Олег Шишкин - Красный Франкенштейн. Секретные эксперименты Кремля
Странная и запутанная ситуация с положением Иванова в будущем питомнике отчасти была связана с тем, что руководство института смотрело на профессора в тот момент как на поставщика ценного сырья и пыталось соблюсти прежде всего свои личные интересы. Это означало, что его сенсационным опытам придают второстепенное значение, а потому профессор начал интриговать. Пространство для маневра было небольшим, но Иванов сумел выторговать свой статус, и Тоболкин отчасти помог в этом. Иванов превратился в своеобразного куратора проекта обезьяньего питомника, хотя это самоуправство потом привело к конфликту с дирекцией Эндокринологического института.
Некоторое время Тоболкин провел на юге Франции в местечке Гримальди, вблизи Ментоне, где осматривал так называемый «Замок обезьян», организованный трансплантатором профессором Вороновым. Питомник был рассчитан на сто обезьян. И сюда, на теплый юг, Воронов предполагал перенести главные работы по проблеме омоложения.
Находясь под впечатлением от посещения центра, Тоболкин решил даже присутствовать на одной из операций знаменитого врача и на несколько дней задержался в Париже. «Эти операции интересно знать, — сообщал Тоболкин в Москву, — так как они имеют громадное значение с зоотехнической точки зрения. Им было произведено 3000 операций на баранах в Алжире, и будто бы эти бараны дали увеличение шерсти как по количеству, так и по качеству»3.
Пять дней, проведенные в Париже, надолго запомнились Тоболкину. И не только операцией Воронова в College de France. Он считал, что выполнил свою миссию, так как из Африки были получены новые важные сообщения от профессора Иванова.
2
Итог длительного сафари был обнадеживающим. Иванов рапортовал: «Таким образом, к отъезду я имел 3 самок, уже подвергнутых искусственному осеменению, и 3 предназначенных для опытов. Имелись еще две самки (Troglodytes Niger), близкие к половозрелости: одна из Fouta Djalon и одна из Cote D’Ivoire. Кроме того, имелись 2 самца, молодые, но половозрелые. Кроме этих обезьян, у меня было еще 3 молодых шимпанзе.
Всех этих обезьян предполагалось доставить в Сухумский питомник с тем, чтобы там продолжить и расширить начатые опыты реципрокного скрещивания»4.
Два половозрелых самца шимпанзе — это ровно столько, сколько ждали в Кремле. Без их поимки профессор мог не возвращаться в СССР. «…хотя бы 2 шимпанзе. Обезьяны нужны для экспериментов над ними и для трансплантации желез внутренней секреции людей»5, — гласил суровый наказ личного доктора Ильича, профессора Розанова. И этот наказ должен был быть выполнен во что бы то ни стало. Кремлевское «хотя бы двух» означало, что ровно столько Иванову и следовало доставить в Россию. Иначе судьба его будет непредсказуемой. Профессор отлично это осознавал. Поэтому и платил большие суммы гвинейским охотникам, рисковавшим своей жизнью на плато Fouta Djalon, и предпринимал рискованное путешествие на Берег Слоновой Кости. Именно там уже выручавший его охотник, месье Жаки, смог все-таки поймать двух самцов карликового шимпанзе бонобо.
9 июля 1927 года в Институт экспериментальной эндокринологии от представителя Наркомздрава во Франции Александра Рубакина полетела срочная депеша. «Сообщаю, что нами получена от профессора Иванова из Даккара телеграмма следующего содержания (в переводе): «Везу тридцать обезьян буду Париж 16 просьба организовать посредстве Воронова отдых обезьян в зоологическом саду или другом месте».
Нам не совсем понятно, почему профессор Иванов хочет привезти обезьян в Париж, хотя прямой путь в Батум — из Марселя, кроме того, это и самый дешевый путь. Мы условились с Совторгфлотом о том, что их агент встретит профессора Иванова на пароходе и поможет ему во всем»6.
Разъяснения скоро поступили. Профессор Иванов считал, что после двухнедельной перевозки обезьянам следует устроить карантин во Франции и лучше в Пастеровском институте, где животные могли бы пройти всестороннее обследование кишечника и крови на инфекцию и паразитов. «С этой целью, — оправдывался ученый впоследствии, — я списался с профессором Кальметтом, который немедленно сделал распоряжение приготовить для наших обезьян несколько клеток в обезьяннике Пастеровского института и, кроме того, помог удешевить провоз обезьян из Конакри до Марселя почти на 50 %»7.
Здоровье шимпанзе желало лучшего. Их истощило сидение в клетках и тяготы морского пути, иммунитет ослаб, а дремавшие в организме инфекции уже начинали свое смертельное дело. Илья Иванович же хотел спасти всех особей и ожесточенно оправдывался перед контролерами Кремля: «Весьма возможно, что в Пастеровском институте удалось бы не только определить истинную причину заболеваний, но и остановить развитие болезни»8.
