О Рогова - Богдан Хмельницкий
- Мальчишка ты, вот что! - ворчала старуха, когда Катря затевала какую-нибудь проказу, - какая ты панночка, ты на панночку и не похожа.
- Я татарченок! - дразнила ее Катря, - ведь ты меня выкормила, а ты татарка...
- Фу, сорви-голова! - отмахивалась от нее Олешка.
Она не любила, когда ей напоминали ее татарское происхождение: выросла она в казацкой семье и считала себя настоящею казачкою.
- Мама пусти меня на вечерницу, - упрашивала девушка, - умильно посматривая на мамку. - Ну, право, я долго не засижусь!
- В уме ли ты? - испуганно уговаривала ее старуха. - Ты слышала, что пан подстароста приехал домой гневен. Ну, вдруг спросит тебя? Ведь, он меня в живых не оставит.
- Зачем ему обо мне спрашивать? Я тихонько уйду, никто не увидит.
- И что тебе дались эти вечерницы? - ворчала мамка. - Панское ли это дело с сельскими дивчатами песни распевать?
- Весело, мамуля, страх как весело! - притоптывая цветными черевичками, сказала Катря.
От одного воспоминания у нее у нее уже глаза разгорелись.
Мамка с любовью на нее посмотрела.
- Ну, уж иди, что с тобою делать, - согласилась она. - Я огонь потушу, а если спросит, скажу: голова разболелась, спать легла.
Девушка бросилась старухе на шею.
- Ах, мамуся! Ты моя кралечка, торбочка, бубличек, колобочек! кричала она, целуя старуху.
Мамка отмахивалась от нее обеими руками.
- Да ну уж, полно! Иди, что ли!
Девушка живо собралась. Надела тонкую рубаху с расшивным воротом и рукавами, обмотала ярко-синюю шелковую плахту, подвязала ее красивым кушаком с вышитыми концами, обвила косы вокруг головы, а поверх их положила алую ленту. Взяла она было атласный жупан, обшитый дорогим мехом, но сейчас же отложила его в сторону и обратилась к мамке:
- Дай мне, мамуся, твою свиту и шапку; боюсь, чтобы кто не узнал.
- Черевики-то промочишь, смотри, снег какой, - говорила мамка, подавая свиту.
- И то правда, дай лучше чоботы.
В один миг Катря переменила свои красные черевики с серебряными подковами на черные чоботы и побежала из дому в одну из ближайших хат, кутаясь в длинную свиту и подбирая на ходу рукава. Катря знала, что Довгун должен был приехать из Сечи; не раз она уже видела его прежде на вечерницах и теперь рассчитывала, что, может быть, он догадается зайти на село.
В хате было и дымно, и душно от множества горевших лучин, но зато неудержимое веселье так и разливалось, так и шумело, словно весенний поток. Множество девушек сидело рядышком на лавках около стены хаты. Перед каждою стоял поставец с лучиною и прялка: все они прилежно пряли, перекидываясь остротами и шутками с паробками. В углу сидел старый бандурист с длинными седыми усами, в высокой бараньей шапке, в длинной суконной свите и лычаных лаптях. Он рассеянно перебирал струны и молча посматривал на девушек из-под нахлобученной шапки. Посреди комнаты в толпе паробков стоял высокий, худой крестьянин. Катря его в первый раз видела. Она поспешно оглядела всю избу: Ивашка не было. Девушки обрадовались ее приходу, многие повскакали с мест, усаживая ее, и все голосили:
- Панночка, панночка пришла!
В эту минута хозяйка, высокая, плотная женщина с дородным, но еще красивым лицом, принесла целую груду пряников в большой деревянной чашке и поставила ее на стол. Девушки принялись за лакомство. Катря подошла к столу и взяла для приличия один пряник. Старый бандурист ударил по струнам и хриплым дребезжащим старческим голосом запел какую-то песню. На него мало кто обращал внимание и в углу, где он сидел, не горела лучина.
- Панночка, а панночка, ясные оченьки! - проговорил он тихим хриплым голосом, - подойди поближе, не бойся старика, я тебе поворожу.
Катря засмеялась и подошла.
Старик говорил вполголоса и никто из девушек не слыхал его слов. Он грянул по струнам и из-за звуков бандуры Катря услыхала голос Ивашка:
- Или не узнала меня, сердце мое?
Девушка с испуга чуть не вскрикнула, но в ту же минуту зажала рот рукой. Она взглянула в глаза бандуристу и тихо засмеялась.
- Экий ты шальной, Ивашко, напугал меня до смерти, я думала оборотень. Как тебе в голову пришло так нарядиться?
- Это мне моя панночка в прошлый раз приказала, - усмехнулся Ивашко.
- А я-ж тебе не приказывала! - удивилась Катря.
- Не ходи, говорила часто, не садись близко. Узнает опекун, обоих нас со свету сживет. Ну, вот я и умудрился.
