Галина Петреченко - Рюрик
Словенские послы переглянулись и разом посмотрели на верховного жреца. Они надеялись прочесть в его взгляде интерес или хотя бы волнение, однако большие серые глаза Бэрина были только грустны.
- Ты прав, - тихо ответил за своих советников Домослав. - Но ведь и у вас есть те, кто верит в Иисуса Христа. Однако большинство наших людей поклоняется тем же богам, что и ваши.
Рюрик облегченно вздохнул, не поняв причины печали верховного жреца, и властно заявил:
- Вот и отлично! Бэрин, ты мне тоже там будешь нужен! - Он широко улыбнулся друиду солнца и, отпуская всех из-за стола, сказал: - Все остальное решим завтра...
Часть вторая
НОВАЯ ЖИЗНЬ
СОВЕТ СТАРЕЙШИН
В эту теплую, ясную осень 6370 года от сотворения мира [6370 год от сотворения мира означает 862 год от Рождества Христова] тесный бревнотканый Новгород бурлил, как никогда.
Второй день под предводительством именитого новгородского посадника Гостомысла заседал совет старейшин всех союзных финских и северных славянских племен: ильменских словен, кривичей, полочан, дреговичей, дулебов, чуди, веси и мери. Второй день из уст в уста передавали досужие новгородские сказители как слышанное и виденное, так и еще только задуманное, недосказанное да и втрое преувеличенное. И больше всего слухов приходилось на долю варягов-россов, что прибыли недавно из-за далекого моря Варяжского, да на своего посадника Гостомысла.
Гостомысл, шестидесятилетний боярин с проницательным взором умных серых глаз, высоким лбом, закрытым редкими седыми кудрями, крупным, властно очерченным ртом, мясистым, но аккуратным носом, с укладистой поседевшей бородой и раскрасневшимся от досады и жары лицом в который раз пытался утихомирить шумных старейшин:
- Думу! Думу о земле держати надо бы, а не о животах своех! - зло прокричал он, глядя на советников-старейшин страдальческим взглядом.
- Нет! Ты мне, Гостомысле, душу не мути, - прервал посадника старейшина кривичей, приземистый, широкоплечий, со скуластым лицом и зеленоватыми глазами пожилой человек по имени Лешко, и шумно встал со своего места. - Я что буде глаголити своему роду-племени? Теперь оне что же - никто? Теперь всеми делами ведают россы? Варязи - хозяева? - яростно спросил он и, переведя дух, грозно пояснил: - Да кривичи заманят меня в кирбы! [Кирбы (слав.) - топи, болота] Оттуда ни одна русалка не вызволить меня на свет божий! Ты же ведаешь наши места! - Лешко со злобой глянул на гостей-варягов, на Гостомысла и так же шумно, как встал, уселся на свое место.
Советники засмеялись, а Гостомысл, распоясав от жары меховую перегибу [Перегиба (слав.) - вид верхней парадной теплой одежды у славян] и вытерев потный лоб, хмуро ответил:
- Передай своим кривичам, Лешко, что от нападок норманнов, финнов и прочих соседей твои отважные соплеменники пусть сами ся сохраняють. И союзная казна нашего края не будет выделяти вам ни одной гривны для покупки оружия! Управляйтесь сами как можете? Сможете потопите всех пиратов во своих болотах - топите! - Посадник махнул на Лешко рукой и сердито отвернулся от него,
- А лягушки где квакать будут? - смеясь, спросил старейшина дреговичей Мстислав, сидящий крайним на правом конце беседы, занятой советниками.
Лешко круто развернулся вправо, в сторону Мстислава, отчего его сустуга задела соседа слева, старейшину полочан, боярина Золотоношу. Последний возмущенно отпихнул от себя полу сустуги Лешко и пробубнил:
- Я ведь не варязи-россе, чего махаешься? Советники засмеялись: кто громко, кто - сузив глаза, зло, тихо, а кто лишь хихикнул в рукав сустуги, с любопытством оглянувшись при этом на пришельцев.
- Что смех одолевает людей? - искренне возмутился Лешко. - Вам хорошо! Вы ведаете, что такое норманны и финны! Вы бились со скандинавами! Вы плавали ко грекам! Вас били булгары и буртасы! Вы чуете, что надо сказать своим соплеменникам! А мне каково? Наши кривичи как чуть - так вглубь сховаються во болота и - все! Николи оне и не сражашеся! - горько сознался Лешко и растерянно развел руками. - Судите сами, прав я или нет. - Он тяжело вздохнул и сел на место.
- Мы все поняли, Лешко, - терпеливо проговорил Гостомысл, поглядывая то на старейшину кривичей, то на князя варягов. - Мы не возьмем с вашего племени ни гривны, но и вам не дадим ни гривны в случае любой беды. Ваше племя выходит из нашего союза, сие и передай своим родичам, раз их даже напугал приход варягов-россов.
Заявив об этом, Гостомысл перевел взгляд с Лешко на левую беседу, где на расстоянии локтя друг от друга сидели одетые в полное боевое снаряжение Рюрик и его сподвижники.