Остановить инфекцию не удавалось: две обезьяны погибли еще в пути. В результате до Франции добрались лишь 11 особей. В своем отчете профессор утверждал, что эти потери можно считать незначительными, так как обычно погибает 80–90 % животных, а то и целые партии. Тем более инфекционная обстановка на кораблях подчас даже хуже чем, в зоопарках или питомниках.
«Негры очень часто являются носителями туберкулеза, пневмонии, дизентерии, а потому надо особенно тщательно ограждать обезьян от непрошеных кормильцев. Только благодаря строго поставленному надзору нам удалось уберечь наших обезьян от заражения дизентерией, несмотря на то что среди черных солдат, ехавших с нами в числе 700 человек, были смертные случаи от этой болезни и нам угрожал в Марселе карантин»9, — сокрушался профессор.
Как только корабль прибыл в Марсель, ученый получил распоряжение от представителя Наркомздрава, запрещающее отправку обезьян в Париж. Тон его был резок и не терпел возражений.
Казалось бы, профессор Иванов совершил чудо: он привез целебных обезьян в Европу. Теперь до решающего спасения кремлевских стариков было рукой подать. Но именно в этот самый момент и появилась первая трещина между одержимым профессором и советской властью. И главной причиной размолвки стала дальнейшая судьба обезьян.
После некоторых раздумий и поисков выхода из ситуации, Иванов договорился о временном местопребывании обезьян: их поселили в зоологическом саду в Марселе. Здесь профессор Иванов договорился с ветеринаром о порядке ухода за шимпанзе, а надзор поручил рекомендованному Рубакиным представителю Совторгфлота, секретному сотруднику ОГПУ.
Профессора расстраивала складывающаяся ситуация. Разразился первый скандал. Александр Рубакин был непреклонен и подозрителен, он решил сломить упрямство профессора. Представитель Наркомздрава и слышать не хотел о дополнительном переезде шимпанзе в столицу Франции. А профессор по-прежнему рассчитывал, что в Париже удастся обследовать обезьян. Но очень скоро обследование понадобилось ему самому и его сыну.
Оба находились на грани истощения. «В Париже я серьезно и опасно заболел на почве тяжелого переутомления сердца, — сообщал Иванов. — Мой сотрудник страдал тяжелыми приступами малярии, полученной в Африке. Транспортировку обезьян в Сухум взял на себя представитель Наркомздрава во Франции доктор Рубакин. Я должен был выехать в Royal на курорт для лечения сердца, где остался до конца сентября»10.
3
Судьба обезьян, оставшихся в Марселе и затем переправленных Рубакиным в СССР, оказалась печальной. 24 августа 1927 года, когда пароход «Николай Пестель» вошел в порт Сухуми, на его борту находилось лишь два павиана-анубиса и два шимпанзе. Только эти четверо животных уцелели во время последнего этапа путешествия.
Еще до отправки в зоологическом саду Марселя из одиннадцати шимпанзе погибли семь. Ветеринарный врач-француз не смог поставить точный диагноз. Он считал, что этих животных погубил туберкулез.
Массовая смерть обезьян и промедление с их отправкой стали вызывать подозрения и у высокого кремлевского начальства. И вновь Александр Рубакин, представитель Наркомздрава во Франции нарисовал настораживающую картину: «Я собрался в несколько часов и выехал в Марсель. Здесь я застал в живых только четырех обезьян, из них две тоже больные. С этими 4 шимпанзе, с двумя собакоголовыми и с несколькими мелкими зверьками я и выехал в Сухум. Два шимпанзе из оставшихся 4 через две недели после выезда из Марселя умерли на пароходе и были выброшены в море»11.
Иванова особенно удручало, что одной из двух была перспективная половозрелая самка. Профессор делал ставку именно на нее. Он сокрушался: «Третья из опытных обезьян, выброшенная в море без вскрытия при переезде из Марселя в Сухум, еще в Конакри обнаружила явные признаки cestrum. Повторное искусственное осеменение не было ей сделано, так как обезьяна в то время была не совсем здорова»12.
Две оставшиеся шимпанзе прожили в Сухуми еще месяц. После смерти им было произведено вскрытие, которое, однако, обнаружило у них не туберкулез, подозревавшийся еще в Марселе. Больные шимпанзе скончались от целого букета весьма экзотических и не известных в Европе болезней. «…подробное исследование внутренних органов, — писал Илья Иванович, — установило сильно выраженное заражение и поражение внутренних органов анкилостомами [34] и неизвестными еще до сих пор видами strongiloides, а также рядом других форм. Кроме того, в туберкулах легких найдены живые личинки клещей, в большом количестве наполнившие бронхи»13.