В это время к ним подошли девушки и Катря от души пожелала им провалиться. Но делать было нечего; девушки увели ее с собою петь песни и прясть лен.
Старик-бандурист через некоторое время незаметно исчез из избы. Когда его хватились, чтобы сыграть плясовую, его уже не было.
- Ишь ты, старый дид, - ворчали паробки, - утек.
Катря стала собираться домой.
- Куда так рано, панночка? - уговаривали ее девушки. - Подожди, сейчас плясать будем. Вон длинный хлоп обещается достать бандуру у соседа.
Брыкалок, действительно, боясь, чтобы не стали разыскивать Ивашка, обещал скорехонько добыть инструмент и скрылся за дверью.
- Нет, сердыньки, пустите, - вырывалась от подруг Катря, - боюсь, как бы не хватились дома.
- Как же ты одна пойдешь? - уговаривали ее. - Еще упырь либо оборотень встретится.
- Здесь недалеко! - весело крикнула им Катря на прощание, - а оборотней я не очень-то боюсь.
На дворе навстречу Катри попался Брыкалок с бандурой.
- Ступай, панночка, влево, - шепнул он ей. - За второй избой, на пустыре, твой бандурист тебя дожидается.
Катря удивленно взглянула на хлопа, но, тотчас же сообразив, в чем дело, кивнула головой и побежала на пустырь, где ждал ее Довгун.
Молодые люди передали друг другу все, что случилось с ними за это время. Ивашко не видал Катрю уже с месяц. Когда Катря узнала о постигшей Довгуна опасности, она разразилась гневными восклицаниями на пана Данила.
- Злодей он, кровопийца, больше ничего! - говорила она. - Кабы воля моя, - сейчас бы от него ушла.
- Потерпим, сердце, - отвечал Ивашко. - Будет и на нашей улице праздник.
3. ПИР
Тогдi Хмельницкiй ключи одбирав,
Чуру свого до города Черкаса посилав;
Велiв ключи пани Барабашевой подати,
Листiв королевських питати.
В большой просторной комнате Суботовского хутора все было готово к прибытию гостей. Три длинные стола, поставленные покоем, были покрыты тремя тонкими прекрасными скатертями, лежавшими одна на другой. Серебряные, вызолоченные тарелки, мисы, блюда так и блестели при ярком свете люстр и шандалов с восковыми свечами. На каждой тарелке была небольшая салфетка и ложка. В углу комнаты, вместо буфета, стоял стол. На нем возвышались груды тарелок, чаш и мис. В другом конце зала расположилось несколько музыкантов и песенников. При входе в столовую стоял роскошный серебряный рукомойник с таким же тазом, и висело расшитое широкое полотенце локтя в три длиною. На особом столе стояло множество бутылок и кувшинов с винами, медом и брагою.
Слуги то и дело сновали взад и вперед; одеты они были по казацки, но чисто, щеголевато, даже роскошно. Тут же хлопотала и Марина в богатой штофной плахте с дорогим ожерельем на шее и кокетливою кибалкою на голове, прикрытою длинными концами тонкой кисеи. Кушак, поддерживавший яркую шелковую запаску, весь был унизан дорогими каменьями. На ногах красовались сафьянные черевики с богатым золотым шитьем и серебряными скобами под каблуками. Марина исполняла в доме Хмельницкого роль экономки, но рассчитывала скоро стать полною хозяйкою, так как после Рождества он обещал на ней жениться. Чаплинский, в свою очередь, делал ей несколько раз предложение, но она постоянно ему отказывала и не слушала уговоров ксендза, сулившего ей все муки ада за то, что она хочет стать женою провославного. Младший сын Богдана сидел на крыльце и забавлялся своею прекрасною игрушечною саблею, привезенную отцом из Чигирина. Дочери - одна невеста, другая подросток - помогали Марине по хозяйству. Богдан еще не выходил из своей комнаты: он сидел за какими-то бумагами и угрюмо грыз перо. Перед ним стояла кружка с брагою, но он до нее не дотрагивался: мысли его, видимо, были далеко: может быть, у крымского хана, с которым он думал завязать сношения, может - у короля Владислава, на которого он возлагал большие надежды, а то и в Сечи с удалыми запорожцами, с понизовою вольницею, не знавшего ни страха, ни удержи...
К крыльцу подъехали двое всадников и в комнату Богдана через несколько минут вошли Довгун и Брыкалок. Они низко поклонились Богдану, а он ласково протянул им руку.
- Здравствуйте, хлопцы! - проговорил он приветливо.
- Здоров будь, батько! - отвечали казаки.
- А вы в пору приехали, - сказал Богдан, - у меня сегодня пир или прочуяли? Казак чует горилку за версту.
Казаки весело засмеялись.
- Я к тебе, батько, который час собираюсь, - сказал Брыкалок.
- А что, орудуешь? - спросил Богдан, пытливо взглянув на него.
- Орудую, - подтвердил казак. - По шинкам да по корчмам все сапоги избил.
