Большая игра на Балтике 1500 – 1917 гг - Махов Сергей Петрович
Выход был найден простой — экспорт революций. Свергается старая власть, новая провозглашает свою приверженность либеральным ценностям и свободному рынку, тарифы и пошлины отменяются, а британские товары широким потоком обрушиваются на новый рынок. Даже если революция не удается, это в любом случае спад промышленного развития, траты на предотвращение социальной напряженности, армию и т. д., то есть потенциальное ослабление конкурента.
Изначально схема была опробована в Южной и Центральной Америке. В результате те же Бразилия, Аргентина, Колумбия, Чили и т. д. стали поставлять в Англию свое сырье (серебро, хлопок, сахар и т. п.) в обмен на британские промышленные товары. Однако покупательская способность населения в бывших испанских колониях низкая, там в основном живут бедняки. И примерно с 1830-х годов в голову приходит мысль: а почему бы нечто подобное не провернуть и в Европе? Собственно, все эти демократические комитеты, Мадзини, Кошуты, Легранжи, Ледрю-Ролены и т. д. в конечном счете были нужны не ради продвижения идеалов «свободы, равенства, братства» в массы, а ради продвижения британских товаров на рынке Европы.
Эта мысль по времени совпала с началом массовых национально-освободительных движений в Италии, Польше, Венгрии, Германии и т. д. Естественно, координационные центры революционеров избрали своим прибежищем Лондон, поскольку цели их и британского истеблишмента на данный момент совпадали.
Конечно, у Британии возникли проблемы с революционерами, поскольку и население острова в том числе пропитывалось революционными идеями, чему пример то же чартистское движение. Симптоматично, что чартистов правительство Британии неоднократно называло «русскими шпионами» или, на современный лад, «проводниками русского влияния» в Англии. Например, Дэвид Уркварт, выступая в парламенте в 1847 году, прямо говорил: «Революционеры, ведущие антибританскую деятельность, несомненно являются русскими шпионами». Но движение «Молодая Европа» в целом было выгодно для Британской империи, так как имело явно антироссийскую направленность. Вернее, не антироссийскую, а дестабилизирующую, мечтающую свергнуть в Европе принципы Священного союза. Лорд Пальмерстон, например, так отзывался о Карле Марксе: «Это единственный революционер, не подкупленный русскими».
Собственно, следом за революциями в Европу шел британский капитал и британские товары. Понятно, что одной Европы английской промышленности и финансам было мало, поэтому совершенно в той же парадигме завоевания новых рынков в 1840–1842 годах была развязана Первая опиумная война с Китаем.
И на середину 1840-х годов в мире осталось две крупные экономические мир-системы — это английская и российская. Постепенно истеблишмент Лондона начал понимать, что без обрушения и подчинения русского рынка и рынков, ему подконтрольных, Англии вскоре будет грозить экономическая стагнация и деградация.
Именно поэтому к революциям 1848 года Англия представляла собой базу для революционеров, а Россия была гарантом для лоялистских сил Европы. То есть традиционное партнерство России и Англии, имевшее основой принцип «технологии в обмен на ресурсы», длившееся с небольшими перерывами почти век (1734−1830-е), постепенно уступило место глухой вражде и нарастающей конкурентной борьбе.
Сюда стоит добавить и внешнеполитический аспект, а именно, спорные зоны влияния (Афганистан, Китай, Америка и Иран), где каждая сторона подозревала другую в экспансионизме на сопредельные территории.
Таким образом, в экономике и внешней политике Англия и Россия столкнулись как в Европе, так и на периферии. Нет, понятно, что ситуация была гораздо сложнее, перемены и реформы в странах Европы были нужны и традиционная власть не успевала отвечать на вызовы времени, однако, с известной долей упрощения, можно сказать, что в 1848–1849 годах в Европе в споре за лидерство сошлись Англия и Франция с одной стороны и Россия — с другой.
А на Балтике, а точнее в Дании, «весна народов» привела к первой Шлезвигской войне. Там 20 января 1848 года умер датский король Кристиан VIII. Детей у него не было, и власть решили отдать его наследнику по женской линии — Фредерику VII. Но тут взорвался Шлезвиг. Согласно договору Рипе 1460 года, герцогство Шлезвиг было пожаловано датскому королевскому дому, однако последний король из династии Ольденбургов скончался. Правда, остался еще Фредерик VII, но «кудель мечу не наследует».
