Николай Борисов - Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья
— В каком вы чине?
— Поручик улан.
— Как ваша фамилия?
— Александер.
— Вы шутите.
— Нет, это шотландская фамилия.
— Какое дело имеете?
— Видеть редкости.
— Долго ли пробудете?
— Покуда понравится.
— Приехали морем или сухим путем?
— То и другое.
— Вы женаты?
— Имею намерение.
— Желаю вам повеселиться.
— Благодарю, до свидания» (6, 149).
Назойливость и бесцеремонность случайных попутчиков заставляли не склонных к пустым разговорам путешественников защищаться при помощи книги. Об этом иронически рассуждал Пушкин в своем «Путешествии из Москвы в Петербург».
«Собравшись в дорогу, вместо пирогов и холодной телятины я хотел запастися книгою, понадеясь довольно легкомысленно на трактиры и боясь разговоров с почтовыми товарищами. В тюрьме и в путешествии всякая книга есть божий дар…» (151, 380).
Молчаливость путешественника выводила из равновесия не только попутчиков, но и словоохотливых ямщиков. Собиратель народных песен и обычаев С. В. Максимов так вспоминал один из эпизодов своих странствий по Русскому Северу
«В кибитке тепло и покойно. По сторонам необыкновенно тихо. Занимались сумерки: снежные поляны по сторонам отливали менее резким светом, выплывавший месяц собирал свои силы, чтобы осветить нам дальнюю дорогу хотя и мертвенным, но уже привычным и теперь легко выносимым блеском. При такой обстановке легко как-то сосредотачиваются мысли на одном предмете, хорошо, много и долго думается и редко хочется спать. Бог весть о чем думалось мне в ту пору, но, по-видимому, думалось долго, потому что с козел послышался запрос:
— Чудак ты, прямой чудак, ваше благородие! Едешь ты с ямщиком пятую версту, а его ни о чем не спросишь…
— Отучился: все вы какие-то неразговорчивые. Пробовал я не один раз — и закаялся, ответу не получал.
— От иного ты точно не получишь, особо от казенных ямщиков, которые с почтой ездят. Это точно по тому по самому, что казенный ямщик всю свою жизнь в тоске проводит. Ему всякий спрос от проезжающего колом в горле становится, всякий проезжий казенному ямщику надоел. А иной до разговоров охотлив, речист!» (106, 98).
* * *Важное место в дорожных разговорах, особенно в сумерках, занимало обсуждение всяческих опасностей и в первую очередь — нападения стаи волков. Эту тему обсуждали и путники, ехавшие в кибитке по заснеженной лесной дороге в Троице-Сергиев монастырь ранним утром в начале 1859 года. Одним из собеседников был французский писатель и путешественник Теофиль Готье. Этот разговор он сохранил в своих путевых дневниках.
«…Перешли к разговору о возможном появлении волков на дороге. Разговор сам собою коснулся этой темы, достаточно впечатляющей, принимая во внимание наше полное одиночество среди бесконечных снегов, где только иногда там и сям виднелись рыжеватые пятна березовых и сосновых лесов. Уже вспомнили самые ужасные истории, в которых стаи волков нападали на путешественников и сжирали их. Я прекратил эти разговоры, напомнив о случае, рассказанном Бальзаком, причем с неподражаемой серьезностью, с какой он всегда произносил свои шутки. Это история одного литовского господина и его жены: они ехали из своего имения в другое, где давался бал. За поворотом на лесной дороге волки целой стаей устроили им засаду. Напуганные отвратительными животными, лошади, которых кучер нахлестывал изо всех сил, понесли. За ними следом пустилась вся стая, и глаза волков горели в тени кареты. Господин и его дама, ни живые ни мертвые от страха, забились каждый в свой угол и сидели там в неподвижных позах крайнего ужаса. Они смутно слышали позади себя стоны, жаркое дыхание и щелканье челюстей. Наконец они достигли имения, и ворота, захлопываясь за ними, придавили двух-трех волков. Кучер остановился у подъезда, но никто не открывал дверцу кареты. Глянули на облучок, удивляясь, почему медлят лакеи, и увидели там два начисто объеденных их скелета, всё еще стоявшие на своих местах в классических позах. “Вот прекрасно вымуштрованные слуги! — восклицал Бальзак. — Их больше не осталось во Франции!”
