных углах сели ужинать офицеры различных полков, но особо по полкам. Громко раздавались требования: лафиту, сотерну, рябчиков, шампанского! Мой ротный командир барон И. И. Саргер спросил меня, отчего я не ужинаю. «Денег нет! — ответил я. — Да, как видно, никто из нашего полка не ужинает, вероятно по той же причине». — «Только-то!» — возразил Саргер, лихой товарищ. По его заказу в одну минуту был накрыт большой стол, нас было человек двадцать; подавали лучшие блюда, отборное вино; с других столов кричали — бургундского! — прислуга отвечала, что лейб-гвардии Финляндский полк забрал все первого сорта. Наш стол перещеголял все столы, Саргер потирал себе руки, что полк обратил на себя общее внимание; это было ухарство по тогдашним временам. После ужина мы поблагодарили радушного хозяина, а он со смехом сказал, что и его кошелек пустой и что всех нас угостила его рота…»{15}
Закупки провианта для армии тогда, как, впрочем, и в наше время, нередко становились полем деятельности разных мошенников и воров, умевших набивать собственный карман за счет казны. Розен в своей книге раскрывает механизм одного из подобных злоупотреблений:
«Жиды таинственно и ловко учили меня воровать: чтобы я в контракте с ними выставил цену десять рублей за четверть муки в девять пудов, а им платил только по девять рублей, а они выдадут мне расписку в получении по десять рублей. Я пригрозил поколотить его за такие советы, но он нисколько не смутился и продолжал: «Помилуйте! Три тысячи четвертей — по рублю с четверти: ведь деньги! — а деньги притом казенные, отпускаются по справкам, и лишние даром достаются полковому командиру и квартирмейстеру..»{16}
Офицерский стол, конечно, отличался большим разнообразием, чем солдатский, и зависел от чина самого офицера и его состоятельности. Согласно штатам, утвержденным 30 апреля 1802 года, офицеры армейских кавалерийских полков получали жалованье вместе с так называемыми «рационами», то есть деньгами на питание{17}:
жалованье в год рацион в год полковник 1800 руб. 480 руб. подполковник 730 руб. 240 руб. майор 464 руб. 156 руб. ротмистр 375 руб. 120 руб. штабс-ротмистр 375 руб. 120 руб. поручик 311 руб. 84 руб. корнет 200 руб. 48 руб.В лейб-гвардии Гусарском полку должностные оклады были гораздо выше и «рационы» — больше. Например, ротмистр получал 651 рубль жалованья и 240 рублей на «рацион», штабс-ротмистр — 526 и 192 рубля, поручик — 502 и 156 рублей, корнет — 276 и 84 рубля{18}.
В 1816 году последовало значительное увеличение офицерского жалованья в армии и гвардии. Таким образом, в лейб-гвардии Гусарском полку ротмистр стал получать 1200 рублей, штабс-ротмистр — 900 рублей, поручик — 780 рублей, корнет — 690 рублей. Кроме того, особые, «столовые деньги» были выделены для командиров полков и командиров дивизионов (в каждом дивизионе — два эскадрона). Эта прибавка к жалованью достигала 1000 рублей в год.
Армейской офицерской традицией являлись общие трапезы. Эскадронные командиры, как правило, держали открытый стол для офицеров своего подразделения. Благодаря воспоминаниям Д. В. Давыдова можно довольно подробно описать питание одного из эскадронных командиров александровской эпохи — Якова Петровича Кульнева, который, будучи майором, более семи лет командовал эскадроном в Сумском гусарском полку, а с 1806 года на той же должности служил в Гродненском гусарском полку.
«Из скудного жалованья майорского (464 рубля и 156 рублей «рациона» в год. — А.Б.)… уделял треть на содержание дряхлой и бедной матери своей… — пишет Давыдов. — Другую треть употреблял он на необходимые потребности для военного человека: мундиры, содержание верховых лошадей, конной сбруи и прочее; наконец последнюю треть — на пищу себе. Эта пища состояла из щей, гречневой каши, говядины или ветчины, которую он очень любил. Всего этого готовилось у него ежедневно вдоволь на несколько человек. «Милости просим, — говаривал он густым и громким своим голосом, — милости просим, только каждого гостя со своим прибором, ибо у меня один». Питейным он, — подобно того времени гусарским чиновникам, — не пресыщался: стакан чая с молоком по утру, вечером — с ромом; чарка водки перед завтраком, чарка — перед обедом, для лакомства — рюмка наливки, а для утоления жажды — вода или квас; вот все питейное, которое употреблял Кульнев в продолжение суток. На водку он был чрезмерно прихотлив и потому сам гнал и подслащивал ее весьма искусно. Сам также заготовлял разного рода закуски и был большой мастер мариновать рыбу, грибы и прочее, что делывал он даже в продолжение войны, в промежутках битв и движений. «Голь на выдумки хитра, — говаривал он, потчуя гостей, — я, господа, живу по-донкишотски, странствующим рыцарем печального образа, без кола и двора; потчую вас собственным стряпаньем и чем Бог послал…»{19}
Но младшие офицеры часто устраивали свои обеды, «без седых усов», как писал один из корнетов Уланского Цесаревича Великого князя Константина Павловича полка в 1806 году:
«…Кто из нас был при деньгах, тот и приказывал стряпать дома. Эти корнетские обеды не отличались гастрономическим изяществом, но были веселее стотысячных пиров. Щи, каша, биток или жаркое составляли нашу трапезу; стакан французского вина или рюмка мадеры, а иногда стакан пива — и более нежели довольно! Но сколько было тут смеха и хохота для приправы обеда, сколько веселости, шуток, острот! Блаженное корнетское время! Фанфаронство, надутость, чванство, важничанье почитались между нами смертными грехами…»{20}
