Игорь Маношин - Июль 1942 года. Падение Севастополя
Утром 2 июля у Херсонесского маяка, по сообщению начальника зарядной станции 20 МАБ старшего сержанта С. П. Ильченко, был собран весь обслуживающий персонал 20-й МАБ (сапожники, портные, шоферы и др.) и комиссар базы старший политрук Лукьянов дал команду: «Всем, кто может носить оружие, идти в оборону». Старшим сформированного подразделения в составе 108 человек он назначил воентехника Жукова. Было сформировано два взвода. Рота заняла позиции в районе 20-й МАБ и ниже КП 3-й ОАГ, где окопались, заняв землянки, капониры или воронки от авиабомб и снарядов[326].
В район Херсонесского полуострова вплоть до маяка в течение 1 и 2 июля отходили остатки различных частей армии и Береговой обороны, рассредоточиваясь и занимая оборону в основном по южному берегу во избежание потерь из-за скученности в районе 35-й батареи. Как отмечалось, от 35-й батареи до маяка заняли по южному побережью остатки подразделений 9-й бригады морской пехоты, остатки батальона Бондаренко 7-й бригады морской пехоты. В районе берега от Херсонесской бухты до маяка у 551-й батареи заняли позиции в окопах и блиндажах остатки ПО зенитного артполка ЧФ с командиром полка В. А. Матвеевым и комиссаром полка батальонным комиссаром Н. Г. Ковзелем. За ними вдоль берега в сторону маяка заняли остатки 953-го артполка Приморской армии с командиром полка подполковником В. В. Полонским. Под скалами Херсонесской бухты расположилась штабная рота 109-й стрелковой дивизии, а также другие группы и подразделения, занимавшие для обороны и укрытия капониры, командные пункты и другие сооружения аэродрома, маяка, террасы, пещеры под берегом.
Количество раненых и убитых в первые дни июля, особенно 2 и 3 июля, росло неимоверно быстро из-за многочисленных контратак, массированных бомбардировок, артиллерийского, минометного, пулеметного и стрелкового огня противника. Тем более, что на оставшейся у наших войск небольшой территории размером примерно 5×3 км, где находились десятки тысяч защитников Севастополя, чуть не каждый вражеский снаряд, бомба или пуля находили свою жертву.
Командир санитарного взвода 20 МАБ военфельдшер C. B. Пух написал, что их выносили с поля боя и собирали на первом этаже Херсонесского маяка. Потом были заняты второй, третий и даже самый верхний этаж маяка. 3 июля во время массированного налета самолетов противника рядом с маяком упала тонная авиабомба. В результате взрыва рухнула часть стены маяка, похоронив под своими обломками сотни раненых.
Он также отметил, что после 30 июня перестало осуществляться снабжение медикаментами, в результате чего раненых, особенно тяжелых, нечем было перевязывать, накладывать шины, что ускорило гибель многих сотен тяжелораненых[327].
Что же касается легкораненых, то многие их них перевязывались подручным материалом и продолжали воевать.
По данным старшего лейтенанта медслужбы К. Н. Кварцхелии, чей медицинский пункт находился в доте КП 3-го ОАГ, к вечеру 2 июля после гибели полкового комиссара Михайлова раненых в доте было уже свыше 60 человек. Ей удалось отправить часть из них на трех шлюпках, а также на подошедшем катере, всего около 40 человек[328].
По данным военврача 2-го ранга Иноземцева, в бывший КП ИЛ-2 непрерывно поступали раненые, и вскоре он был полностью забит[329].
Под скалами берега Херсонесской бухты находился госпиталь «Подкаменный», как его называют ветераны, в котором была более двухсот тяжелораненых, не говоря о легкораненых. Вообще, раненых под обрывами берега от 35-й батареи до маяка было не одна тысяча. Понятие «раненый» перестало в тех условиях быть чем-то особенным[330].
2 июля авиация противника произвела усиленную бомбардировку аэродрома, стремясь исключить всякую возможность возобновления его деятельности.
Помощник командира 551-й батареи старший лейтенант Наумов пишет, что «особенно усиленно нашу батарею начали бомбить в первых числах июля. На батарею пикировало по 10–15 самолетов Ю-87 или Ю-88. Они одновременно бомбили и нашу батарею и 35-ю батарею. Уже в округе не стреляла ни одна зенитная батарея. Наша вела огонь последняя. Личный состав проявлял исключительный героизм, раненые не покидали позиций. Разрывами бомб заваливало людей, орудия. Их откапывали и снова вели огонь. Сначала была разбита одна пушка, потом вторая и третья. Осталась одна пушка командира Глика»[331].
Старший лейтенант Г. Воловик отмечает такую особенность. В боях при наступлении на наши позиции 2 июля противник проявлял осторожность, так как у нас действовало одно орудие 551-й батареи. В критические моменты оно открывало огонь по танкам и пехоте, но к концу дня снаряды закончились, а утром 3 июля оно было разбито прямым попаданием авиабомбы[332].
