Антон Антонов - История людей
«Труд — это целенаправленная деятельность человека, в процессе которой он при помощи орудий труда воздействует на природу, используя ее для создания искусственных предметов, необходимых для удовлетворения его потребностей», — сообщает «Философский энциклопедический словарь», и это определение сразу же ставит нас в тупик.
Оно со всей определенностью говорит, что охота — это не труд, ибо убийство животного нельзя назвать «изготовлением искусственного предмета».
Но как быть тогда с профессиональными охотниками, которые живут этим промыслом? Разве они не трудятся?
И с другой стороны, как отделить охотника-профессионала от человека, который занимается стрельбой по движущимся мишеням из спортивного интереса и даже сам платит деньги за охотничью лицензию? Считать ли это его занятие трудом или все-таки нет?
Самое вразумительное объяснение на этот счет содержится не в философских трактатах, а в художественной литературе для детей и юношества. Помните историю из самой знаменитой книги Марка Твена про то, как Тома Сойера заставили белить забор?
Поскольку Том работал по принуждению, для него это был тяжкий труд, и другие мальчики, которые спешили на реку купаться, посматривали на него презрительно — вот, мол, мы отдыхаем, а тебя заставили вкалывать.
Но когда Том придумал способ не просто привлечь к работе своих друзей, но и заставить их за это платить, у забора выстроилась целая очередь желающих. Потому что для них побелка забора сделалась уже не работой, а развлечением.
И тогда Том Сойер сформулировал закон, согласно которому работа — это то, что ты обязан делать, а развлечение — совсем наоборот.
Иными словами, труд — это такая деятельность, за которую платят тебе, а развлечение — такая, за которую платишь ты. Или шире — в основе труда лежит необходимость, а в основе развлечения — стремление к удовольствиям.
Для Евгения Кафельникова теннис — безусловно, труд, а для Бориса Ельцина — развлечение, и такие примеры можно множить до бесконечности.
С охотой дело обстоит точно так же, и следовательно, мы можем сделать однозначный вывод:
Охота ради пропитания — это труд.
Только вот тигры тоже охотятся. И волки. И хорьки. И существуют они в природе гораздо дольше, чем люди. Почему же они не разумны?
Наверное, дело в орудиях! — догадается вдумчивый читатель. Чтобы успешно охотиться, требовались все более совершенные орудия и труд по их изготовлению делал человека все более умным.
Но зачем?
Почему тигру на протяжении миллионов лет для охоты достаточно одних и тех же клыков, а человеку нужны были все новые орудия?
Нет, если бы дело было только в охоте, то у предков человека просто отросли бы клыки подлиннее да покрепче, и осанка изменилась бы таким образом, чтобы быстрее бегать. И прямохождение для охоты — не подспорье, а помеха. Быстро бегать лучше на четырех ногах.
Более того, в мире приматов известен пример, когда эволюция пошла именно по такому пути. И появились на свет всеядные павианы, которые очень даже не прочь поохотиться. Например, анубисы в Кении активно охотятся на зайцев, мелких антилоп и детенышей парнокопытных (Фридман-1, 162).
Павианы — четвероногие обезьяны с «собачьей» головой, сильными вытянутыми челюстями и большими клыками. Они идеально приспособлены для охоты, и никакие орудия им не нужны.
Человек же гораздо более приспособлен не к охоте, а к совсем другому труду — изготовлению орудий.
Это занятие действительно целиком и полностью подходит под марксистское определение труда — но это не объясняет главного: зачем предкам человека понадобились орудия? Или, вернее, так — почему предки не могли без них жить?
Естественный отбор — это всегда вопрос выживания. И чтобы убедиться в справедливости или порочности трудовой теории антропогенеза, мы должны установить, было ли изготовление орудий вопросом жизни и смерти для предков человека — или может быть, это просто побочный продукт приспособления к какому-то другому виду деятельности и способу существования.
Что, если труд — это не причина превращения обезьяны в человека, а лишь следствие его.
Но если принять это допущение, то придется искать какую-то другую причину, скрытую в далеком прошлом, которое оставило в материальном мире очень мало следов.
5. Чудеса эволюции
Есть один детский вопрос, который задает чуть ли не каждый ребенок, впервые услышавший о том, что человек произошел от обезьяны. Звучит он примерно так: «А у нас в зоопарке тоже есть обезьяна — почему же она не превращается в человека?»
