Григорий Федосеев - Пашка из Медвежьего лога
Наконец, вижу: из перелеска соседнего отрога, словно привидение, выходит бык-марал, небольшой, но рогастый. Бесшумными шагами он поднимается на выступ скалы и настороженно замирает над пропастью. Я забываю про карабин, про Загрю: И вдруг из-за Бутуя, от скал, что нависают над рекою, в мертвую тишину наступлющей ночи врывается рев. В этой первой песне, еще робкой, звучит с неповторимой силой и призыв, и угроза.
Вздрогнула тайга, ожили скалы, нетерпеливо взвизгнул Загря. Тотчас же с далеких-далеких мысов, прикрытых вечерним сумраком, долетает ответный рев, строгий и басистый. А бык, что на соседнем отроге, продолжает стоять, прислушиваясь, как бы пытаясь разгадать по звуку силу ревущих противников. Он вытягивает шею, приподнимает голову, хочет сам зареветь, но из открытого рта у него вырывается только тихое мычание.
Снизу, из темных лощин, неслышно, воровски подкрался туман, неотвратимый, как ночь, и все вокруг нас утонуло в белесоватой мгле.
Где-то за туманом погасала заря. Темень холодная, густая свалилась на горы.
Спускаюсь к Василию Николаевичу. Ноги скользят на крутых склонах, поросших поблекшей травою, срываются камни, уносят в невидимую глубину ущелья грохот обломков. Откуда-то наплывает протяжная песня марала.
Под кедром горит костер, оттеснив от стоянки мрак наступившей ночи. Рядом с огнем ворох хвои для постели. Пахнет кашей, вяленой сохатиной, но ужин все еще не готов.
-- Слышал? -- спрашивает Василий Николаевич, кивнув головою в сторону Бутуя.
-- Как же, слышал. Сам чуть не заревел от радости...
-- В прошлом году первый двенадцатого числа запел, а нынче раньше, видно, нетерпение...
Туман незаметно исчез. Все уснуло. Над нами дремлют каменные сторожа да мутится тучами небо. Какое блаженство костер! Сядешь так вот, возле него, обнимешь сцепленными руками согнутые в коленях ноги и смотришь, как огонь пожирает головешки, как в синих вспышках плавятся угли. Кажется, ничто так не располагает к раздумью, как костер.
После ужина спать. Но разве уснешь? Неугомонное воображение рисует одну за другой картины. То я слышу рев, то лай Загри, то бегу наперерез удирающему маралу. Промучился до полуночи и встал. У огня сидел Василий Николаевич, погруженный в свои думы.
Я поправил костер, повесил чайник.
Никогда утро не было таким желанным, как в этот раз.
Но что случилось? С мутного неба повалил белыми хлопьями снег. В природе все оцепенело в ожидании чего-то неизбежного. Неужели так страшны эти невесомые пушинки, хрупкие создания облачного мира?
Пушинки не тают на остывшей земле, они копятся, сглаживая шероховатую поверхность. Под их покровом исчезают бугры, россыпи, зелень...
Перед утром тучи свалились на запад, поднялась запоздалая луна и какая-то ночная птица крыльями потревожила настывший воздух.
-- Пора, до рассвета надо выйти к верхним полянам и "зареветь", -говорит мой спутник, поднимаясь от костра.
Молча покидаем стоянку. Загря идет со мною. Еще властвует ночь, и не верится, что когда-нибудь наступит день. Луна освещает наш путь. Взбираемся выше и выше. Как тут свежо в этот предутренний час, как заманчиво долгожданное, полное волнений утро! Ни единый звук не нарушает покоя гор, только скрипит под ногами свежий снег.
Мы выбрались на верх отрога. Под последним кедром задержались. Ниже -обрыв, за ним длинной полоской вытянулась поляна, оконтуренная старыми кедрами. Тишина и покой властвуют над этой высотой.
Вот-вот народится заря. Хотя восток еще мрачен, но уже чувствуешь ее, вестницу приближающегося утра. Василий Николаевич тревожным взглядом окинул небо, достал из котомки длинную конусообразную трубу, сделанную из кедра.
-- Попробуем зареветь, -- говорит он, заметно волнуясь.
Став поудобнее, Василий Николаевич приложил тонкий конец трубы к влажным губам и с натугой потянул в себя воздух. Сильный звук разорвал тишину ночи. Он "ревел" с большим искусством, совершенно точно подражая голосу марала. И еще не смолк последний аккорд, еще перекликалось голосистое эхо, а из-за Бутуя, от темных скал, что нависают над рекою с противоположной стороны ущелья, уже послышался ответный рев, еще более грозный, более властный, нежели вчера.
Василий Николаевич повторил свою песню, слегка укорачивая звуки, и снова мертвая тишина обняла горы. Все напряглось, насторожилось, и мы замерли в немом ожидании.
