От Андалусии до Нью-Йорка - Левит Илья Исаевич

В общем, все его старания мирно обратить еретиков на путь истинный не удались. Оставалось ему возложить надежды на вышеупомянутую палку — на крестоносцев.

Но в другом отношении святой Доминик преуспел — он основал новый монашеский орден. Как всегда, когда основывается новый орден, среди его первых членов бывает много фанатиков, готовых на все ради идеи. К святому Доминику шли люди, которым он нравился, для которых он был образцом для подражания. Я надеюсь, что читатель уже понял, что у этого святого характер был бойцовский, да и образованием он не пренебрегал (полная противоположность его не менее знаменитому современнику — святому Франциску). Итак, возник новый орден, официально называвшийся «Братья-проповедники». Обычно, однако, членов ордена называли по имени основателя — «Доминиканцы». Или «Псы Господни». Думают, что последнее название возникло по созвучию «Domini canes» — по латыни это и означает «Псы Господни». Герб ордена — собака с факелом в зубах. А еще они любили, когда их называли «Христовы ласточки» — их форменной одеждой были черно-белые рясы (тщедушный Ежов тоже не возражал, когда близкие звали его воробушком). Орден — он существует и сейчас — вошел в историю, благодаря научным заслугам (что было — то было!) и инквизиции. Папа Григорий IX сделал правильный выбор, поручив инквизицию доминиканцам. Именно им задача оказалась по плечу. Святой Доминик к тому времени уже умер, а святым был объявлен после провозглашения инквизиции.

Глава четвертая

Чуть-чуть об инквизиции как таковой

Современному человеку при слове «инквизиция» прежде всего вспоминаются пытки. Пытки, однако, не были спецификой «святого следствия». Они применялись в Средние века и в светском судопроизводстве. У современников ужас перед инквизицией вызывали не только пытки. Тут надо объяснить, что Западная Европа в XIII веке — уже правовое общество, несмотря на пытки (они доживут до XVIII века включительно). Там привыкли к гласным судам на основе римского права (то есть, на основе кодекса Юстиниана). У обвиняемого были права на защиту, на адвоката и т. д. Все эти правила действовали для воров, убийц, насильников и т. д. А вот лица, заподозренные в ереси, этого всего лишались. Даже старинное право церковного убежища не соблюдалось — могли арестовать прямо в церкви, во время молитвы. И еще пугала таинственность. Никто не знал, что «там» происходит. Если и случалось человеку выйти оттуда с формулировкой: «Вина не доказана» (а в патриархальные времена первой инквизиции это все-таки бывало), он молчал — инквизиция никогда не прощала окончательно. Лучше было молчать. И сама инквизиция себя не афишировала. Когда инквизиторы, обычно доминиканцы, редко — францисканцы, являлись куда-либо, они располагались в ближайшем монастыре. Позднее кое-где появились и специальные тюрьмы. Сперва на несколько недель объявлялись дни милосердия. Можно было прийти и покаяться — «примириться с церковью». Тогда даже настоящему еретику удавалось избежать самых жестоких наказаний, конечно, если он отказывался от ереси. И отделаться паломничеством к святым местам или участием в крестовом походе (если таковой намечался), а также штрафом — подношением на благие дела, вроде строительства церкви или моста. Но фокус состоял в том, что надо было доказать искренность своего раскаяния. А это можно было сделать, только донося на других. И для проформы даже спрашивали иногда, желает ли человек, чтобы следствие по его доносу велось по римскому праву или чтобы занималась этим инквизиция? Конечно, почти всегда доносчик выбирал инквизицию — по римскому праву, если донос не подтверждался, доносчика наказывали. Инквизиция этого не делала.

Никто себя в безопасности не чувствовал. Поди знай, что господин, с которым ты как-то вежливо раскланялся на улице, — не тайный еретик! А потом доказывай, что это лишь шапочное знакомство, что ты ничего не знал. А ведь почти у всех есть недоброжелатели, и они могли донести. Так что люди спешили каяться и примиряться с церковью, пока не стало поздно. И количество доносов росло, как снежный ком. Как сказал Папа Григорий IX: «В конечном итоге, родители вынуждены будут предавать своих детей, а дети — родителей, мужья — жен, а жены — мужей». В общем, достигнут того идеала, к которому стремились и в XX веке (вспомните Павлика Морозова!).

А дальше «дни милосердия» проходили, и начиналось следствие по этим доносам. Никакие юридические нормы, как правило, не соблюдались. Сами инквизиторы не были юристами и к помощи юристов обращались очень редко — обычно это бывало, когда судили значительное лицо, от родни которого можно было ожидать апелляции к Папе (случалось и дворянам попадать в лапы инквизиции). Существовало только две возможности защиты. Во-первых, подсудимый, никогда не знавший, кто именно на него донес, мог назвать своих врагов, и если донос поступил от личного врага обвиняемого, он считался недействительным. Но понятно, что доносчиком в таком случае часто было подставное лицо. Во-вторых, для тяжелых наказаний требовалось два доноса (два свидетельства обвинения). Такое тоже не трудно организовать, да и при множестве доносов это вообще часто случалось.

А дальше начинались допросы, заключение в тяжелых условиях, намного более тяжелых, чем в обычной тюрьме. Наконец, пытки. Правда, в благословенные времена первой инквизиции пытки, которые на языке Церкви, назывались «умалением членов», применялись не так уж часто. С начала XIV века утвердилось правило, по которому пытать можно было только с согласия местного епископа. Вообще, в те патриархальные времена (дальше будет хуже!) инквизиция, хоть и слыла независимой, все-таки должна была кое с чем считаться. С возможностью апелляции в Рим, например. Инквизиция тогда еще напрямую подчинялась Папе (лишь изредка в Риме назначался генерал-инквизитор). И даже местный епископ мог поставить границы террору инквизиции. Но для этого он должен был обладать личной храбростью, добрым сердцем и бескорыстием. Ибо в случае тяжелых наказаний — костра или пожизненного заключения — имущество осужденного конфисковалось. И дальше делилось (в разных местах в разной пропорции) между Церковью и светской властью. Чаще всего светской власти шла одна треть. А то, что шло Церкви, — делилось между самой инквизицией, Папой и местным епископом. В общем, как видим, власти светские и духовные не были заинтересованы мешать инквизиции. Доносчиков иногда даже награждали.

Костер тогда еще полагался только закоренелому еретику, который не думал каяться. Считалось, что Церковь просто отказывается от него — он отпал от христианства, и его «освобождали» — костер организовывала уже светская власть, которой еретика передавали, — Церковь не проливала крови!

Но помимо живых людей власть инквизиции распространялась и на мертвых. Если поступали доносы на уже умерших, брались и за них. Официального срока давности тут не было, но установился обычай вскрывать могилы, которым меньше сорока лет. Мертвеца тоже могли сжечь со всем подобающим антуражем. И это не просто был мрачный символический акт. Тут же вставал вопрос о наследстве — ведь имущество еретика должно быть конфисковано — и о чести семьи, ибо родня еретика обрекалась на позор. Но у инквизиции была власть не только над людьми, но и над книгами. Еретические книги тоже торжественно и публично сжигались, и вот тут инквизиция могла напакостить и евреям, ибо иногда жгли и Талмуд. Книги жгли целыми возами, а они были тогда дороги. Дорог был пергамент, да и бумага поначалу была недешева. И переписывали их от руки. Так что материальный урон был ощутим. Но, конечно, евреи тут же восстанавливали Талмуд.