По рассказу младшего сержанта Г. И. Овсянникова из 404-го артполка 109-й стрелковой дивизии, он со своими командирами находился у скал возле Херсонесского маяка. «Было много народу из других частей. Уже вечерело. Нас собрал полковник пехоты и сказал, что связь с Большой землей есть, маяк работает, но беда в том, что последняя бухта занята немцами. Надо от бухты их отбросить. И мы опять пошли отгонять немцев. По-моему, это была бухта Казачья»[333].
При отражении атак немцев, писал Г. Воловик, было много случаев, когда краснофлотцы-смельчаки выползали навстречу танкам и бросали гранаты под гусеницы, а когда танки разворачивались, поджигали их бутылками с горючей жидкостью. К 3 июля эти боеприпасы были израсходованы[334].
Вот один фронтовой тыловой факт глазами гражданского человека P. C. Ивановой-Холодняк. После подрыва башен 35-й батареи она с подругой отвела от башен батареи раненного в ногу председателя Балаклавского горсовета Михайлиди к спуску у Херсонесской бухты, а сами по просьбе одного из командиров съездили на полуторке за водой к маяку. Полуторку нашли среди множества автотранспорта, находившегося в скученном состоянии у берега бухты. Эти машины поочередно бойцы разгоняли и сбрасывали с обрыва в море. Когда приехали на маяк, то внутрь их не пустили, а взяли три их бидона и вскоре вынесли полными пресной воды. Воду доставили, а машину водитель направил в море. Потом с подругой они и другие девушки собирали у убитых и раненых патроны, гранаты, винтовки и автоматы и подносили к группе бойцов под скалами, которые их чем-то промывали, заряжали диски к автоматам.
Какие-то бойцы пришли с линии фронта и рассказывали, что где-то недалеко какой-то командир, подпустив вражеский танк, подорвал его вместе с собой. Потом привели небольшого роста красноармейца и стали его подбрасывать на руках и кричать, что он герой, подорвал немецкий танк и заслуживает награды. И это все происходило, когда противник ни на минуту не прекращал артобстрел полуострова[335].
Санинструктор Н. М. Бусяк из 1-го батальона 8-й бригады морской пехоты написал, что враг применял на Херсонесе психические атаки с воздуха, сбрасывая помимо бомб, рельсы, пустые бочки, а иногда и с горючим. После бомбежки — сумерки. Не поймешь, день или ночь. Жара 40°, бойцы истощены до безумия. Нет перевязочных материалов, нехватка командиров, войска раздроблены. Нет воды и хлеба. Но дрались, и в ход шло все, что было под рукой: обломки бревен, булыжники и мат[336].
Старший лейтенант В. А. Типиков из 20-й MAБ, отражавшей атаки противника в западной части Херсонесского полуострова в составе роты ВВС ЧФ, припоминает, что 2 июля командир роты объявил, что придут транспортные суда и будет эвакуация с небольшого причала в Херсонесской бухте[337].
Действительно, в ночь со 2 на 3 июля ожидался подход сторожевых катеров, однако он не был связан с ходившими слухами среди бойцов и командиров, что придет «эскадра», придут 14 кораблей для эвакуации. К сожалению, эти слухи были заблуждением не только рядового, но и командного состава армии, в том числе и временного руководства армией, о котором пойдет речь ниже.
Выступая на военно-исторической конференции в 1961 году в Севастополе, полковник И. Хомич говорил: «У меня все время звучала цифра 14 кораблей. Мне генерал Новиков сказал: „За нами идут 14 кораблей“. Все говорили об этих 14 кораблях. Их ждали дни и ночи и дрались до последнего человека»[338].
Выступивший вслед полковник Д. Пискунов говорил уже о 14 транспортах с катерами, которые должны были придти в ночь со 2 на 3 июля. К сожалению, и Хомич, и Пискунов, и другие товарищи ошибались. В действительности Новиков говорил о 14 кораблях, которые должны были прийти в ночь с 1 на 2 июля, согласно списку кораблей, врученных Октябрьским Ильичеву на 35-й батарее вечером 30 июня перед своим вылетом на Кавказ.
В списке значились 4 быстроходных тральщика, 10 сторожевых катеров и пять подводных лодок, которые предназначались для вывоза в первую очередь старшего комсостава. Фактически в ночь с 1 на 2 июля пришли только 2 тральщика и 8 сторожевых катеров. Как уже упоминалось, два БТЩ, получив повреждения и простояв у ФВК № 3 у подходной его точки, не сумев определиться из-за отсутствия створных огней, повернули назад. Из трех сторожевых катеров, вышедших первыми по эвакуации, два получили повреждения и вернулись в Туапсе, третий пришел к 35-й батарее, где у причала взял людей и прибыл в Новороссийск. 7 сторожевых катеров отряда Глухова прибыли на рейд 35-й батареи. Таким образом, вместо 14 кораблей прибыло 10, но в темноте ночи всех их не разглядели (по воспоминаниям участников, их было от 2-х до 5 катеров) и посчитали, видимо, за первый отряд кораблей по эвакуации, и поэтому думали, что те 14 кораблей (транспортов) придут в следующую ночь.
