Джакомо Казанова - Мемуары
— Я видела эти места только на эстампах, но этого достаточно: я тебя не обману. Только если ужасная непогода помешает мне…
— И если это все же случится?
— Что ж, мой друг, ничего не потеряно. Мы возместим наши убытки: на следующий день мы снова встретимся и условимся о другом рандеву.
Мне надлежало не терять времени, ибо у меня еще не было казино. Я нанял второго гребца и уже через четверть часа прибыл на площадь Сан-Марко, где сразу же принялся за дело, разыскивая то, что мне нужно было найти. Когда смертный отмечен милостью Плутоса, да к тому же еще неглуп и расторопен, можно быть уверенным в успехе. Мне не понадобилось много времени, чтобы найти подходящее казино.
Это было лучшее, что можно обнаружить в Венеции и ее окрестностях, но, разумеется, стоило это немало. Английский посланник, возвращаясь в Англию, уступил его по сходной цене своему повару. Новый владелец сдал мне казино до Пасхи за сто цехинов, которые я тут же ему и отсчитал, условившись, что он будет заботиться о моих обедах и ужинах так же, как и при прежнем хозяине.
Итак, у меня есть пять превосходных комнат, где все казалось создано для любви, наслаждения и беззаботной жизни. Кушанья можно было подавать через глухое окно, проделанное в стене таким образом, что и хозяин и слуга оставались друг для друга невидимыми. Салон был украшен роскошными зеркалами, люстрами из горного хрусталя, бронзовыми жирандолями. Подставкой для великолепного трюмо служил камин из белого мрамора, покрытый плитками китайского фарфора, изображенные на них обнаженные любовные пары воспламе няли воображение смелостью и разнообразием поз; два удоб ных изящных дивана разместились слева и справа от камина. Рядом же находилась восьмиугольная комната, чьи стены, пол и потолок были сплошь покрыты великолепными венецианскими зеркалами, предназначенными многократно умножать те положения, которые заблагорассудится принять оказавшимся в этом чудеснбм уголке любовникам. Далее следовал красивый альков, две потайных дверцы вели оттуда — одна в туалетную комнату, другая — в будуар, приготовленный, казалось, для матери всех наслаждений; ванна из мрамора Каррары расположилась тут же.
Распорядившись приготовить свечи для всех люстр, постелить повсюду тончайшее белье, я приказал подать к вечеру самый роскошный и самый изысканный ужин и особенно позаботиться, не обращая внимания на издержки, о тончайших винах. Беря ключ, я предупредил хозяина, что и входить в дом и выходить оттуда я предпочитаю незамеченным.
Обрадован я был и тем, что заметил в алькове часы с репетиром: я начинал уже, наперекор любви, становиться подданным и царства сна.
Обеспечив таким образом все для удовлетворения своих желаний, я отправился покупать самые красивые, какие только можно было найти, пантуфли и ночной колпак из алансонских кружев.
Надеюсь, читателю не покажутся слишком дотошными мои приготовления к этой встрече, пусть он подумает о том, что я собирался ужинать с самой совершенной из султанш Повелителя Вселенной и что я уже поведал этой четвертой грации о моем роскошном казино. Можно ли было с самого начала внушить ей превратные представления о моей правдивости! В урочное время, в два часа после заката, я возвратился к своему дворцу; затрудняюсь описать изумление повара-француза, увидевшего, что я вернулся в одиночестве. Я жестоко разбранил его, обнаружив, что, вопреки моему распоряжению, не все светильники в доме были зажжены. Я объявил ему, что не люблю повторять дважды одно и то же.
— В следующий раз я неукоснительно исполню приказания господина.
— Подавайте ужин.
— Господин распорядился о двух персонах.
— Подавайте на двоих и останьтесь на этот раз со мной за ужином. Вы узнаете мое мнение о том, что хорошо вами сделано, а что плохо.
Ужин подкатили к столу быстро и в полнейшем порядке. Я сделал несколько замечаний, но, по правде говоря, все нашел отменным: дичь, осетрина, устрицы, трюфеля, вина, десерт были поданы на посуде из саксонского фарфора и серебра.
Я попенял ему, что он пренебрег крутыми яйцами, анчоусами и уксусами для составления салата, и QH возвел очи к небу, как бы прося прощения за столь тяжкий грех.
Закончив ужин, который длился два часа, понадобившиеся мне, чтобы заслужить полнейшее уважение хозяина, я спросил счет. Он принес его через пятнадцать минут, и я нашел счет вполне пристойным.
Отпустив хозяина восвояси, я отправился к алькову, чтобы расположиться на великолепной кровати. Мысли о том, что завтра в этом же самом месте меня ждет обладание богиней, могли бы прогнать от меня сон, если бы не превосходный УЖИН, подкрепленный бургундским и шампанским. Проснулся я уже заполдень и, распорядившись доставить к вечеру самые сладкие фрукты и мороженое, вышел в город. Чтоб скоротать время, которое моему нетерпению казалось слишком долгим, я отправился играть и с радостью убедился, что Фортуна отличает меня так же хорошо, как и Амур. Отдавшись на волю случая, я знал, что мной руководствует добрый гений моей монахини.
