Марина Могильнер - Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства
Правление Макария позволяет наглядно увидеть практически неразрешимые противоречия российской политики относительно католикоса. Российский подданный был избран на престол в 1885 году в силу желания имперских властей иметь католикоса, который бы безоговорочно подчинялся российским законам. Но именно соблюдение Положения 1836 года скомпрометировало бы позицию Макария в глазах зарубежных армян — как из-за непопулярности самого Положения, так и в силу обстоятельств его избрания. Поэтому Макарий попросил у правительства некоторых уступок в отношении управления церковью, и оно, зная слабую позицию нового католикоса, пошло навстречу. Макарий получил особые привилегии в делах управления армянскими школами, которые правительство ранее старалось взять под свой контроль. Но, несмотря на все это, управление армянскими религиозными делами не наладилось. Напротив, государственный отчет позже заключил: «Добиваясь уступок от правительства, католикос весьма недвусмысленно относился почти ко всем его справедливым требованиям, отклоняя оныя нередко даже в дерзкой форме и до крайности затрудняя деятельность гражданского начальства». Более того, когда судебные инстанции на Кавказе приказали армянскому духовенству приводить свидетелей к присяге по-русски, Макарий издал указ, запрещающий это[436]. Таким образом, будучи российским подданным, Макарий тем не менее создал для имперской администрации еще больше проблем, чем его предшественник. По словам возглавлявшего кавказскую администрацию князя Григория Голицына (1902), «в сане Патриарха это был едва ли не худший из всех Эчмиадзинских патриархов, не исключая и прибывших из Турции»[437].
К концу 1880-х годов отношение имперской власти к армянам значительно ухудшилось. Смутные опасения «сепаратизма» переросли в убеждение, что часть армянской интеллигенции стремится к возрождению Армянского царства и что церковь является частью этой национальной программы[438]. Уже в 1882 году, после смерти Кеворка, кавказский наместник писал: «Благодаря привилегированному у нас положению Эчмиадзинского патриарха и бесконтрольному влиянию его на армянские учебные заведения почва для развития идеи о „крупной Армении“ до известной степени подготавливается»[439]. Начиная с 1870-х годов Санкт-Петербург делал попытки подчинить армянские школы государственному контролю. Год от года эти попытки встречали упорное сопротивление, причем армяне ссылались на Положение 1836 года, возлагавшее контроль над школами на церковь. Дело осложнилось тем, что к тому времени даже Синод поддерживал католикоса против государства[440].
Все эти обстоятельства и общая репрессивная атмосфера при Александре III способствовали тому, что имперское правительство близко подошло к принятию позиции Каткова, изложенной за четверть века до того. Лишь за два месяца до смерти Макария, в апреле 1891 года, собралось еще одно совещание, посвященное продолжавшимся «недоразумениям» в делах с Эчмиадзином[441][440]. Оно подтвердило, что в первой половине столетия католикос «пользовался совершенно исключительным влиянием» на армян, и потому правительство действовало правильно, поддерживая его статус и жалуя армянской церкви широкие привилегии. Но с появлением в Константинополе «Национального собрания» (учрежденного на основании Сахманатрутьюна) у армян возник другой политический центр, подрывавший «прежнее обаяние Эчмиадзинского патриаршего престола». И действительно, уникальный статус католикоса «был потерян безвозвратно» и никакие привилегии, дарованные Санкт-Петербургом, не смогли бы его возродить. Не отрицая некоторого политического значения престола, совещание вынуждено было признать, «что в распоряжении правительства не имеется способов и средств, чтобы обратить католикоса в послушное орудие наших политических целей». Совещание заключило, что правительство должно требовать строгого выполнения законов и полного подчинения армянских школ Министерству народного просвещения. Петербургу следует отказаться от активного вмешательства в отношения Эчмиадзина с зарубежными армянами, а при новых выборах «придерживаться наблюдательного положения», сохраняя конечно же право не утверждать кандидата, открыто враждебного России. Это был первый однозначный выбор власти в пользу внутригосударственной логики. Даже МИД — традиционный защитник католикоса — не возражал против этих изменений[442].
