Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов
Ему было смешно, что Голицын - начальник дивизии, а не понимает такой простой вещи.
- Вы неправы, Вилим Вилимович,- оживился Салтыков.
В глубине души он понимал, что Фермор прав, но недолюбливал его и хотел уколоть.
Салтыков, наклонившись над картой, ткнул в нее пухлым перстом:
- С левого крыла нас обойти, сами видите, нельзя - река Одра. А с правого - пусть обходит! Тут - речка, пруды, болота. Король любит драться на ровной местности, чтобы ему можно было поставить свои линии, а у нас здесь горы да овраги. Фермор молчал.
- Может быть, ваше сиятельство, еще укрепить фронт ретраншаментом? (Ретраншамент- окоп.) - поспешил предложить угодливый Вильбуа.
Салтыков недовольно поморщился, махнул рукой:
- Э, сейчас незачем. Зря только солдат мучить. Подождем до утра: утро вечера мудренее! А что же все-таки предлагаете вы? - спросил он у Вильбуа.
- Подчиняться приказу Конференции и отступить к Кроссену,- ответил Вильбуа, поглядывая на Фермора - поддержит он или нет.
- Самое правильное решение! - поддержал Фермор.
Салтыков вытер лицо платком, секунду помолчал, как бы собираясь с духом, а потом отрубил:
- Трогаться с места нельзя: тронешься, перемешаешь все полки - потом и за сутки в боевой порядок их не поставишь! Нет, уж будем стоять здесь и ждать короля!
- Простите, ваше сиятельство, а как же с обозом? Ведь у нас двадцать тысяч повозок. С этаким цыганским табором принимать бой на холмах? - горячо выпалил Суворов.
Его раздражала нерешительность Салтыкова. Петр I, у которого учился подполковник Суворов, говаривал: "Во всех действиях упреждать", а этот толстый барин вовсе не думает идти навстречу врагу, а собирается только обороняться.
- Подполковник Суворов прав, - первым отозвался генерал Фермор.
Фермор был доволен, что его дивизионный дежурный штаб-офицер так основательно поддел главнокомандующего. Но ему не понравилось одно: зачем Суворов обозвал весь обоз и в том числе, стало быть, и его верблюдов "цыганским табором"?
- Будем мы отступать или нет, а обоз надобно сегодня же отправить за Одер, - сказал Фермор.
- Совершенно верно. Немедленно отправить за реку! - спохватился Румянцев.
- Да, да, да, отправить! - поддакнул Вильбуа.
- Ну что ж,- спокойно, не торопясь, ответил Салтыков, - отсылать так отсылать. Завтра же и отошлем,- легонько ударил он по столу рукой.
Выходило так, что он и соглашался с Фермором, но в то же время поступал по-своему: отошлю, но не сегодня!
- А теперь, господин подполковник,- сказал Суворову главнокомандующий,- давайте-ка объедем весь лагерь, посмотрим, как и что у нас!
IV
Казачья лошаденка Суворова не отставала от статного арабского жеребца графа Салтыкова.
Они объехали весь фрунт русских войск от левого крыла на Еврейской горе, самом высоком и широком из франкфуртских холмов, до правого-на узкой площадке Мельничной горы, где под мирными ветряками расположились десятки шуваловских единорогов Обсервационного корпуса.
Жеребец графа продирался сквозь кусты, спускался с обрывов вниз, в долину, подымался на кручи. Главнокомандующий хотел лично проверить, насколько болотисты берега речки Гюнер, сможет ли пехота "скоропостижного" короля - так звали Фридриха II при русском дворе - пройти здесь или нет. Осматривал, как круты спуски оврагов Лаудонгрунда и Кунгрунда, на что давеча так напирал осторожный Фермор.
Возвращались назад.
Крепкий жеребец графа легко вымахнул из Кунгрунда наверх, на Большой Шпиц, который лежал между Еврейской и Мельничной горами.
Салтыков остановился, снял треуголку и, вытирая платком мокрый лоб, сказал штаб-офицеру, поспевавшему за ним:
- Напрасно Фермор пугал: тут не то что мушкатеры, а и полукартаульные единороги пройдут. И через овраги можно получить довольный сикурс. Ну и погодка! - переменил он разговор.- Вот благодать какая!
- Жарко, ваше сиятельство, помилуй бог, жарко! - согласился худощавый подполковник; плечи его кафтана были мокры.
- Бабье лето. Скоро и в отъезжее поле. Эх, хорошо! - мечтательно сказал Салтыков, глядя вниз на болотистую равнину, по которой текла речка Гюнер.
За Гюнером, по лугу, в ярких черно-красных доломанах скакали гусары.
- Ваше сиятельство, обратите внимание на гусар: нельзя разобрать свои или немцы, - сказал Суворов.- Надо, чтобы гусары в отводных караулах носили на руке белую повязку.
- Да, да. Это верно. Отдай, голубчик, завтра приказ при пароле, ответил Салтыков, трогая жеребца.
