Николай Борисов - Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья
Глава двадцатая.
Дух дороги
Путешествие как возвращение к себе
Все великие люди России любили путешествовать. Радищев, Пушкин, Вяземский, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов, Леонтьев, Тургенев — все путешественники.
Поводы для путешествия были разные, а причина — одна. В чем же она состоит, эта истинная причина путешествий, их тайная сладость? Почему одно из ключевых слов русской истории — знаменитое гагаринское «поехали!»?
Путешествие — это экзистенциальный излом. Переступив порог, человек выпадает из своей привычной колеи, оказывается один на один с огромным неведомым миром. Это головокружительное чувство описывали многие. Вот как писал об этом много поездивший на своем веку писатель С. Т. Аксаков.
«Дорога удивительное дело! Ее могущество непреодолимо, успокоительно и целительно. Отрывая вдруг человека от окружающей его среды, всё равно, любезной ему или даже неприятной, от постоянно развлекающей его множеством предметов, постоянно текущей разнообразной действительности, она сосредотачивает его мысли и чувства в тесный мир дорожного экипажа, устремляет его внимание сначала на самого себя, потом на воспоминания прошедшего и, наконец, на мечты и надежды — в будущем; и всё это делается с ясностью и спокойствием, без всякой суеты и торопливости» (5, 262).
Любовь к дороге передалась и его сыну, знаменитому публицисту Ивану Аксакову. Путешествия по России сделались главной целью его жизни.
«Когда я сел в тарантас и тарантас двинулся за заставу, зазвенел колокольчик и я почувствовал себя в дороге, то у меня слезы прошибли от силы впечатления», — писал Иван Аксаков отцу, вспоминая свою поездку в Самарскую губернию летом 1848 года (2, 369). «Знаю, — писал он в другом письме, — что подчас мне будет скучно, знаю, что к концу года мне очень и очень надоест это беспрерывное кочеванье, однако ж, знаю и то, что, возвратясь домой, в Абрамцево, прожив полгода мирно на месте, я вновь захочу подвергнуть себя и тоске одиночества, и всем дорожным неприятностям, лишениям и досадам, словом, опять приправить пресность жизни разными пряностями — и вновь уйду странствовать…» (3, 223).
Это горькое и вместе сладкое, «щемящее чувство дороги».
Другая сторона путешествий — яркость впечатлений. Мы смотрим на мир, словно сквозь промытое от зимней грязи весеннее окно. Это ощущение открытия мира пробуждает творческие силы.
Один из самых непоседливых русских поэтов Петр Андреевич Вяземский тонко чувствовал то, что сам он назвал «поэзией телег». Эти чувства он излил в своей знаменитой поэме «Коляска» — шутливом по форме, но глубоком по содержанию катехизисе русского путешественника той поры. И да простит нам читатель этот пространный фрагмент: в русской поэзии нет более точного и изысканного описания тех наслаждений, которые дарит своим поклонникам дальняя дорога.
КОЛЯСКА (отрывок из путешествия, в стихах)Томясь житьем однообразным,
Люблю свой страннический дом,
Люблю быть деятельно-праздным
В уединеньи кочевом.
Люблю, готов сознаться в том,
Ярмо привычек свергнув с выи,
Кидаться в новые стихии
И обновляться существом.
Боюсь примерзнуть сиднем к месту
И, волю осязать любя,
Пытаюсь убеждать себя,
Что я не подлежу аресту.
Прости, шлагбаум городской,
И город, где всегда на страже
Забот бессменных пестрый строй,
А жизнь бесцветная всё та же;
Где бредят, судят, мыслят даже
Всегда по таксе цеховой.
Прости, блестящая столица!
Великолепная темница,
Великолепный желтый дом,
Где сумасброды с бритым лбом,
Где пленники слепых дурачеств,
Различных званий, лет и качеств,
Кряхтят и пляшут под ярмом.
Не раз мне с дела и с безделья,
Не раз с унынья и с веселья,
С излишества добра и зла,
С тоски столичного похмелья
О четырех колесах келья
Душеспасительна была.
Хоть телу мало в ней простору,
Но духом на просторе я.
И недоступные обзору
Из глаз бегущие края,
И вольный мир воздушной степи,
Свободный путь свободных птиц,
Которым чужды наши цепи;
Рекой, без русла, без границ,
Как волны льющиеся тучи;
Здесь лес обширный и дремучий,
Там море жатвы золотой —
Всё тешит глаз разнообразно
Картиной стройной и живой,
И мысль свободно и развязно,
Сама, как птица на лету,
Парит, кружится и ныряет
И мимолетом обнимает
И даль, и глубь, и высоту.