Комическая сторона этой истории, однако, не мешала тому чтобы местным волкам, голодным так, как они бывают голодны в этот период зимы, пришла в голову фантазия поохотиться и на нас. У нас не было никакого оружия, и наш единственный шанс на спасение заключался в быстроте наших лошадей и, может быть, в соседстве какого-нибудь жилища. В противном случае нам было бы не до веселья. Но мы смеялись, и смех рассеял страхи. Впрочем, начинало светать, а дневной свет прогоняет видения и возвращает диких зверей в норы. Не стоит и говорить, что мы не увидели даже волчьего хвоста» (41, 266).
* * *Беседа, наконец, затихала, и усталые путники отходили ко сну. Впрочем, то состояние, в которое впадал путник, едущий в экипаже по разбитой? дороге, трудно назвать сном. Скорее это было своего рода забытье с причудливыми видениями…
После многих часов тряски в повозке, в духоте и тесноте постоялого двора путнику приходили странные и страшные сны. Вот что рассказывал об этом Иван Аксаков (1849).
«Вот уже я опять пишу Вам из Ярославля. Я приехал сюда в два часа ночи. Это довольно скоро, потому что в Мытищах и у Троицы мы немало пробыли времени. Комнаты были истоплены, и я сейчас улегся спать; впрочем, от дорожного толканья сон был непокойный; в числе разных сновидений, сопровождавшихся кошмаром, одно, не забытое мною, довольно смешно: мне пригрезилось, что будто у меня везде тараканы: в карманах платья, за платьем, по всему телу, на голове, в волосах, везде, всюду тараканы прусаки! Вследствие этого я закричал в истошный голос и проснулся» (3, 91).
Глава двадцать третья.
Дорожные романы
Известно, как сильно влияют на поведение читателя (и прежде всего — юного читателя) примеры, взятые из книг. Украшением любого литературного путешествия той эпохи была романтическая встреча со случайной попутчицей — очаровательной незнакомкой.
Русскому читателю времен Карамзина были хорошо известны «Сентиментальное путешествие» Лоренса Стерна и его исполненная тонкого юмора и изящной чувственности концовка. Герой повести, молодой англичанин, путешествуя по Франции, останавливается на ночлег в деревенском постоялом дворе. Заняв единственную свободную комнату, где рядом стояли две узкие кровати, он вскоре должен был разделить ее с молодой дамой и ее служанкой, также искавшими ночлега и спасения от Непогоды. «Разделив территорию» и поклявшись не нарушать молчания, юноша и молодая дама страдают от бессонницы. Наконец юноша нарушает тишину тяжким вздохом. Дама упрекает его в нарушении договора…
«Но fille de cfoambre, услышав, что между нами идет пререкание, и боясь, как бы за ним не последовало враждебных действий, тихонько выскользнула из своей каморки и под прикрытием полной темноты так близко прокралась к нашим кроватям, что попала в разделявший их узкий проход, углубилась в него и оказалась как раз между своей госпожой и мною.
Так что, когда я протянул руку, я схватил fille de chambre за ——». (178, 651-652).
Романтическое настроение путешественника — в особенности слишком прилежного читателя «Сентиментального путешествия» Лоренса Стерна — порой приводило к возникновению дорожных романов. Русская литература от Радищева и Пушкина до Чехова и Бунина богата описаниями такого рода приключений.
Князь П. А. Вяземский в «Старой записной книжке» рассказывает такую историю.
«Молодой поляк, принадлежавший образованной общественной среде, проезжал через Валдай. В то блаженное время не было еще ни железной дороги, ни даже шоссе, не было ни дилижансов, ни почтовых карет.
Коляску проезжего обступила толпа женщин и девиц и назойливо навязывала свои баранки. Поляк влюбился в одну из продавщиц. Не думав долго, решился он остановиться в Валдае. Медовый месяц любви его продолжался около двух лет. Родные, не получая писем его, начали беспокоиться и думали, что он без вести пропал. Узнав, в чем дело, писали они с увещеваниями возвратиться домой. Письма не действовали. Наконец приехали за ним родственники и силой вырвали его из объятий этой Валдайской Калипсо.
Вот любовь так любовь: роман на большой дороге, выходящий из ряда обыкновенных приключений. При встречах моих с ним в Варшаве я всегда смотрел на него с особенным уважением и сочувствием» (28, 144).
Заметка Вяземского, как обычно, отмечена скрытой иронией. Вся соль этой истории состоит в том, что Валдай издавна славился распутством своих обитательниц. Это представление о Валдае запечатлел в своем «Путешествии» Радищев.
«Новый сей городок, сказывают, населен при царе Алексее Михайловиче взятыми в плен поляками. Сей городок достопамятен в рассуждении любовного расположения его жителей, а особливо женщин незамужних.