Ребенку такие вопросы простительны. Но когда нечто подобное говорят взрослые — это уже выглядит странно.
На вопрос об обезьяне из зоопарка ученые отвечали уже столько раз, что даже сама обезьяна, наверное, могла бы затвердить ответ наизусть. Но недавно, вскоре после того, как черновики этой книги появились в интернете, я нашел в своей почте письмо, суть которого сводилась к тому же самому «доказательству»: раз современные шимпанзе на наших глазах не превращаются в человека — значит, человек произошел от Адама и Евы.
И я просто вынужден еще раз повторить все тот же банальный ответ на этот детский вопрос.
Эволюция не совершается в одночасье. Для образования новых видов требуются миллионы лет и сотни тысяч поколений.
Так говорил Дарвин, который кое в чем заблуждался, однако в главном был прав. Так говорят и современные биологи, которые со времен Дарвина накопили достаточно материала, чтобы избавиться от любых заблуждений.
Правда в другом письме на мой электронный адрес некая истово верующая девушка уверяла меня, что в конце жизни Дарвин отрекся от своих ересей и уверовал в Бога. Но буквально то же самое я в разное время слышал про Маркса и про Ленина, а такие совпадения настораживают.
Не знаю, как насчет Маркса и Ленина, а вот про Дарвина точно известно, что он веровал в Бога на протяжении всей своей жизни, и для этого ему вовсе не надо было отрекаться от своего учения.
Он придерживался той точки зрения, которую и сегодня проповедуют некоторые прогрессивные теологи: что эволюция — это одно из проявлений Провидения Господня. И это единственно разумный выход для религии, ибо в 21-м веке верить в то, что Бог за семь дней создал мир таким, каков он есть сейчас, могут только законченные фанатики.
Мир не стоит на месте. Он развивается — непрерывно и неостановимо. Как человек рождается, взрослеет, стареет и умирает, так и жизнь на земле движется от простого к сложному. И не только жизнь — ведь звезды тоже рождаются и умирают.
Вопрос только в сроках. Для отдельного человека это годы и месяцы, а для звезд — миллиарды лет.
И в мире биологических видов — та же картина. Виды зарождаются, развиваются, достигают расцвета, а затем начинают сдавать позиции и в конце концов вымирают, и никакая Красная Книга не в силах их спасти.
Диалектика природы неизменна, и в этой неизменности есть своя метафизика.
Мы еще не раз столкнемся с этим парадоксом, суть которого в том, что диалектика (вечное развитие) и метафизика (вечное постоянство) в природе не противостоят друг другу, а сосуществуют и взаимодействуют.
Материальный мир непрерывно развивается, но управляют его развитием вечные законы природы, неизменные и неизбежные, как закон всемирного тяготения.
Но мы говорим об эволюции и нас прежде всего интересуют ее законы.
И для начала мы должны установить, действительно ли для видообразования требуются миллионы поколений. Или может быть, достаточно нескольких тысяч, сотен и даже десятков, как о том говорят некоторые ученые.
И для начала возьмем один известный пример из жизни бабочек. Жили-были в одном районе Англии белые бабочки. Они не слишком выделялись на фоне местного многоцветья, и популяция процветала. Правда, на несколько тысяч белых бабочек попадалась одна черная, но это ничуть не мешало процветанию.
Однако люди, не считаясь с интересами бабочек, построили неподалеку угольную шахту, и на растениях стала оседать угольная пыль. И случилась удивительная вещь. Всего через двадцать лет все бабочки в округе стали черными.
Двадцать лет для этой бабочки равны двадцати поколениям. И нетрудно догадаться, что за эти двадцать поколений произошло.
Былое многоцветье сменилось черным фоном угольной пыли. На закопченых листьях белые бабочки становились легкой добычей птиц. Тысячи и тысячи их погибали, не оставив потомства. Зато считанные единицы или десятки черных размножались, как ни в чем не бывало.
Допустим, что от каждой такой бабочки получалось только две молодых черных особи. Остальные тысячи яиц пропадали без пользы — гибли яйца, гибли гусеницы и куколки, гибли сами бабочки, да и закон расщепления признаков гласит, что не все потомство черной бабочки будет обязаательно черным.