И всё, что на душе под спудом
Дремало в непробудном сне,
На свежем воздухе, как чудом,
Всё быстро ожило во мне.
Несется легкая коляска,
И с ней легко несется ум,
И вереницу светлых дум
Мчит фантастическая пляска.
То по открытому листу,
За подписью воображенья,
Переношусь с мечты в мечту;
То на ночлеге размышленья
С собой рассчитываюсь я:
В расходной книжке бытия
Я убыль с прибылью сличаю,
Итог со страхом поверяю
И контролирую себя.
Так! отъезжать люблю порою,
Чтоб в самого себя войти,
И говорю другим: прости!
Чтоб поздороваться с собою… (27, 150).
Путешествие как открытие мира
Путешествия с их неожиданными встречами, откровениями случайных попутчиков, идеальными условиями для наблюдения над привычками и поведением человека всегда были живой водой для писателей.
Вот что говорил об этом Флобер в письмах матери из своего путешествия по Востоку в 1850—1851 годах.
«…Только что я упомянул о наблюдении нравов. Никогда не предполагал, как богато представлена эта сторона в путешествиях. Сталкиваешься с таким множеством различных людей, что в конце концов начинаешь немного понимать мир (благодаря тому, что по нему ездишь). На земле полным-полно замечательных физиономий. Путешествие таит огромные и нетронутые россыпи комического. Не пойму, почему никто до сих пор не высказал этой мысли, которая кажется мне вполне естественной. И потом, как быстро люди распахиваются, какие странные делают признания!» (199, 139).
«Не находишь ли ты, дорогая моя старушка, что я в путешествии стал чертовски тонким моралистом? Да, за эти полтора года я изрядно пообщался с человечеством. Путешествие усиливает презрение, которое питаешь к людям. Начиная с сынка, что просит у тебя яду, желая прикончить своего папочку, кончая матерью, продающей тебе свою дочь, сколько всего тут насмотришься. Я никогда не подозревал об этой стороне путешествий. Снимаешься с места, чтобы посмотреть развалины и деревья, но между развалинами и деревом натыкаешься на нечто совсем иное; и от всего этого, от сочетания пейзажей и мерзостей в тебе рождается тихая и равнодушная жалость, мечтательное спокойствие — ты обводишь взглядом всё, ни на чем не останавливаясь, ибо тебе всё безразлично и ты чувствуешь, что животные милы тебе не меньше, чем люди, и морская галька не меньше, чем городские дома. Заполненная закатами солнца, шумом волн и листвы, ароматами, лесами и стадами, воспоминаниями о человеческих лицах со всеми мыслимыми выражениями и гримасами, душа, сосредоточась в себе и переваривая поглощенное, безмолвно улыбается, как одурманенная опиумом баядера.
Когда видишь такое множество людей, столь же чуждых тебе, как купа фисташковых деревьев у дороги, изрядно усиливается и эгоизм. Думаешь только о себе, интересуешься только собою и готов принести в жертву целый полк, чтобы избежать насморка. Восточная пословица гласит: “Остерегайся хаджи (паломника)”. Хорошая пословица. Будешь долго хаджи, станешь негодяем, — так, по крайней мере, я думаю» (199, 144).
И еще одно примечательное суждение, из письма Луизе Коле, 27 марта 1853 года. «…Путешествуя, учишься скромности, понимаешь, как мало места ты занимаешь в мире» (199, 254).
* * *Ныне познавательные путешествия почти забыты. Нет, движение людей по планете отнюдь не прекратилось. Миллионы туристов, заложники рекламных плакатов, устремляются из одной части света в другую. Им просто не сидится дома. К тому же в приличном обществе нужно уметь поддержать разговор о джунглях и пирамидах. Но эти люди — не путешественники, а сырье для турагентств. Их легко узнать по склонности к объединению и передвижению по строго определенным маршрутам.
Но и настоящему путешественнику, вольному искателю подлинного и оригинального, всё труднее находить свой жемчуг в море подделок. Оригинальность становится почти такой же редкостью, как совпадение Пасхи с Благовещением. Цивилизация сделала мир однообразным. Везде предлагают Макдоналдс и кока-колу, смотрят американские фильмы и водят японские автомобили. Везде жуют жевательную резинку, считают доллары и ругают правительство.
