Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы
Далеко не каждому было ясно, что именно может сделать для него ВОКС. Например, в 1929 году инженеру из Уфы, который надеялся на помощь Всесоюзного общества в получении заграничного паспорта, в ответ на его обращение было предложено поработать — написать небольшую статью о культурном строительстве в его автономной республике для публикации в воксовском бюллетене{295}. Академик Н.Я. Марр — лингвист, чьи теории и авторитет признавались даже во времена гонений на пытавшуюся сохранить независимость Академию наук, — в более язвительной и прагматичной манере наводил справки о том, как ВОКС собирается оказывать свои услуги в условиях все возрастающего риска, который представляли контакты с иностранцами в конце 1920-х годов{296}. Он заявил Каменевой на очередном собрании ученых в 1928 году:
Мы говорим [об этом] дома… и должны поэтому говорить откровенно. Как сделать так, чтобы я был гарантирован, чтобы меня не только напечатали за границей, но и еще напечатали бы так, в таком издании, чтобы это не принесло бы мне потом целую массу неприятностей?{297}
Конечно, гарантий никто дать не мог. Однако предлагалось не просто встречать гостей или представлять СССР за рубежом в выгодном свете, но еще и делать заявления, подписывать петиции и принимать участие в различных кампаниях.
Начиная с середины 1920-х годов партийные органы стали привлекать интеллигенцию к участию в тех или иных кампаниях, требуя подписывать составленные заранее декларации. Например, в 1925 году Коминтерн планировал распространять «открытые письма русских ученых и деятелей искусств» в защиту СССР; к концу десятилетия практика подобного рода стала более частой. В 1930 году ВОКС опубликовал в своем бюллетене 700 подписей в рамках кампании осуждения «вредителей» по делу «Промпартии», а собрание 23 ноября 1930 года в Доме ученых дало достаточную пищу для нужных сообщений по радио и в печати{298}. Советские интеллектуалы, которым предоставлялась возможность ездить за границу, неизбежно должны были как-то расплачиваться со своими партийно-государственными покровителями — в первую очередь доказывая в более конкретных формах собственную идеологическую лояльность.
Изменился смысл отношений в системе «патрон — клиент», иностранные «буржуазные» контакты определенно стали более опасными. Если в начале 1920-х годов чиновники партийно-государственного аппарата боялись главным образом того, что представители интеллигенции, подолгу проживая за границей, не вернутся оттуда или будут печататься в эмигрантских газетах, то к концу десятилетия, в условиях ужесточения контроля за отъезжавшими за рубеж, у партработников появился страх, что наиболее востребованные деятели науки и искусств будут стремиться выехать за границу на короткий срок, но с не менее «вредоносными» результатами. Именно этот страх отражен в явно отрицательной характеристике артистов балета, адресованной Каменевой и предупреждавшей ее об опасности разрешения им отправиться в международное турне{299}.
Поскольку предполагалось, что установление заграничных контактов через ВОКС обеспечивает некую политическую защиту, то желание интеллигенции вступить в ряды Всесоюзного общества проявилось заметно сильнее после ожесточенной критики специалистов в годы «великого перелома». Профессор Государственной академии художественных наук (ГАХН) А.А. Сидоров собственноручно написал обращение к Каменевой относительно своего изданного в Берлине альбома о Москве, который ВОКС рекомендовал немецким интеллектуалам. В апреле 1929 года альбом и его автор подверглись критике в советской печати, поскольку книга содержала подозрительно большое количество изображений и описаний церквей. Используя эмоциональную лексику просителя, Сидоров обращается к Каменевой «с большой внутренней болью»; далее следует деловая часть письма, в которой профессор указывает на свою «конкретную заслугу по культурной связи с Западом» и настаивает на том, что «ВОКС имеет все основания реабилитировать мою книгу от исключительно враждебных нападок»{300}. Представитель авангардного искусства Сергей Третьяков, при содействии ВОКСа посетивший в 1930 году Берлин, полностью выполнил свою задачу, активно поддерживая за границей коллективизацию и оправдывая смертные приговоры по делу «Промпартии». Но также он установил долгосрочные интеллектуальные связи для заинтересованного и обоюдно важного творческого обмена с Брехтом, Беньямином, Пискатором и другими представителями берлинского авангарда, преследуя свою цель, не противоречившую целям ВОКСа, — представить Москву как центр международного авангарда{301}.