Скорая смерть Макария дала государству возможность продемонстрировать свое безразличие к выборам 1892 года. Судя по всему, правительство действительно воздерживалось от вмешательства в выборы, что подтверждается фактом избрания османского подданного. Новый католикос Мкртич (Хримиан) прежде служил архиепископом Ванским и патриархом Константинопольским, а также представлял армянские интересы на Берлинском конгрессе[443]. В его правление противостояние Петербурга и Эчмиадзина достигло своего зенита. Проблемы возникли почти сразу же, так как сначала султан не пожелал снять с Мкртича османское подданство, вероятно, из-за его деятельности в Берлине, и дал свое согласие только после заступничества российского поверенного в Константинополе[444]. Мкртич брал пример со своих предшественников, сопротивлялся Положению 1836 года и отказывался отменить приказ Макария о присягах. Мкртич открыто нарушил постановления, требовавшие коллегиального решения армянских брачных дел, а также устранил от церковных дел единственного оставшегося члена Синода, которого Петербург считал надежным. Далее без ведома правительства в 1890-е годы Мкртич признал учреждение двух зарубежных епархий, в Англии и Америке, имевших в принципе право принимать участие в выборах католикоса[445]. МВД скоро пришло к выводу, что Мкртич стремился «к установлению полной независимости церковной власти от светской»[446].
Бессилие имперских чиновников в этом деле поразительно. Они не только не обладали механизмом, способным заставить католикоса подчиниться, но даже не располагали законом, позволявшим сместить неугодного католикоса с его поста (это просто не предусмотрели при составлении Положения 1836 года). В итоге некоторые чиновники поддержали экстремальные меры воздействия на духовенство, гарантировавшие заодно и неиспользование церковных денег на революционные нужды, то есть конфискацию имущества армянской церкви. В то же время по данному вопросу в правительственных кругах единства не было. Многие утверждали, что эта мера будет как неэффективной, так и явно нарушающей права собственности. Когда дело обсуждалось в Комитете министров, 12 его членов во главе с Сергеем Витте (против пяти) выступили против конфискации. Меньшинство же утверждало, что государству не удается взять под контроль армянские начальные школы, поскольку духовенство объявило их собственностью приходских церквей. Перспектива длительных судебных разбирательств убедила меньшинство в том, что наиболее целесообразной была бы простая конфискация церковного имущества. Без каких-либо оговорок, несмотря на все сомнения большинства и на само Положение 1836 года, ясно закрепившее за армянской церковью право распоряжения своим имуществом, Николай II принял мнение меньшинства. Конфискация имущества армянской церкви началась в 1903 году[447].
Встреченная решительным объединенным сопротивлением армянского народа под руководством Армянской революционной федерации (Дашнакцутюн), конфискация закончилась полным крахом[448]. Сам католикос Мкртич отказался подчиниться закону, заявив, что он был разработан без его участия. Активные волнения в Закавказье, так же как и общий кризис самодержавия, к началу 1905 года заставили правительство назначить более либерального Иллариона Воронцова-Дашкова на восстановленное Кавказское наместничество. Одним из его первых актов была приостановка конфискации для нейтрализации Дашнакцутюн[449]. Таким образом, политика конфронтации оказалась не более эффективной, чем политика задабривания.
Нерешительность после 1905 года
Сам по себе отказ от конфискации армянского церковного имущества не мог решить основные противоречия между внутри-и внешнеполитическими приоритетами в отношении католикоса. Причины, побудившие наместника и МИД снова вспомнить о международном значении Эчмиадзина, следует искать, в частности, в переоценке российских внешнеполитических целей после неудачной войны с Японией, особенно при министре иностранных дел А. П. Извольском (1906–1910). На фоне растущей нестабильности на Балканах и проявления немецкого влияния в Турции имперское правительство старалось предотвратить «преждевременный» распад и раздел Османской империи и вместе с тем — возможность захвата проливов третьей державой, что нарушило бы статус кво . Извольский считал, что при необходимости Россия должна действовать в восточном вопросе решительно. Политические революции в Персии (1906–1911) и Османской империи (1908–1909) еще более усложняли ситуацию, и их влияние на зарубежных армян оставалось открытым вопросом. В этом контексте царские чиновники, занимавшиеся внешней политикой страны, старались не раздражать армян новыми посягательствами на права их церкви. К 1912 году Петербург даже хотел реактивизировать армянский вопрос, что было трудно, пожалуй, даже невозможно без содействия католикоса. Таким образом, сочетание факторов: меняющиеся внешнеполитические цели, политические события в Турции и Персии, назначение Воронцова-Дашкова — заставило Петербург отступить от конфронтационной политики двух предыдущих десятилетий[450].