За час до условленного времени я оказался на месте свидания. Точно в назначенный час я увидел гондолу о двух веслах и человека в маске, выпрыгнувшего из лодки, едва она коснулась берега. Маска что-то говорит переднему гребцу и движется к статуе. По мере того как она приближается, сердце мое трепещет все радостнее, как вдруг я замечаю, что это мужчина. Я замираю, я готов уже вытащить мои пистолеты, но, обогнув статую, маска подходит ко мне, берет меня за руку, и я чувствую нежное дружеское пожатие: я узнаю моего ангела!
Она радуется моему удивлению, приникает ко мне, и, не говоря ни слова, мы пускаемся в путь и вскоре оказываемся у казино, расположенного в какой-нибудь сотне шагов от театра Сан-Марко.
Все там я нахожу устроенным сообразно моим желаниям. Войдя, я поспешно сбрасываю с себя домино, но М. М. нравится еще прогуляться туда-сюда, заглянуть во все закоулки этого очаровательного местечка, которое, она видит, вполне достойно принять ее. Восхищенная увиденным, она хотела, чтобы и я мог насладиться зрелищем всех ее нарядов, дара ее возлюбленного. Многочисленные зеркала, по-разному отражавшие ее грациозную фигуру, заставлявшую ее, даже неподвижную, постоянно изменяться, привели ее в неописуемый восторг, и она не могла оторвать своих взоров от этих зеркал. Я же, сидя на табурете, созерцал в упоении все изящество и прелесть моей подруги. Как была она элегантна! Расшитый золотыми блестками кафтан из розового бархата, камзол, соответственно отмеченный красотой и богатством, черные атласные штаны с бриллиантовыми пряжками; на мизинце крупный солитер, на другой руке перстень. Черные блонды ее бауты были также верхом искусства и роскоши. Подойдя ко мне вплотную, чтобы я мог еще лучше ее разглядеть, она остановилась и замерла. Наведавшись в ее карманы, я обнаружил там золотую табакерку, платки тончайшего батиста, пару великолепных часов с золотыми цепочками и изумительной работы английский пистолет.
— Все, что я вижу, божество мое, переполняет меня счастьем, но я не могу удержаться и не выразить своего восторга перед тем удивительным, нет, скажу больше, восхитительным существом, которое все еще не убедило тебя стать его любовницей полнейшим образом.
— Ты знаешь, что он мне сказал, когда я попросила его проводить меня в Венецию и позволить там остаться: «Потешь себя, как тебе хочется, только бы тот, кого тебе предстоит сделать счастливым, оказался бы достойным этого счастья».
— Удивительный человек, повторю я, скроенный по единственной мерке. Влюбленный такого характера вряд ли встретится еще где-нибудь. Я чувствую, что мне не удастся быть похожим на него, так же как я боюсь не суметь заслужить того счастья, сияние которого слепит меня.
— Позволь мне удалиться, чтобы привести себя в порядок.
— Как тебе угодно, любовь моя.
Она вернулась через четверть часа. Она причесалась по-мужски: букли обрамляли щеки, волосы были стянуты сзади черным бантом. Это был истинный Антиной, и только несносный французский наряд мешал полному сходству. Восхищение мое и счастье не знали меры.
— О нет, дивная женщина! — воскликнул я. — Предчувствую, что ты никогда не станешь моей, ты не для смертного человека. Какое-то чудо даже в самый момент обладания погасит мой пыл. Это твой божественный супруг, ревнуя к жалкому смертному, разрушит все мои надежды. Может быть, уже скоро меня и не будет на этом свете.
— Друг мой, ты сошел с ума! Я буду твоей в ту же минугу, как только ты пожелаешь.
— Ах, когда я пожелаю! Да меня и поддерживают лишь любовь и надежда на счастье!
Ей было холодно, и мы присели возле камина. В нетерпении я расстегнул бриллиантовый аграф, стягивавший ее жабо. Ах, читатель, есть впечатления, столь живые, столь сладостные, что они годами не могут поблекнуть в памяти и время бессильно перед ними. Мои губы уже покрывают бесчисленными поцелуями восхитительную грудь, но несносный корсет мешает мне насладиться ею во всем ее совершенстве. И наконец, вот она, освобожденная от всех преград, от всех докучливых пут, передо мною. Никогда я не видел подобного, никогда не прикасался к столь волнующей красоте. Если бы прометеев огонь оживил бы два волшебных полушария Венеры Медицейской, то и тогда она проиграла бы в сравнении с моей божественной монахиней. Я сгорал от желаний и уже приготовился было их удовлетворить, когда эта очаровательная женщина утишила мой пыл двумя словами: «Сначала поужинаем».