ВОКС превратился в среднего ранга покровителя советской интеллигенции внутри византийской системы распределения разрешений на выезд из СССР, установившейся в 1920-е годы. Роль ВОКСа возросла благодаря простому факту: ученые и артисты гораздо чаще получали отказ в разрешении на выезд, чем технические и торговые специалисты, дипломаты и государственные чиновники. В 1921 году председатель ВЧК Феликс Дзержинский заявлял протест ЦК партии по поводу того, что народный комиссар просвещения Луначарский «систематически» оказывает поддержку деятелям искусств при выезде за рубеж. Некоторых из них Железный Феликс злобно обвинял в связях с иностранной разведкой. Необходимость в восстановлении сил и лечении едва ли могла быть достаточно убедительным основанием для зарубежной поездки: пусть, как он язвительно замечал, проводят отпуск в провинции. Это наводит на мысль, что начиная с середины 1920-х годов действительно «частные» поездки в основном остались в прошлом. Поездка должна была быть организована — даже если она осуществлялась за свой счет — через особое государственное учреждение, покровительствовавшее выезжавшему. Процедура получения разрешения и проверки документов у чиновников разных уровней, в их особых комитетах и комиссиях, становилась все более устрашающей. Чаще всего необходимо было заручиться поддержкой с места работы (и от партийной ячейки — для коммунистов), от организаций, финансировавших зарубежные поездки на конференции, выставки или соревнования, от комиссариата, к которому принадлежала организация (т.е. от Комиссариата просвещения, или здравоохранения, или народного хозяйства и т.д.), а после 1924 года — еще и от специальной комиссии при ЦК, носящей громоздкое название «Комиссия по проверке заграничных командировок государственных учреждений, общественных и хозяйственных организаций». Естественно, на каждом из этих бюрократических уровней возрастала угроза волокиты и отказа. Каждый отъезжавший подвергался проверке со стороны службы госбезопасности, представители которой входили в состав комиссии при ЦК. Наиболее посещаемой среди европейских стран до 1933 года была Германия (поездки для представителей культуры и науки, а также технических и экономических специалистов организовывал Наркомпрос), второе место — со значительным отставанием — занимали другие европейские страны и США{302}.
ВОКС разными способами влиял на политику зарубежных поездок. Он сам по себе являлся распределительным центром для оформления приглашений из-за границы и мог, таким образом, быть главным спонсором поездок за рубеж. Начиная с 1924 года Комиссия заграничной помощи, а затем ВОКС, часто совместно с соответствующим советским посольством, играли заметную роль в определении желательности поездки тех или иных деятелей искусства, музыкантов и актеров на гастроли. ВОКС также зачастую поддерживал ходатайства о выезде за рубеж членов других организаций, так что масса ученых, студентов и прочих представителей интеллигенции активно искали содействия ВОКСа. И последний представлял ходатайства и официальные документы в поддержку отъезжавших соответствующим чиновникам. Связанные с реализацией инициатив ВОКСа деятели, такие как лингвист и фонетист С.К. Боянус, надеявшийся съездить в Лондон в 1928 году, получали помощь. Боянус помогал в осуществлении новой программы ВОКСа по продвижению «иностранных языков в массы», и его работа была поддержана как приносившая несомненную «общественную пользу». Когда специалист по саамскому языку профессор Грюнер — чей доклад об условиях жизни советских ученых произвел на уполномоченного ВОКСа в Швеции хорошее впечатление — в 1927 году, вынужден был «буквально голодать», ВОКС предпринял попытку достать 500 руб. в особом Валютном управлении, чтобы оплатить его долги, учитывая прошлые заслуги Грюнера и ущерб, наносимый престижу советского государства бедственным положением такого ученого. Профессор В.В. Бунак, директор Института антропологии при Первом МГУ, в 1930 году собрался поехать в Лондон на конференцию Международной федерации евгенических организаций. Англо-американский сектор ВОКСа полностью поддержал его заявление, потому что профессор был готов выступить в Британском обществе культурных связей с докладом о положении советских ученых, в котором опровергал информацию «Таймса» и других источников о том, что «беспартийным ученым не дают, мол, возможности заниматься научной работой и т.д.»{303}
