Иван Клулас - Диана де Пуатье
Королева наблюдала за этим зрелищем из окна. Проезжая мимо, король приветствовал и ее, и дам, выглядывавших из соседних окон, в том числе, естественно, и Диану: в те минуты она с удовлетворением видела, что народ приветствует ее возлюбленного принца, как идеал и пример для подражания.
Перед епископским дворцом среди фонтанов, из которых били вода и вино, высокая пирамида возносила к небесам золотую сферу, увенчанную огромным серебристым полумесяцем в окружении еще четырех: в убранстве города значительная роль повсеместно отводилась нарождающейся луне — это было как символом грядущей славы короля, так и намеком на имя античной богини, чье имя носила Диана.
Эту же общую эмблему король повелел изобразить на ковчеге Воскресения, чуде ювелирного искусства XV века, и вставить в оправу, дабы он мог принести его в дар Реймсскому собору[323]. Ковчежец, где хранится камень от Гроба Господня, был выполнен в виде усыпальницы, из которой устремляется ввысь воскресший Христос. Надпись поясняла: «Король Генрих II принес меня сюда в 1547 году в день своего миропомазания». На увенчанной зубцами стене ограды был инкрустирован личный шифр суверена: буква «Н», прочеркнутая двумя заглавными «С», одной — из белой эмали, второй — из черной. Над кругом, символизирующим полную луну, соединялись три сплетенных полумесяца, два — белых, один — черный. Это украшение точно воспроизводило вышитые жемчугом мотивы на королевской тунике.
На следующий день, 26 июля, Диана слушала в соборе торжественную литургию[324]. Вместе с фрейлинами она сидела справа от главного алтаря возле возвышения, где расположилась королева. У нее на глазах над королем совершили таинство. Впоследствии он признавался Диане, что, прежде чем взять в руки королевские регалии, молил Бога, «если Корона, которую он примет, ознаменует доброе правление и пойдет народам во благо, милостиво даровать ее надолго, в противном же случае, поскорее взять обратно». Однако на следующий день после церемонии, по словам посла Альваротто, монарх уже не думал ни о чем, кроме удовольствий. «Помимо игры в мяч и охоты он постоянно ухаживает за своей любовницей. Навещает ее король после каждой трапезы и, таким образом, в среднем проводит в ее обществе не менее восьми часов. Если дама в это время находится у королевы, он велит ее вызвать. Сие обстоятельство у всех вызывает сожаления. Замечают, что нынешний государь ведет себя хуже, чем покойный… Отсюда делается вывод, что суверен лишен всякого зрения и его, так сказать, водят за нос»[325].
Посол Карла V Жан де Сен-Морис в депеше, датированной июнем 1547 года, подтверждает это свидетельство. Франсуа д’Омаль, молодой Сент-Андре и коннетабль, писал он, имеют огромное влияние на монарха, однако меньшее, чем Диана де Пуатье, упомянутая в письме под кодовым обозначением «Сильвиус». Конечно, у короля были и собственные политические амбиции: «Он хочет сохранить все, что имеет, и вернуть все, что, по его мнению, принадлежит Французской Короне, не претендуя на чужую собственность. Каждый день он по два часа проводит на Малом совете, а потом обедает. В первое время правления король сразу после этого давал аудиенцию своему народу, но советники убедили его отказаться от такого обыкновения, дабы он не слышал жалоб подданных». Отныне единственным человеком, с которым король, кроме своих советников, обсуждал дела, была Диана. «Дав ей отчет во всем, что обсуждалось утром и позднее либо с послами, либо с иными значительными персонами, король усаживается у ее колен с гитарой в руках и, поигрывая на оной, спрашивает у коннетабля, если тот окажется рядом, или у Омаля, не правда ли, у означенной Сильвиус хороший страж, касаясь при том собственной груди и внимательно разглядывая свою даму с таким видом, будто изумлен ее дружбою»[326].