А за зубчатыми грядами гор, за прозрачным туманом, из бездны сочится скупое утро. Гаснут звезды. Уходит ночь, снимая с сонных кедров свой черный полог, И в этой убаюкивающей тишине слух ловит чьи-то торопливые шаги под обрывом. Загря, сбочив голову, смотрит вниз. Видим: из чащи выходит крупная маралуха, мягко ступая по зеленому мху. Она вся насторожена, что-то ищет возбужденными глазами и, вытянув шею, поворачивает голову к скале. Самка как будто удивлена, не понимает, почему ее никто не встречает, куда делся бык -ведь он только что ревел, звал...
-- М-м-м... -- тянет обманутая маралуха.
А мы стоим, сливаясь с тишиною, забыв про свое существование. Только Загре невмоготу этот молчаливый поединок. Один прыжок, и он повис на сворке. Самка, откинув голову, ловит шорох, смотрит выжидающе вверх. Она, несомненно, видит нас, однако что-то затуманивает ей глаза, не может понять, почему желанный шорох не приближается. Но вдруг ее охватывает страх. Один, два пугливых прыжка, грохот камней, и самка исчезает в тени старых кедров.
-- Дурень, на матку позарился, -- ласково упрекнул Василий Николаевич кобеля.
Опять ждем. Вдали медленно и широко разливается по небу нежный свет осеннего утра. Белые космы тумана мирно дремлют по утесам. К югу торопятся стайки мелких птиц. Где-то за ближним отрогом нетерпеливо взревел бык, и послушное эхо разнесло по горам грозный вызов.
-- Пошли наверх, может, это наш ревет, -- бросает Василий Николаевич, и мы торопимся, взбираемся по крутому откосу.
Теперь дорога каждая минута. Ведь с наступлением дня самцы угомонятся, почти перестанут реветь и дадут о себе знать только перед закатом солнца. А если обнаружат нас, то и совсем уйдут.
Вот мы и на верху отрога. Осторожно подбираемся к краю и заглядываем вниз. Там лог, усеянный мелкими скалами и старыми кедрами. Где же бык? Не так просто заметить зверя, одетого в серый брачный наряд, среди россыпей и поблекшей травы. Хорошо, что с нами бинокли, и пока осматриваем лог, из-за соседнего отрога доносится тоненький голос быка, неуверенный, почти детский. Но он нас не соблазняет.
-- Видишь? -- шепчет Василий Николаевич.
-- Где?
-- На верхней скале, сюда смотрит, небольшой зверь, Но не наш, рога какие-то уродливые.
Я гляжу туда и то, что вдруг попало в поле зрения бинокля, радует меня: на полуразрушенной скале стоит бык, упершись в гранитный постамент широко расставленными ногами. В его высоко поднятой голове, в мощной груди, повернутой к нам, и в чуточку сгорбленной спине -- готовность к поединку. Во всей его позе настороженность. А рядом, под скалою, у него на виду мирно пасутся две самки. Он будто их не замечает, сторожко караулит тишину лога.
-- Этого, кажется, я вечером видел, он нам не подходит.
Солнце осветило лесные закоулки. Запылали бездымные костры листопада, четко выкроились дали. В небе плывут первые стаи журавлей. Бык, за которым мы следим, все еще стоит на скале, в настороженной позе. Кого ждет он, подолгу всматриваясь в изорванный контур соседнего отрога, откуда нет-нет да и донесется нескладный рев молодого быка? Неужели там таится какая-то опасность?
-- Разве зареветь потихоньку, может, подойдет? -- спрашивает шепотком Василий Николаевич и бросает в утреннюю тишину короткий приглушенный звук.
Бык даже не пошевелился, даже не повернул головы в нашу сторону, продолжая смотреть на соседний отрог. Опять оттуда, но уже ближе долетела нестройная песня все того же молодого марала, но как теперь она вдруг взбесила быка на скале! Он угрожающе потряс головой, вдруг разрядился могучим ревом, от которого, казалось, пробудились горы, и долгий шепот не смолкал по скалистым овражкам, по густым кедрачам, повторяя угрозу.
А в это время на седловину, освещенную утренними лучами солнца, выходит зверь с роскошными рогами, статный, белесый, тот самый, который вчера купался в грязном болоте и с кем мы сегодня искали встречи. Это у него оказался такой писклявый голос. Бык ни на минуту не задержался, не осмотрелся и с ходу, тяжелой рысью, бросился в лог. По поведению противника, по его раздраженному реву он, видимо, догадался, что с ним самки, и теперь, казалось, никакая сила не могла задержать его на полпути.
Дальнейшие события развернулись неожиданно и быстро. На скале не осталось марала. Спустившись к самкам, он пугнул их вперед, навстречу сопернику, и все скрылись в разложине. Мы схватили котомки и тоже бросились туда. Теперь было ясно, что поединок неизбежен, что только сила решит, с кем должны остаться эти две самочки, виновницы осенних ссор и жестоких схваток.