Рюрик был хмур и молчалив. Он знал, что без борьбы нельзя утвердить себя, и терпеливо ждал конца совета. Он даже желал, чтобы говорили и спорили больше. Пусть все выскажутся, пусть каждый покажет себя и свое племя. Да, Лешко верно говорит, он не куражится; ежели племя без потерь может сохранить себя, то почему бы и не поторговаться. А вот полочанин Золотоноша молчит, хотя племя его и родственное кривичам. Видно, не забыть ему, как варяги чинили разбой на берегах Полоти. "Интересно бы спросить сейчас Бэрина, что он думает обо всей этой говорильне", - подумал Рюрик и глянул на противоположный конец беседы, где сиротливо приютился его жрец.
Бэрин почуял взгляд своего князя, ободряюще слегка кивнул ему, и довольный Рюрик перевел взгляд на посла ильменских словен и вдруг насторожился: "Вон Полюда опять глядит... все так же тревожно, как и у нас тогда, но только сейчас он почему-то глядит на Гостомысла и... на меня. Что его тревожит?.."
Рюрик с трудом отвел взгляд от словенского посла и прислушался к речам советников.
Олаф беспокойно оглядывал всех подряд, внимательно слушал речи советников, запоминал каждого из них и почему-то заранее тревожился за Рюрика и за себя. Ему нравился Гостомысл и не нравился Лешко. "Какое самонадеянное племя! И какой трусливый старейшина! - подумал молодой вождь раротов и посмотрел с презрением на Лешко. Уж он бы нашел, кого послать на такой ответственный совет!.. - А Рюрик молчит! Почему он не стукнет мечом о щит и не подчинит их себе всех сразу?!" - возмущенно подумал Олаф, глянул, на своего князя, почувствовал его настороженность и затих...
Сигур и Триар с откровенным нетерпением ожидала конца совета и не понимали, почему так медлителен Гостомысл. Далеки от них были беды и кривичей и полочан, и потому каждый торопил про себя время. Иногда они поглядывали на Рюрика, улавливая его печаль н настороженность, но относили все это только на счет ожидаемой их всех неизвестности. "Но ведь не сами же они напросились словенам? Так чего ж хмуриться-то?" - недоумевали они и с нетерпением ждали конца совета.
Ромульд тоже с досадой морщил лоб, но выжидательно молчал: иное племя, иные нравы, необходимо ждать...
Аскольд живо внимал всем речам и жадно запоминал все возражения и благопожелания советников. Он впервые в этих местах. "Какие странные люди! изумился он. - Открыто говорят о своих бедах! Это же опасно!" Он искоса бросил взгляд на князя, рарогов и злорадно подумал: "Да, тут тебе будет несладко. Ты будешь смят и... изгнан, как бедовые викинги... Единства в совете нет и вряд ли будет..." Но вот он посмотрел на посадника" а затем вновь на своего князя. "А Гостомысл и Рюрик кто друг другу?.. - вдруг захотелось ему спросить, и сразу множество других вопросов замелькало в его голове. - Почему посадник выбрал именно этого рарога? Почему не Сигура? Почему не Триара?.. Вадима надо!" Аскольд едва не высказал свои вопросы вслух, но вдруг как молния озарила его догадка: "Чего же ждать мне... здесь? Ведь ясно же, что собрались здесь одни родичи - и явные и тайные! Разве дозволят они мне, волоху, занять достойное место среди себя? И надо же было не понять этого сразу?! Но почему другие-то молчат?.. - В ту же минуту он остановил себя: - Нет! Надо посмотреть, каково все будет дальше!.. Может, моя гордыня разыгралась, сам все это я и придумал? Погодить надо..."
Рыжеволосый Дир беспокоился за всех сразу. Ему было жаль и Рюрика, и Гостомысла, и Лешко, и Золото-ношу, и Аскольда, так жадно следящего за всем, что происходило на совете, и так явно желавшего и здесь играть не последнюю роль, и больше всего - себя. Он никак не мог определить свое место ни в настоящих, ни в будущих событиях и сидел с опущенной головой, лишь иногда вскидывая брови, когда слышал что-нибудь дивное для себя.
Эбон, стареющий, но все еще красивый, как только внимательно присмотрелся к лицу и привычкам Гостомысла, сразу понял, что совет затянется. Он понял и то, что положение их, варягов-россов, в Новгороде будет далеко не таким, какое им наобещали послы Домослав, Полюда и Вадим летом этого года в Прирарожье. "Необходимо собраться духом, продумать все и не торопиться... Только бы Рюрик не погорячился, - думал он. - Единую власть этим племенам показали скандинавы; она им понравилась, но с какого бока взяться ее обустраивать - они не ведают. Пытались, но не получилось, и это понятно. Слишком близко родство правителей, и никто никому не хочет подчиняться... Позвали нас и опять ропщут. Вон как Лешко взмок... Да, его могут потопить в кирбах быстрее, чем поймут необходимость единовластного правления, да еще установленного варягами-россами. Ведь мы, пришлые, званы суд править, мы чужие, как же нам верить!.. Да, тяжела доля Гостомысла, признал Эбон. - И хочет круто взять, да побаивается. А примучивает он Лешко верно, - сочувственно размышлял посол, - ну кому нужен выход кривичей из союза?"