Они ехали сзади расположения апшеронцев. В стороне молодой мушкатер рубил тесаком рогаточные колья.
- Ах, стервец, посмотри, что он делает! - указал на мушкатер а Салтыков. - Этак они все рогатки изведут!
Поезжай, взгрей его!
Суворов дал шпоры коню и подскакал к мушкатеру. Увидев подъехавшего офицера, мушкатер вытянулся, испуганно заморгав глазами. Суворов оглянулся главнокомандующий скрылся за кустами.
- Что, кашу варить собираешься?-спросил Суворов.
- Никак нет, картофель, - смущенно ответил мушкатер.
- Чего ж оробел? Руби смело! Тут не в степи с туркой воевать! А коли и налетит конница, у тебя штык есть. Он, брат, лучше всякой рогатки - и крепче и вернее! - сказал подполковник Суворов и поскакал догонять главнокомандующего.
...Ильюха Огнев никому не рассказал об этом странном происшествии. Мушкатеры потихоньку рубили рогаточные колья, но все ротное начальство, начиная с Егора Лукича, строго взыскивало за это, а тут на штабного офицера нарвался - и то ничего.
V
- Твой барин что, аль такой бедный? - спросил у суворовского Степки франтоватый бригадирский денщик, входя за ним в подполковничью палатку.
Денщик бригадира Бранта забежал вечерком покалякать с соседом и посмотреть, как живет новый штаб-офицер: подполковник Суворов прибыл в армию недавно, две недели тому назад.
- Не. А что? - удивился Степка. - Отчего ты так думаешь?
- Да как же не думать? Ты у него только один! Больше-то никого нет ни повара, ни вестовых!
- Зачем? Я ж барину обед стряпаю.
Казак еще есть, - ответил Степка, зажигая свечу.
- Казак? Это ж не барский человек. То ли дело у моего: денщиков двое, вестовых - двое, опять же повар да цирюльник... Вот! - хвастался бригадирский денщик.
Он в один миг окинул взглядом скудную подполковничью палатку.
Никакой кровати не было. На земле лежала охапка сена, прикрытая простыней. В изголовье-подушка. Ни ковра, ничего. Стол, свеча в деревянном подсвечнике. На столе одни книги.
- Твой барин ведь майор?
- Ну, вот еще,- обиделся Степка.- Александра Васильич - подполковники, а не майор!
- Тогда и того плоше! - не унимался денщик. - Подполковник, говоришь, а погляди, на чем спит? - Бригадирский денщик указал на постель подполковника. - Да у нас у сержанта, у пьянчужки Сашки Коробова, и то лучше! Ни пуховика, ни перины! Какой же это барин, штаб-офицер? Да кто его отец?
- Наш старый барин, Василий Иванович Суворов, слыхал, может, - главный в армии по хлебной части. Вот кто! - обиженным тоном сказал Степка, встряхивая простыню и взрыхляя слежавшееся сено.-Да у нас, кабы мы только пожелали, пуховиков этих-тьфу!.. Отседа до самого Франкфурту ими устлали б! У нас, брат, деревни в Московской, Володимирской губерниях. Да еще дом в Москве у Никитских ворот. Наш батюшка-барин - генерал-майор, а он...
- Почему ж тогда молодой барин так спит? В карты продулся, что ли?
- Какое там!-отмахнулся Степка.-Вовсе не любит этого занятия.
- Так почему ж?
- А вот поди у него и спроси, почему! Он и дома у нас никак иначе не спал, как на полу и на сене.
- То-то мне Ферморский Яшка шептал: к нам, говорит, прислали нового штаб-офицера. Маленький, худенький, говорит. Одна кожа да кости. Бедный, должно быть, аль пьяница. Халата, говорит, и того не имеет. У всех штаб-офицеров по две повозки с добром. Любомирский даже в три не вмещается, а этот, Суворов, ровно прапорщик последний: на одной повозке везти нечего. Чуднo.
- Ну и врет твой Яшка! - обозлился суворовский денщик.-Александра Васильич пьет вовсе мало. Одно верно: вещей возить не любит.
- Молодой человек, а ни тебе зеркала, ни чего другого. Только книги, не переставал подзуживать бригадирский денщик.
- Погоди, кажись кто-то подъехал, - перебил его Степка и выбежал вон. За ним из палатки шмыгнул и его гость.
В густых августовских сумерках бригадирский денщик увидал небольшого человека, который быстро шел к палатке. Камзол его был расстегнут, шляпу он держал в руке.
- Степка, воды! - крикнул он на ходу.
Бригадирский денщик шмыгнул за палатку - хотелось послушать, что ж будет дальше.
В подполковничьей палатке упал, глухо звякнув шпорой, один сапог, потом другой. Еще мгновение - и тот же быстрый голос уже не в палатке, а где-то тут, в двух шагах, сказал:
- Лей! Только не на плечи, а на голову!
Послышался плеск воды.
- Хор-рошо, помилуй бог как хорошо!
- У меня еще одно припасено, - сказал Степка.
