Ирина Карацуба - Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов
Созданный в первой четверти XVIII в. мощный механизм власти помог мобилизовать силы страны, в кратчайший срок создать современную промышленность, выиграть тяжелейшую войну, заложить основы светского образования, внедрить ряд культурных инноваций и европеизированный образ жизни. Вместе с тем масштабная модернизация не была безоглядным разрывом с прошлым, как бы самому Петру этого ни хотелось.
Успех преобразований во многом был обусловлен как раз тем, что планируемые реформы царь велел приноравливать к местным условиям — «спускать с русскими обычаи» — прежде всего, с повышенной ролью государства во всех сферах общественной жизни и «служебным» характером отношений всех социальных слоев с властью. В результате западноевропейские «образцы» на русской почве приобретали местные черты.
Наиболее совершенным «детищем» Петра стала «регулярная», т. е. единообразно устроенная, обмундированная, вооруженная и обученная, армия. Ее победы сделали Россию великой державой: в 1720 г. страна могла выставить 79 тыс. штыков пехоты и 42 тыс. сабель кавалерии, мощный артиллерийский парк и инженерные части. В крепостях стояли гарнизонные полки; южные границы охранялись ландмилицией — территориальными войсками, набиравшимися из живших на юге мелких служилых людей-«однодворцев». Помимо регулярных войск, имелись полки казаков, татар, башкир, численность которых достигала 40—70 тыс. чел. Российский флот стал сильнейшим на Балтике: Швеция в завершающую кампанию Северной войны могла вывести в море только 11 линейных кораблей, Россия — 30, оснащенных 2 тыс. пушек, с 10 тыс. матросов и солдат.
В новой армии утвердился рекрутский, а не наемный, как в большинстве европейских стран, порядок комплектования. Прибывшие в полк мужики-рекруты включались не только в официальные структуры (батальоны и роты), но и в привычные для них формы организации — солдатские артели с круговой порукой. Эти черты делали русскую армию XVIII в. социально и национально однородной и переносили в нее свойства привычного для крестьянина жизненного уклада. Вместе с солдатами пожизненную службу несли дворяне-офицеры — так же, как их предки-помещики в XVI—XVII вв. Сохраняя тяжелую пожизненную службу, петровская европеизация не давала «шляхетству» гарантий, в том числе — от телесных наказаний и регламентации личной жизни.
Петр отказался от шведской модели местного самоуправления (с кирхшпилем-приходом, управляемом кирхшпильфогтом вместе с пастором и выборными от крестьян): «...и с крестьян выборным при судах и у дел не быть для того, что всякие наряды и посылки бывают по указом из городов, а не от церквей, к тому жив уездех ис крестьянства умных людей нет». Начальником низшей административной единицы — дистрикта — стал выборный из дворянства земский комиссар. Его, в свою очередь, контролировал командир размещенного в данной местности на «вечные квартиры» полка. Эти же части стали параллельной гражданской военной администрацией и полицейскими командами по сбору податей и поимке беглых крестьян.
Вице-президент Коммерц-коллегии Генрих фон Фик (это он собирал в Швеции материалы для коллежской реформы) представил Петру проект Регламента Главного магистрата. Этот проект предполагал настоящее городское самоуправление, а Главный магистрат только координировал бы деятельность самостоятельных городских магистратов. Петр и здесь пошел традиционно российским путем. В русских городах в 1723—1724 гг. появились магистраты. Однако слабость российского купечества не позволила им стать такими же реальными органами управления, какими они были в Западной Европе. Их задачей стало выполнение полицейских обязанностей: выявлять пришлых людей без «покормежных писем»; выдавать паспорта; организовывать полицейские наряды во главе с десятскими и сотскими; искоренять «праздных и гулящих», «понуждать» их «к каким возможно художествам и ремеслам или работам».
У этого «самоуправления» не было реальных, гарантированных законом источников доходов, что делало невозможным развитие местной экономики и инфраструктуры — «покровительство» мануфактурам и рукоделиям, развитие «художеств» и торгов, учреждение бирж, ярмарок, школ, богаделен, обеспечение пожарного «охранения», чистоты улиц и ремонта мостов. Прибывший в город со своим отрядом офицер или местный воевода мог отдавать приказания бесправному «бурмистру», а то и поколотить его. Закон предписывал магистратам прежде всего собирать «положенные с них доходы»; к тому же это «самоуправление» было поставлено под контроль бюрократического «министерства городов» — Главного магистрата.
