Марина Могильнер - Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства
Даже эти относительно умеренные предложения встретили отпор со стороны наместника и министра иностранных дел. Оба чиновника отмечали, что требование о знании русского языка католикосом фактически устраняет от выборов иностранных кандидатов и тем самым нивелирует вселенское значение престола. Будучи вынужденными голосовать не за лучшего кандидата, но за русскоязычного, иностранные армяне вряд ли считали бы такого католикоса вполне легитимным. Воронцов-Дашков и Извольский также возражали против каких-либо изменений в системе выборов сразу после смерти старого католикоса и непосредственно перед избранием нового. Министр иностранных дел согласился в принципе, что следует стремиться к уравновешению голосов российских и зарубежных армян, но он указал на принцип Римско-католической церкви sede vacante nihil innovatur — когда престол не занят, никаких нововведений не допускается — и предположил, что армянское духовенство с этим принципом хорошо знакомо[457].
Выслушав эти аргументы на своем заседании в августе 1908 года, Совет министров решил отложить любые нововведения и сосредоточить свое внимание на избрании следующего католикоса, который впоследствии мог бы содействовать наместнику в выработке изменений к Положению 1836 года. Главное достижение Столыпина заключалось в согласии Совета с его высказыванием: соображения внешней политики «не могут служить основанием, чтобы оставлять без внимания требования политики внутренней». Единственное конкретное изменение, на которое Совет согласился, заключалось в установлении закрытой подачи голосов на последней стадии выборов для увеличения свободы выборщиков[458]. По сути, МВД вынуждено было пожертвовать своей программой и получило взамен лишь смутное обещание предпринять какие-то реформы, когда обстоятельства это позволят.
С одной стороны, решение Совета отражало противоречия, сформировавшиеся за все время отношений между государством и католикосом. С другой — оно стало результатом сложившихся на тот момент противоречий между Столыпиным, Извольским и Воронцовым-Дашковым, касающихся распределения власти в государственном аппарате. Петербургская бюрократия была недовольна восстановлением в 1905 году наместничества, которое вывело из ее распоряжения закавказские дела. Преданный принципам «объединенного правительства» и критически относившийся к проармянской позиции наместника, Столыпин в целом разделял это недовольство[459]. Одновременно он разошелся во взглядах с Извольским — в данном случае, по вопросам формирования внешней политики России. Как председатель Совета министров, Столыпин решительно пытался включить внешнюю политику в свое «объединенное правительство», чтобы не допустить возникновения внешнеполитических осложнений, пока не завершилась программа внутренней перестройки. Извольский, со своей стороны, стремился решить вопрос о проливах Дарданеллы и Босфор в пользу России и создать для Петербурга возможность решительных действий на Ближнем Востоке. Когда в январе 1908 года размах планов Извольского стал очевиден, Столыпин принялся энергично отстаивать прерогативы Совета в формировании внешней политики. Однако Боснийский кризис 1908 года показал, что Извольский не принял точку зрения Столыпина и хватался за любой инструмент, позволявший ему влиять на османское правительство. Таким образом, стечение внутриполитических обстоятельств, с одной стороны, и решимость Извольского вести активную политику на Ближнем Востоке, несмотря на внушения Столыпина, — с другой, явились существенными факторами в желании МИД активно поддерживать католикоса. В той же логике Столыпин рассматривал внешнюю политику как компетенцию своего ведомства. Когда он выступал против наличия в империи «должностного лица, облеченного экстратерриториальной властью, не подчиняющегося велениям закона и открыто не исполняющего законных распоряжений Правительства», он указывал на связь между внутренней и внешней политикой[460].
Не добившись желаемого результата в Совете министров, Столыпин все же попытался ввести некоторые изменения в ходе утверждения следующего католикоса. В конце 1908 года без особых пререканий константинопольский патриарх Матевос (Измирлян), пользовавшийся подавляющим преимуществом на собрании в Эчмиадзине, был избран католикосом. Ввиду еще не ясного значения младотурецкой революции для османских армян Петербург счел нужным утвердить этот выбор[461]. Но в докладе императору Столыпин выступил против наград и других значительных почестей, обыкновенно сопровождавших утверждение католикоса в сане. Вместо этого он предложил ограничиться Высочайшей грамотой с большой государственной печатью, как предписывал закон, а предоставление других наград поставитъ в зависимость от отношения нового католикоса «к интересам государства и правительственной власти». Столыпин также настаивал на том, чтобы Матевос приехал сразу в Петербург (вместо Тифлиса, как это делалось обычно) для личного свидания с императором, на котором ему бы разъяснили обязательность соблюдения имперских законов, а не только церковного канона. Появились даже слухи о том, что МВД готовит законопроект об увеличении числа российских армян на будущих выборах[462].