Сен-Морис слышал об этом от Мадлен де Майи, мадам де Рой, описавшей такую сцену вдовствующей королеве Элеоноре. Но ее свидетельство по меньшей мере сомнительно, ибо посол стремился дискредитировать короля в глазах Карла V. Он и в самом деле слишком подчеркивал слепоту Генриха в подчинении своей любовнице, указывал на отрицательные черты характера нового суверена, его легкомыслие и «неуверенность в себе», из-за которой тот позволял фаворитам управлять государством, а сам предавался играм и вульгарным увеселениям. «Означенный сеньор король еще в значительной степени сохранил в себе молодость, каковая побуждает его совершать многие легкомысленные поступки; в числе прочих он заставляет играть с ним в мяч лакеев и других незначительных лиц, нередко — из своей же прислуги». Сен-Морис называет два таких «незначительных лица», не скрывая пренебрежения к ним: Ком Клосс де Маршомон и Клод де Л’Обепин. Меж тем оба они — секретари по делам финансов, а это доказывает, что, даже развлекаясь, король думал о делах. Посол придерживался иной точки зрения, упорно не желая видеть в поведении Генриха ничего, кроме мальчишества: «Некогда в Ане он развлекался тем, что спихивал в воду людей, стоявших на берегу реки, так что едва не утопил одного пажа, швырнув его в воду…»[327]
Однако такие шуточки были вполне во вкусе самых именитых сановников. Диане приходилось с этим мириться, так как король охотно присоединялся к весельчакам. Так, посол Феррары Альваротто рассказывал, что однажды вечером в октябре 1547 года старый кардинал Лотарингский, коннетабль де Монморанси и другие гранды предавались этакому «сарданапальству»[328]: попарившись в бане и обильно поужинав, король и коннетабль улеглись в одну постель. «Я не могу, — подчеркивал посол, — смириться с мыслью о подобном бесчинстве… Однако таковы факты: они спали вместе и уже не в первый раз». Впрочем, и не в последний — тоже.
Как-то раз в декабре 1548 года во время очередной охоты король снял уздечку с лошади Монморанси и заставил его мчаться галопом по лесу, не имея возможности управлять скакуном и рискуя сломать себе шею. В Сен-Сильвестре Генрих врывался в частные владения и стегал их жителей ремнем в соответствии с традицией, которая и впрямь позволяла суверену пороть тех, кого считал виновными в каком-либо проступке. Так, в декабре 1552 года Генрих избил кнутом епископа Систерона Эмерика де Рошешуара и епископа Альби Людовика Лотарингского, силой вломившись в их дома: наказание прелатов происходило на глазах окружавших короля придворных дам. Однажды вечером монарх лично наблюдал за тем, как Монморанси парит ноги. Коннетабль весьма возгордился этим обстоятельством и похвастал им маршалу де Сент-Андре, а тот поспешил коварно сообщить новость Франсуа де Гизу. По словам посла Феррары, тот был сильно уязвлен. «Он едва не умер с горя и столь явно выказывал свою боль, что она ни для кого не осталась тайной: за столом герцог сокрушался, что у него нет иного выхода, кроме как вернуться домой и отправиться на охоту»[329].
Часто буффонады разыгрывали профессиональные шуты, подвизавшиеся при королевском дворе. Трибуле, дурачку Франциска I, в должности придворного шута наследовал Жан-Антуан Ломбар. Бывший помощник хирурга, он благодаря королевской милости избежал смертной казни, к которой приговорил его коннетабль де Монморанси. Ломбар получил кличку Брюске (Торопыга). Этот пройдоха ловко выманивал у знати драгоценности и дорогие вещицы и вдобавок превосходно умел устроить собственные дела: к примеру, добился для себя места начальника королевских почтовых лошадей. Брантом подробно рассказывает о многочисленных шутках Ломбара. Как-то во время пиршества Брюске разрезал вертелом с наколотыми на него ломтиками сала парадный плащ Пьеро Строцци, кузена королевы. Тот отомстил, стащив у шута серебряную посуду. В другой раз Брюске предложил Строцци гротескное угощение в виде пирога, начиненного кусочками старой лошадиной сбруи. В отместку кузен королевы заставил шутника отведать блюдо из его же собственного любимого мула. Шут позвал двух монахинь и попросил изгнать дьявола из лежавшего в постели Строцци. Последний не остался в долгу и приказал трубить в охотничьи рога над ухом у мадам Брюске, отчего та целый месяц пребывала в некотором отупении. Последнюю выходку спровоцировало то, что Брюске в шутку представил свою супругу Екатерине Медичи как глухонемую[330].
Придворные хронисты упоминают и о многих других розыгрышах. Шут Тони тоже не боялся подшучивать над вельможами. При виде виселиц, установленных коннетаблем де Монморанси, шут с благочестивым видом воскликнул: «Да сохранит нас Господь от четок господина коннетабля!»[331]
Диана привыкла вращаться в этом живописном мирке. При ее собственном малом дворе тоже были шуты, карлик, карлица и музыкант. В этом мадам де Брезе соперничала с королевой Екатериной, тоже окружавшей себя шутами, карликами, карлицами, мартышками и попугаями. Была у нее и любимая дурочка Ла Жардиньер.