Родовитое дворянство сохранило за собой ключевые государственные посты первых четырех рангов. Бюрократический аппарат отторгал несовместимые с ним новшества вроде коллегиальности. Каково было, например, на заседании Военной коллегии безвестному полковнику Пашкову спорить с генерал-фельдмаршалом и личным другом государя Меншиковым? Независимый от администрации суд вскоре после смерти Петра был упразднен еще и по причине невозможности найти потребное количество юристов. Дело доходило до того, что в Сибири судьей назначили человека, судимого за два убийства и находившегося под следствием за третье — как единственного грамотного и знакомого с юриспруденцией.
Оборотной стороной выдвижения новых людей стало снижение уровня профессионализма чиновников при возрастании их амбиций — теперь карьера обещала «беспородному» разночинцу и богатство, и дворянский титул. Дьяки и подьячие XVII в. взятки брали умереннее и аккуратнее, а дело свое знали лучше, чем их европеизированные преемники, отличавшиеся полным «бесстрашием» в злоупотреблениях.
В записках Генриха фон Фика приведен портрет такого «нового чиновника», с которым ему пришлось встретиться в Сибири. «Молодой двадцатилетний детинушка», прибывший в качестве «комиссара» для сбора ясака, на протяжении нескольких лет «хватал все, что мог». На увещания честного «немца» о наказании за хищения «он мне ответствовал тако: "Брать и быть повешенным обое имеет свое время. Нынче есть время брать, а будет же мне, имеючи страх от виселицы, такое удобное упустить, то я никогда богат не буду; а ежели нужда случится, то я могу выкупиться". И когда я ему хотел более о том рассуждать, то он просил меня, чтоб я его более такими поучениями не утруждал, ибо ему весьма скушно такие наставлении часто слушать» (цит. по: Сафронов Ф.Г. Ссылка в Восточной Сибири в первой половине XVIII в. // Ссылка и каторга в Сибири. Новосибирск, 1975. С. 28-29).
Уже при жизни Петра были казнены сибирский губернатор М. Гагарин, глава всех фискалов А. Нестеров (1722), сенатор Г. Волконский; беспрерывно находился под следствием Меншиков. В последний год жизни Петр приказал расследовавшему дела о казнокрадстве генерал-фискалу Мякинину «рубить все дотла», но это едва ли помогло. За сотни и тысячи верст от Петербурга воеводы и прочие должностные лица становились совершенно неуправляемыми.
Сенаторская ревизия графа А.А. Матвеева в 1726 г. вскрыла «упущения казенных доимков» на 170 тыс. руб. только по одной Владимирской провинции, бездействие судов и произвол «особых нравом» начальников. «Непостижимые воровства и похищения не токмо казенных, но и подушных сборов деньгами от камериров, комиссаров и от подьячих здешних я нашел, при которых по указам порядочных приходных и расходных книг здесь у них отнюдь не было, кроме валяющихся гнилых и непорядочных записок по лоскуткам», — таким увидел ревизор «регулярное государство» изнутри.
При этом петровская административная система не выработала строгих норм компетенции и ответственности. Субординация государственных «мест» и нормальное «течение» дел постоянно нарушались, чему немало способствовал сам император. Множество рапортов и жалоб шло прямо в Кабинет, а оттуда выходили — минуя Сенат и коллегии — именные указы и устные распоряжения царя. Заключить «работу» монарха в определенные правовые рамки Петр не мог и не желал — это означало бы ограничение самого принципа самодержавия, закрепленного в Воинском уставе 1716 г.: «Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен».
Петр провозглашал принципы «разума» и «порядка», по которым должно строиться государство и жизнь его обитателей; личным примером стремился утвердить идеал сознательной службы «общему благу»; но он не представлял себе возможности определения этого порядка (лицами или учреждениями) иначе, как по его воле. Юношеские впечатления от заморской «вольности» у Петра остались надолго, но в зрелом возрасте он не мыслил ее применения для своих подданных. Простота обихода, демократизм в общении с людьми самого разного положения, даже пренебрежение традицией лишь сильнее оттеняли его право наставлять их «яко детей» и требовать беспрекословного послушания.