К моменту последних дореволюционных выборов в декабре 1911 года Столыпина уже не было в живых. Премьер-министр мог влиять только на первые стадии выборов после смерти Матевоса, служившего католикосом менее полутора лет. Выборы заметно осложнились тем, что 28 делегатов — в том числе представители Синода и братии в самом Эчмиадзине — бойкотировали их. Они заявили, что Дашнакцутюн и Национальное собрание в Константинополе давили на них с целью исключить бывшего константинопольского патриарха из списка возможных кандидатов. На этом основании МВД предлагало даже признать результаты выборов незаконными, тем более что избранный католикос Кеворк (Суренян) подозревался в связях с армянским революционным движением. В очередной раз, однако, критическое положение османских и персидских дел оказало сильнейшее влияние на решение российского императора. Наместник и МИД, как и раньше, сплотились вокруг предположения о необходимости добиваться сочувствия армян к России, тем более что оба ведомства именно в это время готовились вновь разыграть «армянский вопрос» на международном политическом поле[463]. Воронцов-Дашков сверх того заметил, что кассация выборов создала бы опасный прецедент, позволяющий меньшинству срывать выборы, и что в любом случае Кеврок был российским подданным, «человеком благонадежным и хорошо нам известным». В конечном итоге МВД вынуждено было утвердить Кеворка. Таким образом, после убийства Столыпина и на фоне желания России использовать армянский вопрос во внешней политике имперские власти во многом вернулись на традиционные позиции относительно армянской церкви. Как утверждает В. Г. Тунян, в предвоенные годы «завершился процесс нормализации отношений руководства армянской церкви и самодержавия»[464].
Заключение
В чем состояла суть «эчмиадзинского вопроса», занимавшего столько внимания и энергии имперского правительства на протяжении почти столетия? Начнем с того, что католикос являлся одновременно духовным главой всей армянской церкви, российским подданным и государственным служащим в сложившейся системе конфессионального управления. Поэтому задача правительства, как утверждалось в одной записке МИД середины 1860-х годов, заключалась в том, «чтобы этот высокопоставленный в духовном отношении подданный России, исполняя обязанности свои в отношении Государя, которому он присягал, и Государства, в котором он пребывает, в то же время удерживал, во всей неприкосновенности, в руках своих и власть, предоставленную ему канонами церкви, над паствою своею и вне пределов России и чтобы обязанности подданного не ставили его в противоречие с своею совестью в качестве Верховного Главы церкви»[465]. Сформулированная таким образом задача являлась крайне сложной ввиду нахождения армян в разных странах и неоднородности источников власти католикоса. Неудивительно, что российское правительство каждый раз переопределяло эту задачу в контексте менявшихся обстоятельств как внутри России, так и вне ее, затрудняясь разрешить противоречия, вытекавшие из двойственности понимания должности католикоса.
Отношение Петербурга к католикосу также обусловливалось процессами, происходившими в Османской империи. В армянах, выполнявших ключевые для Порты функции в сферах финансов и промышленности, Россия видела верный и самый прямой проводник ее влияния на Восток. Частые войны с Турцией создавали стимул для поддержки хороших отношений с населением, которое оказывалось в центре военных действий в любом предполагаемом русско-турецком конфликте. Казавшийся неминуемым раздел Османской империи заставлял официальные круги постоянно думать о положении, в котором Россия окажется в этот критический момент. Растущее влияние Запада на Константинополь и даже Анатолию принуждали Россию дорожить таким важным институционным преимуществом, как католикос. Лишь полное неповиновение Эчмиадзина наконец-то вынудило Петербург отказаться от политики задабривания. Кроме временного отступления от традиционного подхода в 1891–1905 годах, соображения внешней политики почти всегда перевешивали соображения внутренней в рассуждениях правительства о католикосе.