Если убрать все эти ссылки на старые трактаты и попытаться разобраться в смысле происходящего, станет понятно, что Шлезвиг хотел всего двух вещей: во-первых, присоединить когда-то отторгнутый у него Гольштейн; во-вторых, интегрироваться в Германский союз, хотя бы в тот же самый «Цолльферайн». Надо сказать, что Гольштейн, Шлезвиг и Лауэнбург были чисто немецкоязычными территориями, тяготеющими к Пруссии.
18 марта 1848 года Фредерик VII принял конституцию, а 20 марта в Копенгагене прошел слух — восстал Шлезвиг. Что делают демократы и либералы, если один из регионов пытается отколоться от страны? Конечно же, объявляют этот район неотделимой частью, которую они готовы оставить даже без людей, но обязательно своей, и посылают туда армию.
Самое смешное, что никакого восстания не было. Просто в столицу Дании прибыли депутаты из Шлезвига с просьбой разрешить вступить Шлезвиг-Гольштейну в Германский таможенный союз. 23 марта шлезвигские депутаты вернулись в Киль и рассказали о «теплом приеме» в столице. 24 марта Шлезвиг действительно объявил об отделении. В этот же день было сформировано временное правительство, объявлен прием ополченцев в добровольческий корпус. Министерство обороны возглавил принц Фридрих фон Ноэр, часть датских войск, набранных из местных, перешла на сторону восставших, и через три недели Шлезвиг имел под ружьем 8900 человек. 27 марта в герцогство прибыли известный авантюрист Куноцу Ранцау-Брайтенбург и немецкий кондотьер полковник баварской армии Людвиг фон дер Танн. Они стали командирами новых добровольческих корпусов, сформированных из пруссаков и немцев, прибывших на помощь кильскому правительству. Главной действующей силой оказались именно прусские офицеры и солдаты, поскольку, как мы с вами помним, прусская армия, хотя и была небольшой, но имела огромный кадровый резерв из военнослужащих запаса.
Дания же начала готовить флот, чтобы высадить армию вторжения в Шлезвиге. Вечером 25 марта из Копенгагена вышли в море 20-пушечный корвет «Najaden», 8-пушечный колесный пароход «Geiser» и бриг «St. Thomas» под общим командованием барона Фридриха Дюкринк-Холмфельда. 28 марта отряд подошел к Фленсбургу для разведки и одновременно — для доставки прокламации от нового короля «добрым шлезвигцам». Были высажены парламентеры, которые вернулись на корабль только к ночи и сообщили, что город уже в руках повстанцев. Пароход «Geiser» попытался приблизиться к пирсу, но был обстрелян из крупной артиллерии порта. Датский корабль не ответил на обстрел и отошел.
Повстанцы решили продолжать наступление на Обенро (Aabenraa), расположенный в Оберно-фьорде, однако их отряды на побережье были внезапно обстреляны бригом «St. Thomas» и в ужаснейшем беспорядке бежали к основным силам. Шлез-вигцы под покровом ночи с 30 на 31 марта атаковали город с запада, где корабельная артиллерия не могла их достать, и к утру город захватили. Утром Дюкринк-Холмфельд узнал, что Обенро пал. В тот же день он получил подкрепление — 8-пушечный пароход «Hekla». Призовая партия с «St. Thomas» нагло подошла к пароходу «Christian der Achte», стоявшему у причальной стенки. Моряки датского флота были встречены толпой любопытных, причем среди них были как гражданские, так и ополченцы. Матросы, не обращая внимания на зевак, деловито спустились на пароход и начали готовить его к выходу в море. Ополченцы пытались этому помешать, но подошедшие на подмогу две лодки высадили десант и имитировали штыковую атаку, от которой все любопытствующие разбежались. Далее на берегу были выставлены две небольшие пушки, под их прикрытием на «Christian der Achte» был погружен уголь, и пароход уведен в открытое море.
